Они сидели в машине и вели треп, посасывая пиво из бутылок.
— Люблю это пойло, — сказал Станислав, оторвавшись от горлышка. — И правильно сказано, что надо развивать эту отрасль малоалкогольных напитков. Когда человек жаждет, все силы у него уходят на поиски источника. На борьбу с жаждой.
— Борьба — уже дело, уже прогресс.
— Вы правы. — Станислав ответил ему задумчивым взглядом ученого-теоретика. — Но борьба за источник отнимает много времени, не остается свободного на поиск, на культуру. Нет времени почитать, подумать. Тогда — регресс, застой. А постоянная жажда создает элементарную психологию, для которой самое обычное проявление — злость.
— От такой элементарной нехватки?
— Элементарное рождает элементарное.
— Юмор!
— Что вы! У меня нет чувства юмора.
— Чему же вы радуетесь?
Станислав Романович опять задумался и опять, наверное, как ученый-теоретик стал прикидывать количество и качество элементарного в собеседнике.
— Человек, у которого отсутствует чувство юмора, лжет с большим трудом, чем юмором одаренный. Человек без юмора слишком серьезно относится к словам.
— Сложно что-то. Не пойму.
— Отнюдь! Элементарно.
— Элементарно! Мы, по-моему, слишком часто употребляем это слово.
— В вас говорит редактор. И хорошо: вы всюду на работе, всегда на посту, настоящий профессионал.
— Спасибо. Вы иронизируете?
— Упаси господь. Я не люблю и иронию. Она не помогает, она все скрывает.
— Может, вы что-то хотите скрыть?
— Может. Я скрываю свои научные идеи от…
— А ненаучные идеи свои вы тоже скрываете? Станислав долго молчал, переливая пиво из бутылки в рот, потом просветленно посмотрел на молодого человека.
— Никогда.
— Тогда вот, без юмора, скажите…
— Я же сказал, что я человек без юмора.
— Вот и скажите, как обществу стать лучше? Какова роль культуры?
— Без юмора?
— Без!
— Ну!.. Без юмора уже Толстой это сказал.
— Толстой писал большие романы и давно. Мы за это время как-никак шагнули вперед, сильно изменились.
— Изменились? Шагнули — да, изменились мало. Да и не только романы он писал. Разве можно что-нибудь сказать новее, чем один из его постулатов? Нет. Гипотеза. Или, еще лучше, — концепция. Впрочем, он сам думал, что это аксиома, трюизм.
— Сколько красивых слов!
— Вот опять редактор. Я просто взял старые слова, которые тоже не изменились, как и люди.
— Так какой трюизм он сказал?
— Чтобы общество становилось лучше, надо, чтобы люди, его составляющие, становились лучше. Как для того, чтобы нагрелась вода в чайнике, надо, чтобы нагрелись все ее капли.
— Но кто-то должен зажечь огонь?
— Огонь зажигается в человеке с жизнью. А что, если мы еще по бутылочке? Нас не осудят?
— Кто же осудит за пиво, если вы не за рулем!
— И то. Золотые слова. Может, жизнь, природа и высшие силы мне помогут, и я никогда не буду за рулем.
— Не любите?
— Пиво люблю.
— Никогда не водили?
— Упаси природа, жизнь и высшие силы, — покривил душой Стас.
— Ну и что ваш чайник и капли?
— А ничего. Люди сами себя должны улучшать, улучшать, избегая элементарной, прошу прощения за повтор, логики и психологии. Улучшать себя, а не соседа.
Станислав Романович стал следить глазами за бурной деятельностью Валерия Семеновича, перебегавшего от одной группки своих людей к другой.
— Но почему же не помочь соседу? Помогая соседу, улучшаешь себя.
— Я не против. Я говорю: не занимайтесь улучшением соседа. Помогайте ему. Вон ваш сегодняшний начальник. — Стас кивнул в сторону Валерия Семеновича. — Он помогает, должно быть, но не улучшает. Он полезен и сам становится лучше.
— А взять у вас серьезное интервью можно?
— Только серьезно и говорю: я человек без юмора. Серьезно. Только серьезно. Приходите, посидим за столом, выпьем пивка и ни-ни другого чего-нибудь. Ну, а сейчас, здесь? Чего время терять?
— Это не серьезно. Не будьте таким экономным. Вон, смотрите, по-моему, перекличку начинают.
Проверка прошла весело, с прибаутками, комментариями и хохотом. Ко второй половине списка кто-то притащил магнитофон, и после каждой фамилии раздавался туш. В конце переклички, при последних бравурных звуках появилась Лариса. По какому поводу торжество? Стас объяснил ей все величие и всю значимость момента.
— Есть будешь, Стас? Кофе принесла.
— А пива?
— Машине противопоказано.
— Иди корми своего атамана.
— Он не атаман он есаул. Все равно. Все бездельники. Сколько времени ухлопаете и на что?!
— Ну хорошо, хорошо. Выпил, что ли?
— Не исключено. Все вы тут стали дружные такие, общественные, а тронь сейчас каждого за карман.
— Что ж ты пил? Ничего здесь нет. Неужто с пива?
— Тоже вопросы задавать? Интервью захотела?
— Что ты злобишься, будто голодный, а не только опьяненный?
— Ладно тебе со своей копеечной моралью!
— Парень хотел использовать время. Вполне похвально. Не бездельник.
— Юмор ему необходим. Для мозговой лабильности и упрощенных компромиссов.
— Ну ладно, Стас, ты, наверное, и до пива что-нибудь выпил. Давай я тебя домой отвезу. Стас, у меня к тебе просьба. Завтра днем замени меня, пожалуйста, часа на два: приехал мой оппонент из Ленинграда. Надо с ним обязательно увидеться.
— Все вы так. Дай тебе ноготок — ты голову откусишь.
— Хорошо, не надо. Попрошу еще кого-нибудь.
— Придет завтра, придет мысль, придет решение.
— Господи! Садись, отвезу тебя. Минутку только обожди.
Станислав, усевшись на заднее сиденье, стал зло смотреть на очередь машин, на очередь людей, потом что-то пробормотал самому себе, вытащил из кармана плоскую металлическую фляжку, сделанную ребятами из экспериментальных мастерских, и отхлебнул.
— Валерий Семенович, товарищ хорунжий, дозволь благоверного домой свезти и тут же назад. Кофе уже доставила.
— Давай, Нарциссовна…
— Борисовна!
— Ты же путаешь мои звания, должности, положение. Квиты. За взятку в виде кофе и всего, что к нему полагается, даю вам, мадам, тридцать минут максимум.
— Это не взятка.
— Ну? А что это?
— Взятка — это когда совершается должностным лицом должностное преступление, — сказала как выученный текст.
— Узнаю ответы на упреки по поводу коньяков, конфет и цветов от больных, — тоже с усмешкой, но благодушной.
— И даже если не только цветы и конфеты. Мне, например, впору вместо них талоны на бензин брать. И все равно это не будет взяткой.
Лариса почувствовала неведомо откуда появившееся раздражение. Однако уже в следующее мгновение, взяв себя в руки, поняла, что наплыв этот скорее всего связан не с сиюминутной ситуацией, а просто с общим беспокойством, отсутствием времени, призрачностью нынешней цели, с больной, с мышами, со Стасом. Она обругала себя уже в который раз, что не выдерживает, заводится, когда видит Станислава во второй половине дня, хотя давно уже абсолютно ясно: Стас добрый, честный, веселый, доброжелательный в основном утром, реже — днем, почти никогда — вечером. Пора привыкнуть и не раздражаться.
Когда она подошла к машине, Станислав спал. Лицо его было бессмысленным, беспомощным, бесхарактерным.
Жаль.
Как женщина оглядывает себя в зеркале перед выходом или при входе куда-либо, так же и автовладелец окидывает взглядом свою машину, заперев и чуть отойдя поодаль, или, наоборот, перед тем как сесть в нее. Лариса, должно быть, оглядывала машину чаще, чем себя в зеркале. Вот и сейчас, перед тем как сесть за руль, она обошла ее со всех сторон и обнаружила, что заднее правое колесо значительно спустило.
Как-то неловко ей было накачивать колесо на виду у всей очереди, когда муж спит, сидя в машине. Но она была реалистка и не думала, что сумеет разбудить его.
Лариса открыла багажник и, нарочно производя как можно больше шума, стала доставать насос. Нехитрый прием оказался эффективным.
— Ты что так шумишь? Бедному выспаться — ночь коротка.
Шея Стаса лежала на краю наполовину опущенного стекла, голова, как бы свисая, торчала из машины.
Насос распластался у колеса на затоптанном, грязном снегу раслапистой, словно приготовившейся к прыжку лягушкой.
— Да ты сначала посмотри, сколько атмосфер. Может, и качать не надо. — Шея Стаса вытянулась, голова отодвинулась от стекла и вывернулась назад, лицом к багажнику. Но Ларису даже это зрелище не рассмешило: еще неудобнее перед всеми, если он не спит, а дает указания своей висящей и качающейся головой.
— А нельзя ли без советов?
— Зачем же качать напрасно?
— Тебя довезти, значит, а качать после, когда одна останусь? Помог бы лучше.
— Что за причина для раздражения? Пожалуйста. Давай помогу.
Он подошел к насосу, возложил ногу на педаль и с силой нажал. Педаль пошла вниз, затем вверх. Стаса отбросило назад, и насос перевернулся набок.
Лариса засмеялась:
— Что, Стасинька, сил не хватает? Пьянству — бой?
— Не сил, а устойчивости.
Он нагнулся, поставил насос, и все повторилось.
— Ну ладно. Давай я. Это тебе не по зубам… не по ногам.
— Женщина! Самодовольству твоему предела нет. Подожди. Голова нужна не только для разговоров, но и для поступков. А тут надо соображать. — Он полез в машину, вытащил лежавший у заднего стекла зонтик — трость с загнутой ручкой. — Настоящий джентльмен должен ходить с зонтиком — опорой в превратной судьбе.
Затем снова подошел к насосу, поставил ногу на педаль, а рукой уперся в зонтик-трость.
— Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир.
Действительно, появилась устойчивость, и Станислав более или менее успешно справлялся с работой.
Лариса чуть отошла, чтоб посмотреть издали на эту великолепную пантомиму: джентльмен, опираясь на трость, накачивает колесо. Она отошла и потому, что ей неудобно было перед всем изысканным обществом, перед всеми здешними энергичными, деловыми мужчинами, перед женщинами, имеющими, наверное, более приспособленных к жизни мужей.