Остановимся сначала на песне «Июнь 1848 года» Эжена Потье, во многом по своим настроениям близкого накануне июня к Шарлю Жиллю. Участник июньской битвы, Потье еле спасся от расстрела, а разгром восстания произвел на него ужасное впечатление, завершившееся длительной нервной болезнью. В названной песне он обрисовывал побежденную массу рабочих: с покорностью отчаяния говорят они, что если им не дают работы и заработка, если они лишены всех щедрых даров природы, если восстание их оказалось безуспешным и оружие у них отнято, то на земле для них больше нет места; пусть же их расстреляют вместе с плачущими женами и голодными детьми; лучше погибнуть всему роду рабочих, чтобы не завещать своим потомкам единственное свое достояние — нищету!..
Иди же, нищета, рядами, безоружна!
Пусть нас на улице застрелят наповал.
Идите, женщины! Ни слов, ни слез не нужно.
Идите, дети, — все, кто голодал.
Вы, мастера убийств, скорей сметите прочь их!
Всех нас вы можете с лица земли стереть!
И, право, лучше смерть, чем каторга рабочих!
Нет, надо умереть!
Нет, братья, надо умереть!
Способна ужасать эта песня, проникнутая столь глубоким отчаянием. Да, конечно, Потье пал духом, но не он один был потрясен всем пережитым. «Я не умер, но состарился, — писал Герцен, живший в это время в Париже. — Я оправляюсь после июньских дней, как после тяжелой болезни. Горе тем, кто прощает такие минуты…»[79]
В своей трагической песне Эжен Потье не погрешил против правды жизни. Подобно Гюставу Леруа, он считал рабочих июньской битвы «бойцами отчаяния». Такими ощущали себя и сами повстанцы. И. С. Тургенев, тоже очевидец июньских дней, создал в очерке «Наши послали» запоминающийся образ одного из инсургентов, по словам которого рабочие и не надеялись на победу. Бросило их в битву только горькое разочарование: «Вот тебе и республика: Ну, мы и решились, все равно пропадать!» — говорит этот измученный старик рабочий. И повторяет еще раз: «Все равно пропадать!»[80]
Разделяя общую подавленность разбитых рабочих повстанцев, Потье все же не вложил в их речи никаких интонаций раскаяния: побежденные, они внутренне не покорялись. Нет, жить так они больше не могут! Пусть уж лучше их сметут с лица земли!
Совсем по-другому откликнулся на разгром июньского восстания Шарль Жилль. Горько оплакивая кровавый разгром восстания, гибель любимых народных бойцов, поэт старался преодолеть отчаяние, высказывая уверенность в неустранимости дальнейшей справедливой борьбы трудовых масс. Такова его песня «Июньские могилы», датированная июлем 1848 г. В этой песне несколько дают себя знать интонации песни Моро «5-е и 6-е июня 1832 года», но если Моро оплакивал роковую гибель молодых республиканцев-патриотов, мечтавших об освобождении народов Европы, то Жилль развивает другой мотив этой песни, мысль об обманутом трудовом народе. На новом этапе революционной борьбы, обогащающем реализм Жилля, поэт говорит об июньском восстании как о начале неумолимой классовой войны между трудовым народом и буржуазией, как о восстании масс, стремящихся «сразить жестокий эгоизм» (т. е. власть буржуазных отношений), ибо вечная участь этих масс — лишь обманутые надежды, голод и обездоленность. Горячо воспевая героическую битву восставших, «мужеству которых изменила только их судьба», песня Жилля исполнена революционной энергии, непримиримой ненависти к победителям, мучительной боли за побежденных; от нее веет жаром тех дней, а ее речь становится резкой, твердой, литой, как-то сразу вдруг освободившейся от утопически расплывчатой романтической фразеологии, присущей многим предшествующим песням поэта.
В обрисовке причин восстания Жилль указывает, что трудовой народ обманут лжереспубликанцами: «Они убаюкивали нас лживыми обещаниями, эти адвокаты, эти трусливые буржуа, и они замкнули свои кошельки и сердца, как только решили, что мы разоружились». Рабочие не могли не подняться на новую битву, ибо они боролись за само «право на жизнь». И оплакивая павших бойцов, Жилль заканчивает песню уверенностью в том, что сыновья побежденных инсургентов станут мстителями за отцов.
Погибли все… Пять дней они сражались.
Погибли все… Телами полон ров.
Погибли все… Но громче оказались
Их голоса, чем ваших пушек рев!
Дрожите же! Нам вместе не ужиться!
Вновь предстоит жестокая борьба.
Вновь богачи спешат вооружиться,
Вновь за ножи возьмется голытьба.
С выразительной силой звучал рефрен песни:
Черните их и грязью в них кидайте.
Что скажете вы совести в ответ?
Не вы — судьба их победила, знайте!
Мы любим их… Увы, их больше нет![81]
С июньским восстанием связана и песня Жилля «Расплата», где те же мужественные интонации перемежаются порывами отчаяния, заставляющими поэта не раз взывать к богу. Все дело в том, что Жилль и теперь продолжает мучительно изживать «остаточные» свои иллюзии. Ему все еще непонятно, как могли оказаться врагами восставших солдаты, буржуа и депутаты. Как могли солдаты не распознать в рабочих своих братьев? Как могли буржуа нарушить священный закон братства? Как могли депутаты изменить своему назначению представителей народа? Все эти вопросы мучат поэта, ибо идея абстрактного братства (от которой он старался отойти еще в «Рудокопах Ютзеля») еще не выветрилась полностью из его сознания. Впрочем, и эта песня заканчивается той же мыслью, что борьба не закончена, что ее продолжат сыновья июньских повстанцев.
Последующие песни поэта 1849–1851 гг. были частью злыми сатирами на Луи Наполеона как президента рее публики («Три шляпы»), на декабрьский переворот, на буржуазию, которой придется основательно уплатить по счетам этого переворота, на политическую реакцию 1850-х годов. Жилль, которому не удалось и раньше издать книгу своих песен, уже не имел на это никаких надежд в обстановке цензурных свирепостей Второй империи, когда он не мог и печататься. Не имея теперь решительно ни какого литературного заработка[82], вечно чувствуя за собой полицейскую слежку, он пытался жить уроками, обучая языку и письму детей рабочих, но постоянно голодал, не мог выбиться из нищеты и мелких долгов и, измученный, в отчаянии повесился 24 апреля 1856 г. Своим революционным убеждениям он оставался верен до конца и незадолго до смерти явился пожать руку Эжену Потье. узнав, что Потье был автором одной написанной около 1840 г. бабувистской песни.
Поэты-друзья — Эжен Эмбер, Огюст Алэ, Шарль Кольманс и другие — посвятили памяти Жилля ряд песен. Кроме того, ежегодно в первое воскресенье после дня смерти поэта его друзья собирались у его могилы для возложения венка, а затем — по обычаю участников гогетт — в ближайшем кабачке пели его песни. Брошон сообщает, что на последнем из таких собраний, в 1876 г., было пятьдесят человек. Это напоминало всенародный культ Эжезиппа Моро, но на могиле Жилля собирались люди, разделявшие или чтившие его коммунистические воззрения. Один из них, песенник Эжен Бейе, и стал издателем книги Жилля.
Творчество Жилля — значительный вклад в молодую и еще не окрепшую революционно-демократическую поэзию 1840-х годов, оно способствовало ее отходу от буржуазно-демократических иллюзий, от влияний популярных школ утопического социализма и вооружало ее бабувистской коммунистической идейностью. Главный объект политической сатиры Жилля — буржуазия. Но Жилль не ограничивается укоризненным, в духе Беранже, осуждением ее аморализма: вслед за Моро он учит ненавидеть господ Крезов, жестоких и хищных спекулянтов на народной нужде, политических реакционеров, врагов и палачей народа.
В политической поэзии Жилля постепенно истаивает жанр прежней, столь популярной песни-спора, связанной с жалобами рабочих на несправедливость их общественного положения, и складывается новый тип песни, полной веры в законность борьбы трудового народа и в его творческие силы. К сожалению, в дошедших до нас песнях Жилля еще не создан яркий тип отдельного рабочего-революционера с той реалистической конкретностью, которая будет художественным достижением песен Эжена Потье.
В реализме Жилля обнаруживаются первые ростки революционности социалистического пролетариата: упрочившееся трезвое понимание враждебной непримиримости позиций собственнических, эксплуататорских классов и неимущих трудовых масс, вера в рабочий класс как в участника дальнейших битв с буржуазией и общественного реформатора и, наконец, полная уверенность в приходе будущего, коммунистического строя, «общества равных», победа которого настолько ясна для поэта, что песня «Трудовой бой» увенчивает его поэзию даже реалистическим характером его революционной мечты.
Не сохранилось другого портрета Жилля, кроме дружеского шаржа Надара. Но и эта зарисовка ценна: широкий, выпуклый лоб, зоркие, умные глаза, сосредоточенное выражение лица, обычная для рабочего трубочка-носогрейка. Много образов рабочего дошло до нас от Домье, Гаварни и других художников, но зарисовка Надара — это образ рабочего-мыслителя, перед вдумчивым взором которого как бы уже вырисовывается облик будущего мира.
«ВОЗМЕЗДИЕ»
Начало Второй империи, 1850-е годы, было временем лютейшей реакции, старавшейся истребить все пережитки революции 1848 г. Подвергались бесконечным репрессиям деятели революции и участники сопротивления декабрьскому перевороту. Империя преследовала передовых демократических писателей, обрекала на ссылку Пьера Дюпона и Пьера Лашамбоди. Многие писатели — Виктор Гюго, Феликс Пиа, Эжен Сю, Дюма-отец — предпочли эмигрировать, присоединившись к уже ранее бежавшим за границу поэтам и писателям 1848 г. В виде меры «воспитательного» воздействия на писателей Вторая империя в 1850-х годах подвергла судебным преследованиям Гюстава Флобера, Шарля Бодлера, обоих братьев Гонкур и других писателей.