— А я в Валентиновке жила.
— И мы там жили один раз. После первого класса. Твое существование тогда еще не началось.
— Где же ты жил?
— Я и не помню совсем, ни названий, ни как дача выглядит. Помню, мы, малыши, водили компанию с великовозрастными шести-семиклассниками. Для них уже возникла проблема пола. Вечерами их сверстниц приглашали на танцы еще более великовозрастные. И вот наступал вечер, с разных сторон неслись патефонные мелодии. А пластинки у всех одинаковые были. Ты их, наверное, и не знаешь. Та-ра-рараррара-та-ра-та-рара…
— Знаю, конечно, «Рио-Рита».
— Точно. И еще: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
— Тоже знаю.
— Что ж, мы ведь с тобой в одном веке родились.
— Оригинальная мысль.
— И еще: «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтая…» Наступал вечер, темнота заполнялась этими мелодиями. Мы окружали наших старшеньких где-нибудь под кустами на поляночке и слушали их разговоры. Сами права голоса не имели. Помню, как один семиклассник говорил что-то о женщинах, о шлюхах каких-то рассказывал. Говорил, бояться их надо, стороной обходить. От них все самое ужасное: драки, болезни, грабежи… Очень, очень опасно, говорил, с ними связываться, берегитесь их. Мы, малыши, конечно, соглашались. И вот я бегу домой. Улочка темная, узкая, фонарей нет. Страшно до ужаса: за каждым кустом шлюха чудится, того и гляди выскочит оттуда на меня.
Лариса молчала. Потом, через паузу, сказала:
— А не хотел рассказывать такую дивную историю. Клещами пришлось вытаскивать.
Дима сидел тихо — вспоминал, наверное… Тамара спала. Лариса продолжала улыбаться, смотрела в окно, в темноту. На сером фоне смутно виделась громада — то ли толпа, то ли кусты. Лариса знала, что не кусты, но в темноте, издали, можно было себе это представить. Хотелось думать, что кусты, что это Валентиновка. А сама она маленькая, и еще проблем нет никаких, она еще в третьем классе, и старшие ребята еще не приглашают ее на танцы, еще не поют про нее, чтоб сказали «девушки подружке вашей…». И кусты эти, которые она видит, уплотнились, стали еще чернее, и сидит она не в машине, а под кустами, и маленький Дима, а может, Стас, пробегает мимо, и она сейчас выскочит на него да покажет ему, почем фунт лиха… Прошел по кустам ветерок теплый, мягкий, кусты странные, необычные, и девушки сидят с ней под кустами, только постарше, тоже странные, необычные. Ласковая, приятная обстановка, ласковые, приятные девушки… Да это же Таити… Или Фиджи?.. И запах «Фиджи»… Она прилегла, под головой камень, и не твердый, и нежное дуновение ласкового ветерка скользит вокруг уха. Почему вокруг уха?..
Лариса открыла глаза. Голова на плече у Димы, он ее обнимает, чуть-чуть прикасаясь губами под ухом, у щеки…
— Хорошо на Таити, Дима.
— Что?
— Хорошо.
Лариса легко и нежно поцеловала его. Дима ответил более активно. Лариса напряглась, села прямо.
— Что это?
— Ничего. Все нормально.
— Ерунда какая-то.
— Ничего не ерунда. Все, по-моему, правильно.
— Пойду пройдусь. Долго я спала?
— Час, наверное.
— Фу, глупость какая!
— Никакой. Просто ты меня тоже поцеловала.
— Я ж говорю, глупость.
— Могу объяснить, почему целуют люди нашей цивилизации. Они тем самым хотят показать…
— Ликбез не нужен.
Лариса была несколько удивлена собой.
«А собственно, что произошло? Ничего особенного. Поцеловала спросонья. Даже если и не спросонья — ничего страшного. Что ж это — измена Стасу? Неужели то, что случилось дома у Валерия — без души, неожиданно, со зла, бездумно, бесчувственно, — измена? А то, что Станислав вот уже сколько времени ежевечерне не со мной, а в каком-то ином, ирреальном алкогольном мире, — это не измена?
Сейчас измена большая, более явная, и чувства и мысли больше занимает. Думаю все время… Но если только думаю — это еще не любовь. Еще не любовь, а уже измена. Переступила!.. Переступила случайно — и покатилась. Черный день какой-то. Ну во всем. Настраиваю себя: измена — не измена… Качусь! И сразу профессиональный прокол. Любовь как жизнь: пока она есть — надо тратить, все равно кончится. Пошлятина какая-то. Кончится. Обязательно. Жизнь кончится обязательно. И все-таки в основе интеллигентности — сдержанность. Нет сдержанности — нет интеллигентности. А любовь — страшно… Черт ее знает, куда заведет. Наверное, потому люди и блудят чаще без чувств, что любви трусят, боятся. И мне страшно. Надо пойти позвонить…
А Стас все теоретизирует: и по поводу алкоголя, и по поводу любви, и по поводу нашего совместного жительства.
А Коля? Все ж дело в Коле. Коля — главное. Мы-то уже отмерли. Мы должны показать ему, как жить достойно. Показали… Показали!..»
— Доктор, простите, можно мне вам вопрос задать?
— Пожалуйста.
«Мало того что в очереди, так еще и ночью. Разве нельзя было днем?»
— Вы простите меня, но вот отец сказал мне, что кровь у него в моче. Что бы это могло быть? Опасно?
— Возможно, и опасно. Надо исследовать. Я-то не могу сейчас ничего сказать. Причин много.
— А рак может быть?
— И рак может быть. Исследовать, исследовать надо…
— А если рак, то не поздно уже?
— Нельзя этого сказать. Не знаю. Пойдите к урологу.
— Спасибо. Значит, сказать отцу, чтоб к врачу пошел?
— Конечно. К урологу, — отрубила Лариса.
— Спасибо. Запишу сейчас.
Лариса подумала, что интеллигентнее быть более сдержанной. В одной из машин она увидела яркий фонарь, стоявший на передней панели, и женщину, которая продолжала что-то вязать. «Неужели все дни она здесь вяжет?» Из другой машины раздался крик:
— Нарциссовна!
Лариса автоматически ответила:
— Борисовна.
— Какая разница?
— А вот такая! Я человек, а не символ в очереди, — раздраженно ответила Лариса.
— Да что с тобой? А как насчет юмора, символ?
— В меру. В меру, Валерий Семенович. Из другого окна высунулся Кирилл.
— А точно. Я тоже привык, что Нарциссовна. — И засмеялся.
Эта простодушная реакция остудила Ларису.
— У нас битлы, Лариса Борисовна. Хотите послушать?
— Нет, Кирилл, спасибо.
— Кирюша, Лариса Борисовна этого не любит, ей классику подавай. У тебя Перголези нет?
— Чего, чего?
— Это, Кирюша, я и сам не знаю чего. Что-то из детства помнится. Позабыл уже. Мы предпочитаем динамизм, ритм, здоровье, веселье. Правда, Кирилл?
— Ага. В школе у нас битлы были. Чего только не было! Ох, мы любили их. Сейчас времени нет.
— Кирилл, ты шофер, профессионал. Если не удастся записаться, можешь купить старую, сам будешь следить за нею, чинить. Ты же не мы.
— Это точно. Но новая лучше. Новую хочу. Подошел Дмитрий Матвеевич.
— В моей сотне все в порядке.
— Пока порядок. А что дальше будет, Дмитрий Матвеевич? А если драка?
— Может, конечно, Валерий Семенович. А что ваши люди?
— Молчат. Говорят, на Шипке все спокойно. А вы драться-то умеете?
— В детстве дрался, но немного. Сегодняшняя моя нравственность не позволяет мне драться. — Дмитрий Матвеевич засмеялся. — Однако я полагаю, при возникшем инциденте задача наша будет выпихивать, но не бить.
— Да! В драке только и думать — бить или пихать.
— Верно, но настоящее суперменство в том, чтобы в драке и ожесточении не бить, а победить.
— Попробуйте. Мы будем поглядеть со стороны. Услышав это «будем поглядеть», Лариса уже совершенно непонятно почему разозлилась и, не сказав ни слова, пошла прочь.
Впрочем, не прочь, а к телефону. Она шла между машин к райисполкому. Там, на улице, было светлее. Под дальним фонарем она увидела медленно шагавшего Стаса. В первый момент ей стало тепло на душе, и она кинулась было догнать его, чтобы предложить подвезти, но в этот момент ее повелитель споткнулся и, чтобы удержаться, схватился за столб. Вновь злость всколыхнула в ней все сегодняшние события, рассуждения. Лариса резко повернулась и направилась к автомату.
— Доброй ночи еще раз. Это опять я, Лариса Борисовна.
— Ничего нового плохого сказать не можем, Лариса Борисовна. Хорошего тоже ничего. Самостоятельное дыхание никак не восстанавливается. Один раз ненадолго упало давление — сделали гормончики, подняли. Из одного дренажа перестало течь. Вот думаем, промыть, что ль?
— А в верхние продолжаете лить?
— Лили. А теперь не знаем, может, остановиться? Сейчас хирургов позовем, вместе решим. Да! Аритмия некоторое время была.
— Хорошо. Спасибо. — Лариса повесила трубку и быстрым шагом пошла к машине.
«Господи! Отвези я ее сразу в больницу, она бы сегодня уже ходила. А я б спокойно стояла. Ее, наверное, даже привезти можно было бы на часок. Впрочем, я б не разрешила. Чертова машина! Разве я когда-нибудь отпустила бы такого больного? Да они все, аппендициты, вначале не похожи ни на что. Будто первый год работаю. Нет, нет! Кровь из носу — все-все надо сделать».
К машине она почти подбежала, рывком открыла дверь, включила зажигание. Но тут вспомнила, что сзади спит Тамара.
— Тамарочка… — сказала она, посмотрев в зеркало на заднее сиденье.
Тамары не было.
— Ну и прекрасно, — почему-то вслух произнесла Лариса. — И предупреждать никого не буду. Уехала, и Бог с ними со всеми. Сами разберутся.
Включила мотор, дала задний ход, вывернула машину налево, выехала на дорогу и очень скоро была в больнице.
По дороге она думала о себе уже возвышенно. Представляла удивление, непонимание коллег по очереди. «Ничего, пусть узнают, что такое настоящая работа. И настоящие профессионалы. Сейчас звонить начнут. Не сейчас… Когда увидят. Валерий записывал телефон, да и у Димы, может, остался еще с тех пор, когда он приходил ко мне в больницу. Найдут, если захотят. От удивления найдут».
Нина все еще была «на аппарате». Попробовала отключить искусственное дыхание, но самостоятельное стало постепенно угасать. Давление было плохим. В желудке стоял зонд, из него ничего не поступало.