[141]. По сведениям тех же поляков, относящимся к середине 1930-х годов, Севрюк работал на германскую военную разведку.
Еще один источник польской разведки «Альберт» так охарактеризовал Севрюка в своем агентурном сообщении: «Севрюк принадлежит к одной из международных шпионских организаций, что не мешает ему выполнять задания и для Советов»[142].
По словам же Э. Порецки, работа последнего на ИНО ОГПУ относилась к периоду как минимум после 1933 года. Ранее же происходили события, напрямую связанные с именами Севрюка и Скнара в контексте уже другой истории, которые версию о «честном» сотрудничестве с советской разведкой Севрюка ставят под большое сомнение.
После отзыва Дидушка в Москву, когда «серьезные деловые отношения» были прерваны, руководство Абвера начало предпринимать попытки к возобновлению контактов с советской разведкой. В этих действиях большая роль и была отведена Скнару и Севрюку, как лицам хорошо известным Протце и фон Бредову, с одной стороны, так и Францу (Дидушку) – с другой.
7 июня 1933 года начальник советской военной разведки Берзин направил в адрес начальника ИНО ОГПУ Артузова личное послание, которое, в силу его важности, следует процитировать полностью. Берзин писал: «По данным помощника военного атташе СССР в Берлине, Абвер, в который входит и вновь созданная контрразведка рейхсвера, усиленно ищет выход на советскую разведку.
Сожалея об ухудшении советско-германских отношений в результате действий гестапо и полиции, руководство рейхсвера хотело бы установить контакт между разведками, что позволило бы, по его мнению, своевременно устранять трения и предотвращать препятствия.
Немцы хотели бы, в частности, продолжить контакт, имевшийся в начале 1932 года между нелегальным сотрудником Разведупра Дидушком и контрразведчиком Абвера Протце.
По просьбе Дидушка Протце сумел тогда добиться освобождения арестованных австрийскими властями резидента Разведупра Басова и четырех его агентов. Поводом для его вмешательства послужило то, что Басов при аресте заявил австрийским властям, будто бы выполнял задания в контакте с рейхсвером. Протце удалось добиться освобождения арестованных, однако Дидушок был отозван в Москву.
Немцы обращались к нам через связь Дидушка – Севрюка и посредника торгпредства в Берлине Скнара. Я категорически запретил своим сотрудникам вступать в какой-либо контакт. По официальной линии, согласно указаниям наркома и с ведома инстанции, у нас с разведотделением рейхсвера ежегодно происходит обмен материалами по Польше. Этот обмен нам, по существу, ничего не давал, так как немцы серьезных материалов не передавали. Не давали серьезных материалов и мы, но пользу они извлекали.
В настоящий момент, когда польско-немецкие отношения весьма обострились и когда в воздухе пахнет порохом, они усиленно добиваются обмена с нами материалами по Польше. Так как по официальной линии мы все разговоры отклоняли, они ищут теперь неофициальный контакт и делают намеки насчет возможных “услуг”.
Исходя из опасности такой связи, с одной стороны, и бесплодности и вредности ее для наших работников, с другой, я категорически приказал нашим работникам пресекать всякие попытки немецкой разведки связаться или пролезть в наш аппарат. Вам я сообщил об этом “предложении” немецкой разведки, полагая, что, может быть, Вы все это дело сможете как-нибудь использовать для Вашей оперативной работы»[143].
В этом письме Берзина содержится ряд важных моментов, как дающих ответы на ранее поставленные вопросы, так и ставящих новые. Во-первых, заслуживает внимания источник сведений о заинтересованности германской стороны в возобновлении прерванных с отъездом Дидушка контактов. В письме он назван прямо – помощник военного атташе в Берлине.
Во-вторых, Севрюк и Скнар названы как контакты Дидушка (первый – прямо, второй – опосредованно) и участники зондажных попыток возобновить связь между советской и германской разведками, что указывает на их возможное знакомство до прибытия последнего в Австрию.
В-третьих, выясняется причина столь быстрого освобождения «провалившегося» резидента Разведупра Басова (Аболтыня).
В-четвертых, подтверждается использование советской военной разведкой Протце как своего агента (ссылка на просьбу Дидушка).
Попробуем теперь разобраться в вышеизложенном. К сожалению, в нашем распоряжении отсутствуют сведения о структуре аппарата военного атташе СССР в Берлине в начале 1930-х годов, в частности, о количестве его помощников. Но с большой долей уверенности можно утверждать, что источником информации о зондажных попытках немцев был Лев Александрович Шнитман, с 1932 по 1934 год исполнявший обязанности резидента военной разведки под прикрытием должности помощника военного атташе СССР в Берлине. Однако по существу изложенной в письме Берзина информации о заинтересованности Абвера в контактах с Разведупром первоисточником Шнитман выступать не может, а является, скорее, ее «ретранслятором»[144].
Характер информации указывает на то, что первоисточником было лицо, непосредственно связанное с аппаратом германской военной разведки и находившееся в курсе ее дел. Таким человеком мог быть агент, проходящий по учетам Разведупра под криптонимом «37» («437»). В показаниях Берзина на следствии в НКВД от 25 декабря 1937 года этот человек назван прямо – майор (позднее генерал-майор) Абвера Эмиль Юст, не менее, чем Протце, знаковая фигура в истории германской разведки. Известно, что с 1937 по 1940 год он исполнял обязанности военного атташе Германии в Литве, а с указанного времени – в Бухаресте. В 1944 году был уволен в отставку, проживал в Берлине[145].
Берзин в ходе допросов на Лубянке в 1937 году сообщил, что Юст был завербован в 1930–1931 годах резидентом в Берлине Шнитманом. Представляется, что контакт с ним был установлен еще в 1929 году сотрудником Разведупра Анисимовым, а к разбираемому нами периоду (1932–1934 гг.) он как раз и находился на связи у Шнитмана, позже передавшего его на связь своему преемнику Витолину.
К сожалению, в опубликованных документах, отражающих работу «37-го» на Разведупр, содержится мало фактических данных, позволяющих оценить его работу. Можно только предположить, что он в глазах руководства советской военной разведки входил в категорию «ценных» источников информации[146].
Так, в апрельском письме 1933 года Шнитман писал: «37 сказал, что ему официально заявлено, что с 1.Х с. г. он реактивизируется (снизит активность), в числе 600 офицеров резерва, которые будут с указанного числа призваны на действительную службу. Если он останется в Берлине, то мы, конечно, не очень сильно пострадаем от этого изменения его положения, но если он попадет в провинцию, то его ценность для нас, конечно, значительно уменьшится»[147].
Двумя месяцами раньше в Москву было направлено информационное сообщение из Берлина, в котором содержались оценки потенциала Красной армии, составленные на основе материалов Абвера. При разборе документа, произведенного аналитиками Разведывательного управления, констатировалось, что часть сведений содержала значительную долю дезинформации, доведенной в свое время до германской разведки по контролируемым каналам.
В частности, в заключительной части справки сказано, что «Абверу известна численность и дислокация стрелковых частей и конницы, которая до 1932 года не являлась секретной. Что касается сведений по численности и дислокации технических частей (авиация, танковые, инженерные и артиллерийские части), то эта информация не является полной и точной»[148].
Источником этих сведений для советской военной разведки и был, скорее всего, Юст, он же «37-й».
Участие Севрюка и Скнара в инициированных Абвером переговорах, особенно в отношении первого, свидетельствует о том, что в Разведупре и ИНО, скорее всего, отдавали себе отчет о противоречивом характере деятельности «контактных лиц» и в будущем не могли смотреть на Севрюка как на «добросовестного» агента, зная о его прошлых связях с Абвером. Тогда почему Порецкому Лубянкой была санкционирована работа с ним как с агентом?
Последний абзац в письме Берзина Артузову ставит отдельный вопрос об использовании Протце как агента. Получается, что до отзыва Дидушка в Москву ситуация с Протце руководство военной разведки вполне устраивала, особенно принимая во внимание его участие в освобождении Басова (Аболтыня). Но после инициированного ОГПУ «дела Дидушка» она изменилась кардинально: Берзин, что называется, «умыл руки», самоустраняясь от столь скандального дела.
Для того чтобы читателю было легче понимать специфику взаимоотношений между советскими спецслужбами и их руководителями, а также приблизиться к пониманию последующих событий, необходимо сделать еще одно отступление. Военная и внешняя разведки СССР, исходя из их названия и, соответственно, решаемых за рубежом задач, имели свои, отличные друг от друга, объекты агентурного проникновения.
Так, традиционно за Иностранным отделом ОГПУ, ответственным за решение разведывательных, контрразведывательных задач и за обеспечение безопасности советских учреждений за рубежом, были закреплены в качестве объектов проникновения иностранные спецслужбы, без различия их функциональной направленности (разведка, контрразведка, политическая полиция) и ведомственной принадлежности (Генеральный штаб, МИД, МВД и т. д.). К сфере компетенции военной разведки относились органы военного управления и другие государственные органы, где циркулировала информация военного, военно-политического, военно-экономического, военно-технического характера.