сь на добрую сотню шагов, обрываясь только на опушке, был общим. Очевидно, потому, что в центре этого общего двора капитально расположились две печи для обжига: мастерских Моммсена и Рафаила. А когда выплюнутая одной из печей, полыхающая словно адским пламенем, головня, отлетела со звонким щелчком на добрых двадцать шагов, лишь чудом не оставив его слепым на всю жизнь, Глостер лично убедился: основания для выноса печей подальше от людского жилья, хозяйственных построек, и окружающего посёлок леса, имелись нешуточные!..
Рафаил, вернувшийся к кругу, только теперь взглянул на стоящего перед ним подростка. Точнее, коротко зыркнул ярко горящим взором из-под кустистых и совершенно седых бровей. На появление Глостера в своей рабочей комнате никак иначе не отреагировал. Но вот рука мастера потянулась к новому кому промешенной глины. Чтоб не ждать ещё десять минут, в течении которых, как Глостер знал, Рафаила от дела может оторвать только пожар мастерской, или смерть, пришлось самому нарушить повисшую между ними весьма напряжённую тишину:
– Здравствуйте, мастер Рафаил.
– Здравствуй. – ни радости от прихода Глостера, ни приветливости в тоне гончара не ощущалось. Глостер подумал, что не зря, похоже, остальные подростки, которым предстояло определиться с будущим занятием, сюда даже не заходили. Потому что после смерти двух помощников Рафаил стал ещё нелюдимей и злобней. Может, так произошло оттого, что один из этих помощников был его внуком? А жена Рафаила погибла от несчастного случая в лесу ещё двадцать лет назад: слишком далеко отошла от охраны, и её задрал вепремедведь. Так что ни дома, ни в мастерской Мастера давно уже никто не ждал, и некому было создать хотя бы видимость Семейного уюта и тепла.
– Мастер Рафаил… Я хотел бы… – Глостеру пришлось сделать усилие, чтоб продолжить без дрожи в голосе, потому что взгляд гончара, кажется, угадавшего, что сейчас скажет подросток, налился настоящей злобой и раздражением – раздражением человека, которого сопливый неопределившийся со своими желаниями придурок хочет оторвать от важнейшего дела в жизни! Поэтому Глостер буквально выплюнул, – Стать вашим учеником!
Ф-фу… Можно выдохнуть: он сказал то, что намеревался!
Рафаил словно бы удивился. Опустил голову, словно рассматривая натруженные руки, которые опустил между коленей. Пауза затягивалась. Глостер переминался с ноги на ногу, думая, что Мастер, в-принципе, имеет право и послать его подальше, отказав в выборе… И хотя обычно так и не делалось, право-то у Мастера имелось.
Не поднимая головы, Рафаил буркнул:
– Я всегда считал, что ты – идиот. Но оказалось, что ещё не совсем законченный… Ладно, пройди в дом, садись за стол – там, в горнице.
Выходя в дверь, которая вела как раз в эту самую горницу, Глостер обернулся: странная ухмылка искажала покрытое густой растительностью лицо Мастера, вытиравшего руки о задубевший до ломкости передник…
– Ешь. Нам предстоит долго и далеко идти.
Глостер не стал задавать глупых вопросов – знал, что Рафаил не жалует болтунов. Просто взял ещё один ломоть довольно чёрствого хлеба – Рафаил явно ходил в общинную пекарню не чаще пары раз в неделю! – и навалил себе половником ещё каши.
Каша у мастера оказалась с репой: на любителя. Потому что придаёт вареву из полбы чуть горьковатый привкус, который нравится далеко не всем. Но Глостер молчал, и продолжал методично жевать и глотать, запивая иногда из плошки простой колодезной водой, которую налил из кувшина, оказавшегося на столе, и поглядывая исподлобья на то, как точно так же поглощает пищу Мастер.
После окончания трапезы Рафаил заставил Глостера встать, и выйти на середину комнаты. Подошёл, обошёл вокруг, придирчиво изучая обувь подростка. Похоже, оказался удовлетворён, потому что буркнул:
– Мешок – в сенях на гвозде. Да, вон тот, старый.
После чего снял с соседнего гвоздя другой мешок, побольше, и вышел на улицу. Глостеру не оставалось ничего другого, как последовать за Мастером, не потрудившегося даже объяснить, куда и зачем они идут. Однако имелась у Глостера мысль на сей счёт: раз далеко, и с мешками – значит, скорее всего, к яме Рафаила. То есть, туда, где тот берёт глину для своих изделий.
Направление оказалось как раз тем самым: по неприметной нетренированному глазу еле различимой тропинке они перевалили через холм «правой руки», а затем – и ещё через три холма, прошли по долине «малого выгона», и перебрались вброд через ручей Аларика. После чего пошли места, мало знакомые Глостеру: так далеко он не забирался почти никогда – разве что когда искал отбившуюся тёлку, когда ему было девять.
Когда время перевалило уже далеко заполдень, Рафаил соизволил сжалиться над тяжко пыхтящим, но всё равно пытающимся не подать виду, как у него ноют с непривычки ноги, Глостером:
– Делаем привал.
Оказалось, что в свой мешок Мастер успел положить оставшиеся от второго завтрака полкраюхи и нож. Жуя получёрствый хлеб, и посматривая на замшелые стволы, белые и жёлтые цветы на поляне, рядом с которой они расположились, и на пролетающих крысосорок, перекликающихся весьма гнусными голосами, Глостер подумал, что вот именно к этому он, похоже, и стремился. К независимости. И отсутствию вокруг людей.
Нет, он, конечно, любил их: и мать, и сурового отца, и братьев-сестёр, но…
Но понимал, что если они будут от него подальше, это только… Увеличит его к ним любовь. Потому что вблизи они… Иногда, мягко говоря, раздражали.
Может, и дальноразведчиком-то стать он хотел только в силу традиции: когда сын идёт по стопам отца. А на самом деле ему нужно было как раз вот это: тишина дикой природы, спокойствие вековечного леса, и молчаливый уверенный в себе спутник рядом – Мастер своего дела. Наставник. Профессионал. От которого, если честно, он ждал даже более спокойного к себе отношения, чем от родного отца.
– Если думаешь, что наша работа – сплошное удовольствие, сильно ошибаешься. Нам ещё нести обратно на закорках по тридцать килограмм. Вставай.
Глостер встал, скрывая улыбку. Мастер буркнул:
– И ещё. Если рассчитываешь, что лупить буду не так сильно, как отец – тоже сильно ошибаешься. Не отставай.
Глостер поспешно отвернулся, сделав вид, что поправляет лямки, чтоб скрыть невольное удивление – мысли его, что ли, читает вредный старик?!
Яма оказалась полузатоплена.
Рафаил буркнул:
– Это – грунтовые воды. Вон, от Свешны, – кивнув в сторону протекавшей в сотне шагов широкой реки.
– Понял, учитель. А почему нельзя было тогда яму вырыть выше по холму?
– Хороший вопрос. Был бы. Если б не одно маленькое обстоятельство. Глина в яме выше по холму оказалась неподходящей. – тычок пальцем в чернеющую выше по склону яму, которую Глостер сразу и не приметил, и снова этот пронзительный взор из-под кустистых бровей. Глостер решил приберечь свои вопросы на более подходящий момент.
Убедившись, что возражений или уточнений не последует, Рафаил, как показалось Глостеру, с удовлетворением, сжалился:
– Иди сюда. Ближе. Рассмотри хорошенько. Запомни цвет и консистенцию. Так. Теперь смотри особенно внимательно, – жилистая коричневая рука зачерпнула комок глины со стены ямы примерно на середине её высоты, и растёрла между пальцами. Большая часть глины упала на землю, – Ну? Что видишь?
Глостер подумал, что нужно сказать то, что действительно удивило:
– Он – не крошился! Ну, комок… Он как бы… Скатывался в такие… э-э… колбаски! И как будто – жирный!
Рафаил спрятал ухмылку в усы, но она прозвучала в голосе, показав, что Мастер доволен ответом:
– Неплохо, неплохо… Да, верно: это при выделке кирпича наплевать, как происходит связь между песчинками и самой глиной. В том замесе, который делает Моммсен, песка больше. А глина для выделки изделий должна быть жирная. Вот такого цвета. И – главное! – чтоб самую мелкую её фракцию ты не мог бы рассмотреть! То есть – она должна казаться монолитной и сплошной! Только такая потом не растрескается при сушке. И обжиге.
Понятно?
Глостер поторопился покивать, и быстро ответил:
– Понятно, Мастер!
Мастер фыркнул:
– Ни …рена тебе не понятно, но то, что стараешься – радует. Иди-ка ближе. Так. Набери в руку вот отсюда… Так. Растирай. Что чувствуешь? Ага. Теперь – зачерпни отсюда. Растирай. Теперь…
Глостеру пришлось набирать глины ещё из трёх мест в яме, пока он не уловил того, что, кажется, хотел показать ему Мастер: нужную консистенцию и размер колбасок, скатываемых из кома. Глаза Глостера расширились:
– Вот! Учитель! Вот эта – скатывается лучше всех! И жирная такая на ощупь!
– Неплохо для первого раза… Ладно. Теперь – смотри.
Глостер буквально онемел: Рафаил засунул одну из скатанных колбасок… В рот!
Покатал там между щеками. Заметно было, как он крутит её внутри рта языком, и прикусывает то, что получилось, передними зубами. Затем Мастер выплюнул колбаску.
– Вот. Видишь? Она – не растворилась в кашу… И не изменяется на воздухе. Отпечатки зубов сохраняются отлично. Понятно? Теперь – ты.
Глостеру оказалось необычно и странно катать за щеками глиняную круглую штуковину, но и у него она «в кашу» не растворилась, хотя он по указаниям Мастера пытался облизывать, «омывать», и вообще – подавать к ней побольше слюны.
– Хватит! Полминуты довольно. (Надо считать до тридцати!) Ну, запомнил вкус?
Глостер кивнул, рассматривая отпечатки своих зубов на выплюнутой, и уже не столь аккуратно круглой, массе.
– Попробуй теперь и эти.
Глостеру пришлось «пробовать» ещё четыре колбаски, из верхней, и самой нижней части ямы. И снова вернуться к той, первой пробе.
Ему снова показалось, что он понял, уловил, чем ощущения от «нужной» глины отличаются от той, что не подходила.
Рафаил кивнул на его удивлённо-обрадованное «понял, Учитель!»
– Идём-ка теперь сюда. – Мастер повел Глостера дальше вдоль берега Свешны.
За большим бугром открылся пологий спуск к отмели. Там в склоне холма оказалось выкопано ещё три ямы. Огромных!