— Во-первых, не помню, забыл нарочно. По Фрейду.
— По Фрейду — так не нарочно, а подсознательно.
— Значит, забыл подсознательно, не нарочно. Я к тому: зачем мне муж твой, когда ты сама здесь?
— Горячишься, князь кавказский.
— Что ты так часто горячность поминаешь?
— В семье так принято.
— Ты ж не в семье — в обществе, в коллективе.
— Ну ладно. Слушай, Валера, ты уже тут всех знаешь, где кто работает…
— А что?
— Да не очень уверена, что в типографии мне реферат отпечатают в срок. Тут никого нет из типографий?
— Порыщем. Вроде не замечал. Ребятам скажу, они шустрые, вирильные.
— Вирильные? Это как понимать?
— Мужественные. Говорят, что такой смысл.
— А для чего мужественность нужна в таком деле?
— Всюду проникать. Лариса засмеялась.
— Ну и представления о мужественности. Значит, от «вир». А я бы сказала — от слова «вирус» Бог с ними, как их ни называй, но имей в виду мою просьбу Хорошо?
— Ладно. Мои люди из дальних рядов сообщают, что серьезно обсуждается план вытеснения нашей сотни.
— Вы что, с ума посходили?
— А что? Мужикам не пристало лишь на месте топтаться да переклички устраивать. Необходимо дать выход энергии.
— Драться, что ли? Из-за чего?! Это не по-божески, не по-человечески! Из-за вещей?
— Бога нет.
— Не по-человечески.
— Жить надо для себя.
— Уму непостижимо. И когда?
— Постижимо. Постигай, доктор, постигай, Нарциссовна, жизнь. Заперлась в своей операционной да за мужниной спиной живешь, толкаешь пустопорожние речи. Жизнь не в белых перчатках делается.
— Учитель жизни! И что ж вы, ждете, готовитесь?
— Нет еще. Ждем информацию. Думаю, к утру что-то выяснится, к концу темноты.
— Лариса Борисовна! Здравствуйте.
— Привет, газета.
— Здравствуйте, Валерий Семенович. С вашим мужем, Лариса Борисовна, кашу не сваришь.
— Зато пива выпьешь.
— Это было. Но мне ж интервью надо, Лариса Борисовна. Может, все же вы сами, а?
— У меня голова не тем забита.
— Газета, не привязывайся. Слышь, у доктора голова не тем забита. Слушай, ты не знаешь, здесь никого нет из типографии?
— Зачем?
— Срочно надо автореферат диссертации напечатать. У доктора голова рефератом забита. А если в типографии газеты сработать дело?
— Давайте, Лариса Борисовна, интервью, а я поинтригую у нас.
— В большой типографии быстро не сделают. Да и потом, что я, сумасшедшая, — давать интервью перед защитой? Наша каста этого не любит. Мне сейчас надо тихонечко сидеть. — Лариса улыбнулась, будто что-то вспомнила. — Как мышке сидеть — лишь ушки торчат. Не то черных шаров накидают.
— Добро, Нарциссовна. Спасибо за еду, пошел в обход. — И они оба ушли.
Лариса включила двигатель, печку, села на заднее сиденье, поджала под себя ноги и решила думать о защите, о диссертации, о жизни своей. Но разве может кто-нибудь запрограммировать свои мысли? Они крутились только вокруг очереди. И действительно, ситуация необычна, необычно и странно сближение всех этих людей, не имеющих, казалось бы, никаких точек соприкосновения. Все вроде разобщены и заботятся только о себе, о своем месте в этой очереди, о своем благополучии, о своей конечной цели — машине, и, с другой стороны, взаимопомощь, какая-то спайка, желание помочь друг другу, выстоять и всем вместе дождаться, добиться желанного. Так бы и думала она об этом, если б не счастливая особенность человеческого мозга переливать вдруг весь поток своих мыслей в русло иных проблем при появлении нового феномена в поле зрения или слуха. Таким раздражителем стал один из коллегочередников, делавший свою, видно, ежедневную оздоровительную пробежку «от инфаркта». «Весь мир скоро очумеет и будет так носиться: с носка на пятку, с носка на пятку, трусцой, трусцой с носка на пятку, а потом вприсядку станут…»
Лариса уснула.
Разбудил ее помощник Валерия, юный таксист Кирилл, пришедший с каким-то дородным мужчиной.
— Нарциссовна…
— Борисовна.
— Валерий сказал, что вам нужен этот товарищ из четвертой сотни.
— Мне? Зачем?
— Доктор, начальник сказал, что вам типография нужна срочно.
— А! Да, да. Очень нужна.
— Я директор типографии. Маленькой, правда, но авторефераты мы делаем часто.
— И быстро?
— Быстро не быстро, но за неделю сделаем, а то и раньше.
— Ох, спасибо! Простите, как вас зовут?
— Павел Дмитриевич.
— Павел Дмитриевич, и когда это можно будет?
— Приезжайте завтра с утра.
— Завтра с утра! О чем вы говорите?
Павел Дмитриевич как-то странно улыбался, и Лариса решила, что он нарочно ей это предлагает, чтоб очередь перед ним уменьшилась хоть на одного человека.
— Ко мне оппонент приехал из Ленинграда. Никак не смогу.
— Ну после воскресенья. Я вам свой адрес оставлю и телефон.
Лариса разозлилась на себя, огорчилась, замолкла: «Надо все же жить с презумпцией — все люди хорошие, все хотят добра. А у меня как до дела, так вылезает кувшинное рыло. Ведь вполне благожелательный дядечка. С чего же я так взъелась на него? Что случилось со мной? Или я всегда такая?»
— Ладно, доктор, насчет реферата мы договоримся. У меня к вам будет встречная просьба, чисто медицинская.
— Всегда к вашим услугам.
— У жены моей вены расширены на ногах. Говорят, оперировать надо, а мы сомневаемся. Не посмотрите ли? Посоветуемся.
— Бога ради! Конечно. Хоть советовать, хоть оперировать.
— Ну, значит, договорились по всем фронтам. Я к себе побегу.
Таксист остался в машине.
— Кирилл, кофе хочешь?
— Да, пожалуй. Выпью, пожалуй. Спасибо.
Лариса налила ему из термоса кофе, дала какие-то бутерброды, прикрыла глаза и вновь задумалась: «Хорошо бы раздеться — и в постель. Вытянуться, натянуть одеяло до зубов. Вытянуться, сложить руки на груди и заснуть. Раньше я всегда спала на боку, клубочком свернувшись, а теперь — всегда вытянувшись на спине. Возрастные изменения, наверное. Свернуться на боку — это еще возвратное стремление к прошлому положению человеческого плода. С годами человек привыкает, отдыхая, лежать на спине, как бы приноравливается к своему будущему, он уже тянется к будущему, к неизвестному — известному лишь по положению на смертном одре».
Лариса открыла глаза. Кирилл держал в руках пустую чашку и задумчиво смотрел сквозь стекло. О чем-то надо было говорить.
— Это у вас первая машина будет, Кирилл?
— Конечно. Откуда ей быть не первой?
— Ты пьешь?
— Нет. У нас многие пьют. А я нет. Машину куплю.
— Да, уж кто пьет, машину не купит.
— Я вот один живу, не женат, не пью, деньги подкопил — куплю.
— Долго копил?
— Сколько копил — столько копил.
— Извини.
— Что извини?
— Что вопрос задала бестактный.
— Почему бестактный?
— Лезу не в свое дело.
— И не буду пить. Еще гараж надо. Машину-то я знаю, сам буду с ней заниматься.
— А работа ваша считается тяжелой?
— Как сказать? Четырнадцать часов за баранкой… Когда на дороге спокойно, ничего. А то, бывает, злишься.
— На кого?
— Да ни на кого. Или на пассажиров. Или иногда… Едешь, и вдруг обгоняют или, наоборот, проехать не дают, толкутся, тянут, а тут спешишь. Ну и злишься.
— А кто мешает?
— Частники. Я вот ехал позавчера, дорога прямая, свободная. За мной «Жигуленок» частный чешет. Я быстрей — не отстает. Я еще — сидит на хвосте. Я газку прибавил, а он прицепился — и все тут. — Кирилл оживился, глаза заблестели. — Смотрю, колодец канализации открытый впереди, я — раз! — и над ним проехал. Мне-то видно было, и «Волга» широкая. Проскочил, а он попался. Не знаю уж, что с ним. Уехал.
— А разбился бы?
— Ну да! А чего ж он сел на хвост? Не положено. Дистанцию держи, если за руль взялся.
— Да как же так, Кирилл? Если и не разбился, легко ли ему чинить? Ой! Совсем забыла. Надо мне девушку из парикмахерской найти, живот что-то у нее болел. Пойду искать. Ты посиди здесь, Кирилл.
— Нет. Тоже пойду. Свою машину запирать надо, на других оставлять не годится!
Они вышли. Лариса закрыла машину и двинулась вдоль очереди. Через несколько шагов она обнаружила свою возможную больную около машины, из которой неслась музыка, современная ритмическая музыка, по мнению Ларисы, неподходящая для спокойного слушания и прекрасная для танцев. Девушка стояла спокойно, чуть притопывая ногой. Судя по лицу, она блаженствовала, и маловероятно, что у нее болел живот. Судя по лицу.
— Добрый час, — почему-то необычно для себя сформулировала приветствие Лариса.
— Здравствуйте, Лариса Борисовна. Все в порядке. Ничего не болит. Можете спать спокойно, доктор.
Лариса ничего не ответила и пошла к своей машине. По дороге она встретила Валерия Семеновича.
— Если начнется операция оттеснения, я свистну и замигаю фонариком.
Лариса кивнула, снова ничего не ответила, уселась, как прежде, опять включила печку и совсем уже было заснула, как пришла Тамара.
— Садись, Тамарочка, пей кофе, ешь — все тут. — Лариса показала на сумку. — А я — спать.
И как будто вырубили свет, вырвали рубильник, — тьма, нету ничего, отключение сознания. Это сон усталости, без сновидений, еще не отдых. Потом появился свет, какие-то фигуры, образы — это уже сны, отдых. Какая-то кровать, человек на ней лежит вытянувшись, то ли она сама, то ли Стас, и мыши, мыши из-под кровати, все больше, больше. Она вскочила… Или Стас. Бежать некуда — всюду мыши. Потом явился психиатр с дудкой, заиграл что-то, и они пошли за психиатром — то ли Стас, то ли она, то ли оба. А потом уже только она — в Домодедове на летном поле; мороз, ветер бьет по щекам, слезу вышибает, а с ней то ли Стас, то ли Валера. Нет, наверное, не Стас. Кто-то дома остался, кто-то дома ее ждет, конечно, то ли Стас то ли Валера? Они полетят куда-то через этот мороз, то ли в Ташкент, то ли в Баку. Зачем? Кто-то их ждет там, то ли во Фрунзе, то ли в Душанбе, где-то у них будет дом, где-то она будет жить с ним то ли неделю, то ли три дня. Понятно, это Станислав. Зачем?! Со Станиславом могут и дома жить. Может, Валерий? Едут с Валерой. У трапа длинная очередь — проверяют билеты. Мороз, ветер, слезы, толпа, толкотня — каждый хочет скорее в тепло. Суета людская