мя обыска рация была передана Поромбкой Гюнтеру Рудлофу для поддержания связи с московским Центром. По сведениям же французского посольства в Берлине, арестованный в июне 1935 года по делу Сосновского Рудлоф, через некоторое время был полностью оправдан и выпущен на свободу.
По мнению Коха, инициатором ареста, последующего суда и освобождения Рудлофа был якобы сам Рихард Протце, который в дальнейшем использовал своего коллегу по Абверу для передачи в Москву дезинформационных сведений и вскрытия советских агентурных сетей[174].
Винцент Поромбка действительно был известным функционером КПГ. Сведения же о нем как о советском военном разведчике относятся к более позднему времени, что, впрочем, не исключает его возможную связь с Разведупром еще до 1936 года, когда он принял участие в Гражданской войне в Испании, где и был завербован. В 1943 году в составе небольшой разведгруппы он был выброшен на парашюте в районе г. Инстербурга (Черняховск, Калининградской области) и после крайне опасного путешествия прибыл в Центральную Германию, где вплоть до 1944 года успешно руководил нелегальной резидентурой[175].
Но, повторим, насколько версия Коха отражает реальные события того времени, говорить сложно.
После приведения приговора в исполнение в отношении агентов Сосновского по инициативе начальника Абвера Вильгельма Канариса состоялись переговоры с польским послом в Берлине Юзефом Липским, предметом которых являлись условия обмена Сосновского на разоблаченных ранее в Польше германских агентов. Они были благополучно завершены, и бывший польский резидент был переправлен на родину.
Дальнейшие события очередной раз продемонстрировали всю противоречивую природу спецслужб. Сосновскому в Польше не были уготованы почет и уважение как одному из спасшихся «героев» тайной войны. После служебного разбирательства, без суда, он был помещен в варшавский лагерь «Береза Картузская», славившийся своим строгим режимом содержания заключенных. Он был обвинен в утрате ценной агентуры, неправомерном расходовании денежных средств, отпущенных на оперативные расходы, превышении полномочий и т. д.
Одним из основных мотивов такого решения военных властей было их неверие в объективность полученных по каналам Сосновского сведений. Подчас его информационные сообщения или оригинальные немецкие документы воспринимались 2-м отделом Главного штаба как откровенная дезинформация, «подсунутая» Сосновскому Абвером, а сам он являлся либо агентом-двойником, либо невольно пошел «на поводу» у германской военной разведки. Веским основанием для таких суждений являлись материалы, полученные 2-м отделом по другим, контролируемым немцами, информационным каналам. Достаточно привести пример Гриф-Чайковского, который за время сотрудничества с Протце сумел снабдить польский Центр массой дезинформационных сообщений. Установить истину в таких условиях было весьма затруднительно.
Несколько слов необходимо сказать о дальнейшей судьбе агента-двойника Гриф-Чайковского. Видно, его активизация в Берлине, а также некоторые спорные материалы вызвали в Варшаве определенные подозрения. В 1931 году он был отозван на родину и уволен из рядов вооруженных сил. Поселившись в округе города Торуня, он, однако, не прервал своих контактов с Абвером. Зимой 1933 года отдельным информационным рефератом – контрразведывательным подразделением Командования VIII корпусного округа (г. Торунь) было перехвачено подозрительное почтовое отправление в известный полякам адрес, использовавшийся полицайпрезидиумом Данцига. Несколько позже на этом же канале были обнаружены копии оперативных приказов одного из польских штабов. Предпринятыми мерами контрразведкой был установлен автор посланий. Им и оказался Гриф-Чайковский. 31 января 1933 года он был арестован и после приговора Окружного военного суда г. Торуня казнен за измену[176].
Самое время остановиться на одной загадке «дела Сосновского», которая до сих пор заставляет польских исследователей «ломать копья» в вопросе о правомерности выдвинутых в его адрес обвинений. Нам же этот эпизод очередной раз продемонстрирует противоречивую природу специальной деятельности и утвердит в суждении, что однозначные оценки ее отдельных эпизодов неуместны.
В ходе допросов Гриф-Чайковского, проводимых контрразведчиками Торуня, специально прибывшего из Варшавы представителя Центра особо интересовал всего один вопрос: сообщил ли он сотрудникам Абвера имя и сведения о характере работы Сосновского в Берлине. От ответа на этот вопрос для польской разведки зависело многое. Если Гриф-Чайковский назвал имя польского резидента, то могла стать понятной подозрительная результативность его работы в виде большого количества оригинальных германских секретных документов, полученных от агентуры, возможно, объясняемая его перевербовкой немцами. Версия о сознательной (не «втемную») работе Сосновского на германскую разведку в таком случае получала дополнительное подтверждение.
С другой стороны, поляки могли предположить, что, после того как Гриф-Чайковский назвал немцам имя Сосновского, они могли путем активной разработки выйти на его источники и, перевербовав их, направить в польский Центр качественно сработанную «дезу». В этом случае Сосновский, играя роль простого «почтового ящика», невольно стал жертвой германской дезинформации. Напомним, что во время следствия по делу Гриф-Чайковского резидентура Сосновского еще не подверглась разгрому и продолжала активно действовать.
Особенно польскую разведку интересовала проблема происхождения так называемого «А-Плана» (Aufstellungsplan) – исключительной важности документа Рейхсвера, содержавшего наметки стратегического плана ведения войны с Польшей и полученного ранее от Сосновского. Еще летом 1929 года он доложил в Центр, что имеется реальная возможность покупки оригинала указанного плана. Подполковник Студенцкий поручил Сосновскому начать переговоры о его приобретении, предварительно оговорив, что покупка будет возможна только в том случае, если польские специалисты будут убеждены в его оригинальности.
Часть плана была направлена в Варшаву, где аналитиками 2-го отдела он был признан подлинным, но дорогим. Далее начинается почти мистическая история, связанная со смертью сначала самого подполковника Студенцкого, а позже его преемника – подполковника Татара, погибшего в автомобильной аварии. Оба они были последовательными сторонниками покупки «А-Плана».
В отличие от них, подполковник Стефан Майер, относившийся скептично и к возможной германской угрозе и, соответственно, критично к предлагаемым к покупке материалам, все же, скрепя сердце, дал согласие на покупку оставшейся части материалов. Но в декабре 1932 года Сосновский передал ее в свой Центр даром, не заплатив своей агентессе Ренате фон Натцмер ни марки. Уже гораздо позже, во время следствия по делу Сосновского в Варшаве, с его слов стали известны обстоятельства продажи-покупки «А-Плана»[177].
Оказалось, что сам материал уже долгое время находился в распоряжении Сосновского, который хранил его в депонированной ячейке банковского сейфа. На этот счет у польских следователей до войны и исследователей истории польских спецслужб после отсутствуют единые оценки этого эпизода «дела Сосновского». Одни полагают, что он, в желании получить дополнительные финансовые «бонусы», вступил в тайный сговор со своей агентессой Натцмер, другие считают передачу в Варшаву оставшихся материалов «А-Плана» бесплатно вполне объяснимыми в тех условиях обстоятельствами.
После ареста Гриф-Чайковского вся эта темная история заставила польских разведчиков еще более критично отнестись к «успехам» Сосновского в Берлине. На основании таких подозрений возникал главный вопрос: сам «А-План» является фальшивкой или оригинальным документом Рейхсвера? От ответа на него фактически зависела судьба планов ведения войны на ее начальном этапе. Исходя из возможных угроз, польскому командованию необходимо было вырабатывать комплекс военно-организационных мер, призванных воспрепятствовать планам германского командования. Планируемым к нападению на Польшу германским группировкам необходимо было противопоставить соответствующие к отражению ударов силы, «оголяя» другие участки, строить фортификационные сооружения, создавать базы тылового обеспечения и т. д.
С момента возвращения Сосновского в Польшу в апреле 1936 и вплоть до 7 июня 1939 года, когда военным судом был вынесен приговор, следователи и аналитики польской разведки решали его судьбу. В конце концов решение об аутентичности «А-Плана» и других спорных материалов было принято не в пользу ротмистра, и он был осужден на 15 лет. Как отмечают польские исследователи, ключевую роль в обвинительном заключении сыграли экспертные оценки еще одного героя нашего повествования, о котором речь пойдет ниже, – начальника реферата «Восток» капитана Незбжицкого.
В сентябре 1939 года, во время «освободительного похода» Красной армии на Западную Украину, Сосновский был обнаружен советскими контрразведчиками в тюрьме г. Львова. Существует и другая версия ареста Сосновского, подтверждаемая его показаниями на Лубянке. Якобы после начала боевых действий его в составе группы заключенных под конвоем жандармов направили в г. Львов, где после своего бегства из-под стражи он инициативно заявил о себе советским представителям.
Учитывая его профессиональные качества и знания многих тайн Третьего Рейха, Сосновский был переправлен на Лубянку, где был вынужден давать показания о своей прошлой деятельности в качестве польского резидента в Берлине.
На вопросы прикрепленной к нему сотрудницы внешней разведки З. И. Воскресенской Сосновский вначале отвечать отказывался, ссылаясь на свою «забывчивость» и на «кодекс чести польского офицера», который-де ему не позволял делиться с противником тайнами своей родины. Вот тогда-то и пригодились материалы его разработки гестапо, которые в свое время передал в Москву агент «Папаша», реабилитировав тем самым себя в глазах московского Центра