Бдения предыдущих дней, расслабленность, парилка, тахта, тишина сыграли свою роль, и она стала засыпать…
В дверь постучали. Лариса встала, открыла, впустила красного, влажного Валерия. Он закрыл дверь.
— Опять ведь полезут песни петь. Ну, как тебе? Лариса ничего не ответила, лишь пожала плечами. Лень было говорить.
Валерий снова включил магнитофон.
— Выпьем сначала по рюмочке, пока их нет.
Лень было возражать. Выпили. Валера съел огурец. Лариса есть не стала — запила боржоми. Потом села на тахту и взяла книгу, которая высовывалась из раскрытого портфеля.
— Они приедут часа через полтора, не раньше.
— Когда ж мы разъедемся?!
— Завтра воскресенье.
— А! Да. Потеряла счет дням.
«Стас теперь до утра не проснется. И вообще дома привыкли, что меня ночью нет. Быстрее бы приехали».
— Плохо, что их долго не будет.
У Ларисы Борисовны улыбка ироническая.
— Ничего. Мы найдем, как развлечься. Может, аперитивчику?
Какая уверенная улыбка у Валерия Семеновича!
— Можно. Что предложишь? Улыбка Ларисы.
— Я предлагаю вермут с джином. Смотри, какую прекрасную бутылку я раздобыл.
Улыбка.
— Можно. Только мне еще боржоми разбавь. Улыбка.
Лариса чуть прихлебывала из рюмки. Она четко все понимала и планировала пока лишь на один шаг вперед, ей хотелось избежать длительной борьбы.
И Валера планировал. Он встал, поставил кассету с той современной музыкой, от которой, говорят, «балдеет» молодежь.
Говорят.
Лариса от нее не «балдела», а добродушно раздражалась и чуть потягивала вкусный, казалось, не страшный, пока не пьянящий напиток.
«Скоро приедут. Скоро приедут».
Музыка давала круги, давала движение, завораживала, затягивала и чуть-чуть усиливала раздражение.
— Лариса, а почему бы нам не потанцевать оперативненько?
Валерий сел рядом и взял ее за руку. Она высвободила руку, подняла рюмку. Опять немножко отпила.
— А не можешь ли ты, подруга и соратница, эту руку для меня освободить?
— Я все могу. Налей еще. «Скоро должны приехать». Улыбка.
Музыка крутилась, будто крутился диск. Крутится, крутит, качает, подталкивает.
«Прикладная музыка. Прикладная живопись. Прикладная математика. Прикладывает… Стас не любит такую музыку. Откуда я знаю, что сейчас любит Стас? Дед тоже, по-моему. Опять „дед“. Почему „дед“? Нет, Стас классику любит. Любит? Нет, не знаю, что он любит. А когда он в этих банях?.. Опять руку взял. Целует. Приятно целует. Стандарт. Теперь в ладонь. Правильно. Все стандарт. Все живут по своему шаблону. Один пьяно интеллигентен, умен, был блестящ. Был? Свой. Отец. Вся жизнь. Здесь другой стандарт: сметлив, быстр, спортивен, суперменист. Все знает. Делает точно. Знает, в какое время что. Все по расписанию. Стандарт делателя. Много знает, но зачем ему это? Быстр. Сметлив. Энергичен. И „дед“ — тоже стандарт. Мягкая интеллигентность, якобы старомодность, знания и выплескивание этих знаний по порциям. Нетороплив — вся жизнь впереди. Нет, это Валера считает, что вся жизнь впереди. А врачи боятся стандарта — знаний мало. Нам только индивидуально. У остальных — стандартизация. Целует. И прекрасно. Пока это приятно, а я могу еще помечтать».
— Налей еще.
«Ничего не меняется. Все одинаковы. А куда денешься? Медицина, конечно, прибежище индивидуальных выявлений и решений. Недуг-то — болезнь у отдельной личности. Одной. Болезнь не у коллектива. Медицина — защита личности. Я профессионально личность больше понимаю, чем он. При прочих равных. Я хочу чего-то своего. Отдельно. А он старомоден и действует по стандартам старомодности. Думает, что раз срыв у меня уже был, то теперь нет проблем… Горячится…»
— Отпусти!
— У нас еще больше часа.
— Я бы поела чего-нибудь.
— Сейчас.
«Соблюдает декорум интеллигентного человека. Уважает. Это в нем и хорошо. Сметлив, быстр в меру. А Стас…»
— Что тебе дать?
«И голос даже перехватило у него. Да и что может быть хорошего от такой парилки? Даже не спросил, как мне эта баня. Первый же раз. Не хочет отвлекаться. Нервничает: ситуация не укладывается в его стандарт. Ему ж все ясно. Все было, сейчас продолжение. Ан нет. Вот и нервничает. А я не хочу. Очень уверенный…»
— Намажь хлебца икоркой.
«Банку еще открыть надо. А ловок. Халат распахнулся. Какие мышцы на груди. Вена на шее вздулась. Это застой. Повышенное венозное давление. Как мужчина он великолепный экземпляр. Крепок. Он, конечно, не лучший, но нужны ли лучшие?»
— Спасибо. Сейчас я почувствовала, что проголодалась. Чуть-чуть плесни джина и боржомчика. Спасибо.
— Лариса, что ты отворачиваешься? Как поется: али я тебе не люб?
— Этот вопрос и стоит перед тобой?
«Он прав. А чего тогда приехала? Но я думала… Думала. Есть правила игры: раз начала играть — соблюдать надо. У виска целует. Шаблон. И „дед“, наверное, также бы у виска поцеловал. И эта музыка… Слышу ритмы миллионов. А по возрасту он где-то на рубеже этой музыки и той…»
— Отстань, Валера. По-моему, у тебя нет ни прав, ни оснований для такой кипучей активности.
— Прав — не знаю. Основания есть.
Лариса резко встала и выключила магнитофон.
— Надоело! Надоела эта музыка. Надоел твой поп-арт. Надоел твой Хемингуэй у тебя на стене. Пора его уже снимать, освободить место для другого стандарта. Стандарты приходят и уходят. Идешь по улице, и сотни людей идут и орут этими ублюдками цивилизации, — она ткнула магнитофон, — и гоняют эти круги, качают всех, кто поближе. Из тысячи окон одна и та же музыка несется, с одной и той же громкостью — насколько позволяет мощь аппаратов и количество денег. Это их, это ваше дело, ваше право, но меня, понимаешь, меня оставь в покое. Своего хочу! Хоть немного, хоть что-то по-своему.
— Ты, по-моему, уже слишком разгорячилась. От питья или от усталости? Я понимаю: мы устали, но ты-то чего возникаешь? Не нравится тебе этот стандарт — значит, хочешь другой. Не хочешь, скажем, битлов, «Бонн М», стало быть, хочешь Бетховена, Моцарта. И вам имя — легион. Почему же ваш легион лучше того?!
— Он мой. По душе мне. Люб мне, понимаешь?
— Там идет когорта. Здесь идет когорта. В чем разница? Чего шумишь?
— С этой музыкой я иду со всеми в одном ритме, в одном балдеже. А в своей когорте я могу сидеть и думать про свое. Отдельно. Понял? Не хочу со всеми!
— Заковала себя в одни рамки и противишься иным. Что за ограниченность? Хемингуэй не понравился!
— Да он ни при чем. Музыка тоже. Портреты те же, поцелуи те же. Сначала рука, кисть, потом ладонь, потом щека, потом висок, рука на плечо. Чуть что не так — трусость. И чтоб посметь — выпить надо.
— А у тебя? Сначала разрезать — потом зашить. Одно и то же.
Видно, Валерий обиделся на обвинение в трусости без вина, видно, понял его как приглашение и отреагировал точно и однозначно: обе руки сначала положил на плечи, затем взял в руки лицо, потом повернул к себе и стал целовать в глаза, в губы…
«Господи! Надоумила! Стас всегда был неожиданным. То говорил, то молчал, то целовал… И никогда этого спорта… в людях… в поцелуях…»
— Ну перестань, Валерий, перестань. Сообрази же… Ты же умен…
— Да почему же? А в тот раз?
Валерий опять крепко ее обнял и стал целовать. Она упиралась ладонями в грудь, напрягалась, пыталась голову опустить пониже. Руки скоро обмякли, и она лишь голову подогнула пониже.
— Да отстаньте же!
Валерий откинулся на тахте. Дышал тяжело. Покраснел. Вены на шее сильно вздулись.
Лариса отвернулась от него, села на край тахты.
«Вечная борьба! А вены вздулись. Правое сердце плохо работает. Сил уже никаких нет. Черт с ним. Больше не могу. Ладно… Чего же он молчит? Молчит. Ждет. Что ждать-то? Никого нет. А Дима бы что делал? Наверное, не так. А какую бы он музыку поставил? Другую. А может, и не ставил бы. Интересно. Да у него дом, семья. Не супермен. Может… Говорит что-то? Нет. Иль похрапывает? Нет. Молчит. Уснул, наверное. Мы устали. Парилка. Борьба. Не похрапывает…»
Лариса посидела, помолчала, успокоилась в конце концов повернулась… Валера был мертв.
Прошло время.
Лариса Борисовна положила ручку, взяла колпачок, лежавший справа, навинтила, положила ручку прямо перед собой, заложила руки за голову, потянулась, выгнулась, как кошка, — только вперед, закинув голову и плечи. Потянулась без звука, тихо…
И тут раздался телефонный звонок.
— Лариса, здравствуй.
— Здравствуй, Димочка.
— Можешь говорить?
— Как всегда.
— А можешь ли приехать?
— Могу. Говори куда.
— Так и надо говорить по телефону. Быстро, коротко, точно. Да — да, нет — нет, а остальное от лукавого.
Лариса энергично стала собирать свои бумажки, справки, папки — появилась цель…
Снова звонок.
И впрямь если жизнь идет нормально, то с годами ты звонишь меньше, а звонков в доме раздается больше.
— Я слушаю.
— Лариса Борисовна, есть возможность подвинуть очередь на защиту. У нас тут некая пертурбация в институте. Хотите?
— Конечно, хочу. Что для этого надо?
— Срочно приезжайте. Сейчас. К нам в институт.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас. И побыстрее.
Движения несколько замедлились. Надо было что-то решать. Лариса положила подбородок на ладонь, но правильная, нормальная жизнь не дала ей подумать, посчитать, выбрать…
Снова раздался звонок.
— Да.
— Лариса Борисовна, у больной после вашей резекции сильные боли.
— Что, несостоятельность?
— Да, может быть. Раздражение брюшины.
— Надо брать?
— По-моему, надо. Мы ее уже берем на стол.
— Надо приехать?
— Решайте сами. Но здесь родственники больной, они ждут вас. Мы ждать не можем. Берем.
— Берите. Я…
Если жизнь идет нормально, правильно, — телефон звонит часто,..