Так, в июне 1928 года для освещения процессов, происходящих в польской молодежной среде, киевским отделом ОГПУ был завербован некий Феликс Михайлович Яворовский. Очевидно, с его помощью, а также с помощью других агентов – Владимира Остроменского и Константина Маевского – стало известно о подпольной польской молодежной организации «ГОЛ», в которой «первую скрипку» и играл Вацлав Дворжецкий. Ему в 1929 году исполнилось девятнадцать лет. Всего было проведено два заседания «ГОЛа», в которых приняли участие пять человек. В качестве средства борьбы с советской властью было принято решение о создании подпольной типографии. Из этой затеи ничего не вышло, и приятели решили просто эмигрировать в Польшу. Первую попытку они предприняли вполне официально через местного антиквара Романа Туркевича, который якобы имел контакты с польским консульством в Киеве.
Когда приятелям стало известно, что Туркевич арестован как польский шпион, они решили перейти границу нелегально. Был разработан план, согласно которому предполагалось выехать поездом из Киева в Шепетовку, после чего проследовать к бывшему однокашнику по киевской профессиональной школе Болеславу Мовчану, проживавшему в селе Клембовке, недалеко от границы. Подозревая своего товарища Владимира Остроменского в сотрудничестве с ОГПУ, Яворовский и Дворжецкий решили вдвоем осуществить свой план по нелегальному переходу границы[271].
Замысел удался вполне. С помощью местного контрабандиста им удалось перейти границу, после чего они были доставлены в местную «стражницу» польской пограничной охраны. Через неделю задержанные подверглись допросу со стороны капитана польской разведки, которого особо интересовало расположение частей Красной армии в Киеве, а также выпускаемая продукция промышленных предприятий города. Через некоторое время к капитану присоединился другой сотрудник «двуйки», прибывший из Варшавы.
Позже в своих показаниях на следствии в ОГПУ Дворжецкий сообщил: «Основная установка “варшавского” сводилась к следующему: в Польше нам еще не доверяют, так как мы пользы никакой не принесли. Вследствие этого принять на жительство не могут и что нужно доказать свою преданность Польше… после чего может быть речь о приеме, материальном обеспечении и что дадут возможность получить высшее образование».
Получив согласие друзей на проверку их лояльности в отношении Польши, «варшавский» завербовал их с заданием сбора информации в СССР по вопросам, интересующим польскую разведку. Кроме информационных задач, им были даны задания по привлечению к сотрудничеству знакомых, проходящих службу в Красной армии, – курсанта артиллерийской школы в Киеве и сына швейцара польского клуба, служившего в среднем комсоставе на железной дороге.
Вернувшись обратно в СССР, Яворовский доложил своим руководителям в Киевском отделе ГПУ УССР о выполнении задания по внедрению в польскую разведку. Тем не менее какие-то сомнения в его честности у украинских чекистов возникли. Когда ему было предложено вернуться в Польшу, «выполнив задание польской разведки», Яворовский категорически отказался. В январе 1930 года, «обрабатывая» его приятеля Голяновского, чекистам стало известно, что отказ вернуться в Польшу был вызван страхом Яворовского перед поляками, так как ранее он перед Голяновским и Дворжецким расшифровался как агент ОГПУ. На дальнейших действиях по внедрению своей агентуры в польскую разведку сотрудниками украинских органов безопасности был поставлен крест. Теперь-то и стал возможен арест всех участников перехода в Польшу как польских шпионов. Несколько позже была ликвидирована и вся резидентура Бриля.
В ходе следствия выяснилось, что Дворжецкий старался честно выполнить задания польской разведки. На купленную карту города он нанес отметки о дислокации частей киевского гарнизона, сделал другие, уличавшие его в шпионаже, заметки.
20 августа 1930 года Судебная тройка при Коллегии ГПУ УССР приговорила Дворжецкого к десяти годам заключения. О том, насколько обоснован был такой строгий приговор, стало известно гораздо позже. После отбытия двух сроков заключения Вацлав Дворжецкий стал добиваться своей реабилитации. В результате проверки через возможности органов безопасности ПНР были обнаружены оригинальные документы 2-го отдела Главного штаба, из которых следовало, что В. Дворжецкий был включен в агентурную сеть довоенной польской разведки с выплатой денежного вознаграждения, датированной 27 июля 1929 года.
В другом документе, подтверждающем связь Дворжецкого с польскими разведорганами, было сказано: «Начальнику экспозитуры № 5 (Львов) 2-го отдела Главного штаба 4 ноября 1930 г. Информация на Дворжецкого Вацлава. В связи с письмом L.dz. 1100 – секретно, сообщаю, что по данным, полученным из Киева, агент Дворжецкий Вацлав уже осужден и сослан на Соловки. Срок ссылки не известен. Я дал указания получить дополнительные данные. Начальник разведотдела майор Гано»[272].
Но примерно с 1933 года обстановка изменилась для поляков не в лучшую сторону. Жесткие режимные и контрразведывательные меры, обеспеченные советскими спецслужбами и другими государственными институтами, делали уже невозможной тактику, использовавшуюся польской разведкой ранее. Еще одной проблемой для нее являлся поиск кандидатов на такую опасную и непредсказуемую по последствиям работу.
Одна из известных попыток такого рода связана с именем капитана резерва и бывшего сотрудника реферата «Восток» Зигмунда Пентковского. Для реализации задач по формированию нелегальной резидентуры «Omega» была подготовлена соответствующая легенда, предполагавшая внедрение Пентковского в парижские круги польских коммунистов с последующим направлением его по каналам Коминтерна в Москву. В этих целях он под псевдонимом Ереми Корнага даже опубликовал в Польше «прокоммунистическую» повесть под названием «Рабочие». «Скрываясь» от преследований польской охранки, Пентковский перебрался во Францию, где и завязал, на первый взгляд, перспективные контакты с польскими коммунистами. Но, несмотря на реальное преследование со стороны французской Сюрте женераль и складывавшуюся обстановку, Незбжицкий принял решение операцию прекратить: в 1934–1935 годах и политическая конъюнктура, и контрразведывательный режим в СССР изменились в сторону ужесточения. В частности, стало известно, что всех перебежчиков в Союз ожидала фильтрация и направление в лагеря.
По возвращении в Польшу Пентковский столкнулся со множеством проблем, связанных с его «коммунистическим» прошлым. Он не мог устроиться на работу, польская политическая полиция, не поставленная в известность о его работе на 2-й отдел, взяла его в активную разработку как «посланца Коминтерна» и т. д. Дело дошло до того, что даже сам Стефан Майер в письмах к Президиуму совета министров ходатайствовал перед властями о прекращении преследования Пентковского и его реабилитации как «скомпрометированного офицера» с боевым опытом и т. д.
Другая аналогичная операция 2-го отдела по инфильтрации своего агента в СССР начала осуществляться в 1934 году. Поручик Люциан Доннер за время своей службы в Войске Польском сумел создать себе не очень хорошую репутацию. Он неоднократно получал дисциплинарные взыскания за служебные проступки, включая наказания за манипуляцию с фальшивыми векселями. Трудно сказать, была ли это изначально подготовленная польской разведкой легенда агента, или для ее подготовки были использованы реальные факты как элемент мотивации причин «побега» в СССР. Известно лишь, что после соответствующей разведывательной подготовки Доннер действительно через Берлин и Хельсинки был переброшен в СССР, где его следы для 2-го отдела были потеряны. Последнее упоминание о неясной судьбе Доннера было получено польской разведкой через несколько лет из одного из близких к Разведупру РККА источников. В частности, из его слов следовало, что сотрудник «польской секции» советской военной разведки Маковский якобы утверждал, что в свое время он «сталкивался с делом Доннера». Подробности отсутствовали[273].
Работа с нелегальных позиций даже в нейтральных странах особо не прельщала кадровых сотрудников и агентов разведки по причине опасности и возможных последствий в случае разоблачения. Когда капитан Станислав Орловский, легализованный как гражданин Эстонии Оскар Салис, готовился к отъезду на Ближний Восток, между ним и Незбжицким состоялся характерный диалог: «Какие инструкции Центр дает в случае моего задержания в районе советско-персидской границы?» – «Никаких». – «Какие гарантии дает Центр для моего освобождения?» – «Никаких».
В таких условиях руководство реферата «Восток» предпринимало дополнительные меры, направленные на совершенствование работы своих зарубежных плацувок, включая увеличение их числа. Например, при непосредственном участии Незбжицкого в Италии было создано три самостоятельных аппарата разведки, имевших независимые друг от друга линии связи с варшавским Центром: «Kapri», «Scala», «Roma». Несмотря на идеологические различия между СССР и Италией, торгово-экономические отношения между двумя странами стабильно находились на высоком уровне, что давало возможность польской разведке получать большой объем сведений о характере межгосударственных отношений, а также много другой полезной для нее информации. Несмотря на то что каждая из указанных плацувок имела определенную специализацию, как, например, «Kapri», разрабатывавшая различные структуры ОУН, все они были нацелены на работу по советской проблематике.
Получив «в наследство» от предшественников часть уже действовавших в Европе плацувок и завязанных на них агентурных контактов, Незбжицкий постарался более эффективно использовать уже имеющиеся и перспективные возможности. Так, ценным источником польской разведки в 1929–1932 годах по вопросам военного и военно-политического сотрудничества между Веймарской Германией и Советским Союзом был неназванный агент в советском торговом представительстве в Берлине под псевдонимом «