Отражала она на Балто-Черноморском рубеже и куда как более жестокие «натиски на восток», раз за разом твёрдостью своего сопротивления отвечая пушкинским строкам: «Иль нам с Европой спорить ново?/Иль русский от побед отвык?»
Что не отвык, в последний — и на сей раз всемирно-значимым образом — подтвердила Великая Отечественная война, когда сам этот рубеж получил зримое воплощение в гигантской, буквально протянувшейся «от моря до моря» линии фронта. Ялта и Потсдам закрепили полное доминирование нашей страны на Балто-Черноморской дуге, окончательно же оно было подтверждено в 1975 году Заключительным актом Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки), согласно которому итоги Второй мировой войны не могли подлежать никакому пересмотру. До конца XX века оставалось 25 лет, и вряд ли подавляющему большинству граждан не только СССР могло прийти в голову, что уже в начале последнего его десятилетия рубеж безопасности России отодвинется под Псков и Смоленск на северо-западе, а на юго-западе — под Брянск и Курск. Стремительно и единовременно оказались утрачены итоги не только Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., но и Отечественной войны 1812 г., а также и русско-шведской войны 1711 г., — и почти все плоды русско-турецких войн второй половины XVIII века. Войн, которые, по оценке одного из ведущих востоковедов второй половины минувшего столетия англичанина Бернарда Льюиса, «привели к решительному перелому в соотношении сил не только между двумя империями, но и между двумя цивилизациями» (Б. Льюис. Ислам и Запад. М., 2003. С. 39). Отступление России на этом забытом рубеже вновь переменило такое соотношение, причём в условиях, когда новый характер вооружений, военных коммуникаций, глобальных экономических связей вообще не позволяет говорить о возможности удержания южного рубежа, сдавая западный.
Новый и на сей раз прямо противоположный тому, о котором говорит Б. Льюис применительно к эпохе русско-турецких войн конца XVIII столетия, «решительный перелом» на западе исторической России фактически, с разницей всего лишь в пару лет, совпал с утратой всех позиций, созданных нашей страной в Восточной Европе после Второй мировой войны. Что, видимо, в немалой мере и объясняет повышенную склонность ряда российских историков и политологов, не говоря уже о публицистах, объяснять и то, и другое одними и теми же причинами — точнее же, одной, словно бы вовсе и не требующей комментариев, причиной: давлением Запада. Причины другого, не внешнего, а внутреннего порядка до сих пор остаются за пределами внимания большинства пишущих на эту тему, так что тезис о невыносимом давлении Запада, будто бы и вынудившем Россию в мгновение ока и на всей протяжённости «дуги» отступить на западном рубеже, стал уже своего рода аксиомой. Межу тем при более внимательном и непредвзятом рассмотрении всей картины событий того времени нетрудно заметить грубые, не выдерживающие никакой проверки фактами изъяны подобного суждения по аналогии. Да и о самой аналогии в данном случае можно говорить лишь достаточно условно.
В том, что Запад будет «давить» по вопросу о Восточной Европе, и давить тем сильнее, чем податливее будет вести себя СССР, не было ничего неожиданного: ведь буквально с 1945 года вопрос о «преодолении Ялты и Потсдама», открыто ставился нашими недавними союзниками по антигитлеровской коалиции. Исключением не был, вопреки довольно широко распространённому у нас заблуждению, и Рузвельт. Так, например, автор фундаментального труда «Циклы американской истории» Артур Шлезингер-младший ещё в середине 80-х годов минувшего века, то есть тогда, когда крушение СССР, во всяком случае, в обозримом будущем, представлялось чем-то фантастическим и немыслимым, писал: «Рузвельт считал, что ни одна администрация не смогла бы удержаться у власти, если бы она не попыталась сделать всё, исключая военные действия, чтобы спасти Восточную Европу. А это был величайший американский политик нашего столетия» (М., Прогресс, 1992, с. 261).
Стоит добавить: и, вероятно, наименее враждебный СССР. Однако и он не мог, да вряд ли и хотел выйти за пределы общих для всех администраций США целей глобальной американской стратегии, в русле которой находилась сама задача «преодоления Ялты». А потому неудивительно, что, как вспоминает сенатор Вандерберг, по поручению Рузвельта, затем Трумэна занимавшийся разработкой концепции ООН, именно Рузвельт, примерно за месяц до своей кончины, настоятельно подчёркивал: «Наша главная задача в будущем — аннулировать ялтинские соглашения» («Политический журнал», 3 мая 2005 г.). Направляющая ось поведения Запада в вопросе о Восточной Европе, его стратегическая цель, таким образом, были выработаны тотчас же по окончании Второй мировой войны; тогда же начались тщательные и многосторонние разработки тактики и технологий её реализации, т. е. соответствующего интересам Запада разрешения вопроса о наследии Ялты и Потсдама.
Разумеется, сами эти технологии, в особенности в том, что касалось информационно-психологической войны, могли также использоваться — и использовались — для раскачивания ситуации в республиках СССР. Однако вплоть до прихода к власти Горбачёва цель разрушения Советского Союза не ставилась в плане практической политики — по крайней мере, в обозримой перспективе. И даже с его приходом в 1985 году вовсе не была сразу и открыто обозначена как таковая. Все прекрасно понимали, что одно дело отдавать дань привычной риторике обличений «русского империализма» и даже решаться на такие шаги, как принятие в 1959 году Конгрессом США Закона о порабощённых народах (№ 86–90), к числу которых были отнесены все (за исключением русского) народы Восточной Европы и СССР. Но совсем другое — реально поставить под вопрос суверенитет и территориальную целостность ядерной сверхдержавы. И даже такой «ястреб», как З. Бжезинский, отнюдь не самый неосведомленный человек в закулисных тайнах холодной войны, в своём увидевшем свет как раз в 1985 году «Плане игры» (М., «Маргинес»,1989) предостерегал Запад от попыток в новых, стремительно меняющихся условиях фундаментально изменить сложившееся положение, подчёркивая: «…В непосредственной связи с отказом от наследия Ялты Запад должен подтвердить свою приверженность Заключительному Акту Хельсинкской Конференции. Это принципиальная необходимость… Отказ от исторического наследия Ялты должен содержать подтверждение обязательства Запада сохранить мирные отношения с Востоком, поддерживая существующий территориальный баланс и единую в международном масштабе интерпретацию обязательных понятий свободы и прав человека» (цит. соч., с. 48).
Конечно, из истории хорошо помнилось и то, что «Москва добровольно ничего не отдаёт» (Бжезинский), и потому естественнее всего было предположить, из чего и исходил в ту пору, т. е. в начале перестройки, автор «Плана игры», наступление в Европе, после «преодоления Ялты», длительного периода нового баланса отношений между Западом и СССР. Несомненным представлялось также, что это новое сосуществование с СССР будет по-прежнему строиться вокруг проблемы предотвращения ядерной катастрофы и «ещё долго (курсив мой. — К. М.) балансировать на грани войны. Это Запад, — писал тогда один из главных идеологов холодной войны, — за счёт своих действий или их отсутствия, окончательно решит вопрос о том, превратится ли сосуществование со временем в более гармоничные отношения, чем сейчас, или закончится всемирной анархией» (там же, с. 22).
Произошло, однако, нечто третье — стремительная и никак не могущая быть объяснённой исключительно лишь давлением Запада самоликвидация страны. Факты истории этого времени неопровержимо свидетельствуют: в том, что касается территории собственно Советского Союза, Запад если и давил, то лишь по вопросу о республиках Прибалтики. Действительно, в ходе холодной войны вопрос об этих республиках ставился очень жёстко, притом в общей связи с проблемой Восточной Европы (свидетельством чему является, в частности, директива Совета национальной безопасности от 14 сентября 1949 года). Однако довольно скоро стало ясно, что осуществить амбициозные планы невозможно без превращения холодной войны в горячую. Решиться на это США не могли, даже ещё обладая ядерной монополией, за что их осыпали упрёками лидеры литовского подполья в своём обращении к папе Пию XII в середине того же 1949 года. А появление ядерного оружия у СССР вообще сняло такую возможность, хотя информационная и пропагандистская война на этом направлении продолжалась. Как, в той или иной форме, велась и деятельность по подготовке «пятой колонны» в прибалтийских республиках. (См., в частности: Емельянов Ю. Большая игра. Ставки сепаратистов и судьбы народов. М., «Молодая гвардия». 1990. С. 227–228.)
Однако, подписав Заключительный Акт совещания в Хельсинки, Запад, по сути дела, закрыл и этот вопрос, признав прибалтийские республики интегральной, не подлежащей отторжению частью СССР. И прояви Горбачёв на Мальте минимум необходимой твёрдости и укажи он именно на «Хельсинки», даже и в этом, самом сложном советском регионе события могли бы развиваться существенно иначе. Но на Мальте первый и последний президент СССР, не сумев или не захотев пресечь грубое вмешательство другой сверхдержавы во внутренние дела руководимой им страны, пообещал всего лишь неприменение силы — большего от него на том этапе ещё не потребовали. Что же до остальных союзных республик, то по отношению к ним вопрос в плоскости реальной политики вообще никогда не ставился так, как по отношению к Прибалтике. Что и подтвердила речь Дж. Буша-старшего, произнесённая им в августе 1991 года при посещении Киева. «Свобода и независимость, — заявил он тогда с явным намерением остудить горячие головы и внутри самого СССР, и за его пределами, — не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти». (Цит по: З. Бжезинский. Ещё один шанс. Москва, МО, 2010, стр. 53.)