О том, что с профессиональной точки зрения расследование дела Сосновского было проведено как минимум не очень добросовестно, свидетельствует ряд фактов. Соответственно, оценка негативной роли Незбжицкого в деле также может быть более оправданной.
Мы не будем анализировать все факты «недобросовестности» следствия. Мы только попробуем остановиться на одном эпизоде, свидетельствующем о невиновности Сосновского и, соответственно, о вине следствия в целом и Незбжицкого в частности. Речь пойдет о трагической судьбе одного из агентов Сосновского – сотруднике Абвера Гюнтере Рудлофе. Предварительно оговорим, что нижеследующие замечания касаются общепринятой, а не спорной версии провала, предложенной австрийским исследователем Кохом.
Рудлоф был завербован Сосновским на основе материальной заинтересованности и около трех лет поставлял сведения о деятельности германской разведки в Польше. Нам ничего не известно о характере передаваемой Рудлофом информации, но его служебное положение одного из руководящих сотрудников Абверштелле «Берлин» позволяет предположить, что информация носила в основном контрразведывательный характер.
В ходе следствия и суда в Германии Сосновский своего агента не выдал, чем фактически сохранил Рудлофу жизнь вплоть до 1940 года, когда германская контрразведка на основе сведений архива 2-го отдела установила факт его сотрудничества с поляками в конце 1920-х – начале 1930-х годов.
Возникает вопрос, почему следствие качественно не отработало оправдательную версию в отношении Сосновского применительно к «делу Рудлофа»? В связи с тем что реализация контрразведывательной информации является одним из самых эффективных способов проверки источника, только проанализировав ход реализации сведений Рудлофа о немецкой агентуре в Польше, можно было убедиться в его добросовестной работе на 2-й отдел. В таком случае инкриминировать Сосновскому выдачу своего агента или работу на Абвер «втемную» было бы нельзя. Более того, убедившись в качестве информации Рудлофа и в том, что он после суда над Сосновским «цел и невредим», обвинительная версия в целом подверглась бы более критическому изучению.
Обвинения Незбжицкого в работе на Абвер майора Жихоня, о котором будет сказано ниже, также дают серьезные основания подозревать его в элементарной человеческой зависти к более успешным коллегам-конкурентам.
В 1938 году, при поддержке своих высокопоставленных друзей, Незбжицкий предпринимает попытку ухода из разведки. В частности, им рассматривалось несколько вариантов возможного трудоустройства. Два из них предусматривали руководящую работу в «Газете Польской» или в «Польской Збройны» – проправительственных средствах массовой информации. Третий вариант был связан с его назначением на должность директора «Польского радио».
Когда попытки не увенчались успехом, Незбжицкий писал своему корреспонденту: «Все это, однако, разбилось о решительный отказ генерала Вацлава Стахевича, который наотрез мне не позволил сделать потрясающую карьеру. Впрочем, в ситуации с кадрами в нашем “Амте” совершенно невозможно бросить все хозяйство, – это походило бы на диверсию с моей стороны»[315].
Одним из возможных преемников Незбжицкого на должности начальника реферата «Восток» был майор Владислав Михневич, руководитель киевской плацувки «В.18». Работая в Советском Союзе с 1933 по 1936 год (с небольшим перерывом), он имел все данные к назначению. Незбжицкий хорошо знал и ценил работу Михневича в Киеве, который успешно руководил небольшой, но достаточно эффективной агентурной сетью.
Но череда постигших Михневича служебных и личных неприятностей поставила на его служебном повышении крест. Началось с того, что его подчиненный – внештатный сотрудник консульства, а по совместительству сотрудник киевской плацувки «Н.5» поручик Стефан Касперский, по документам прикрытия значившийся как Альберт Рон, – «спалился» на операции по связи с агентом.
Предыстория этого дела такова. В январе 1936 года, во время нахождения в отпуске в Праге, польской разведкой был завербован гражданин Германии – агент Особого отдела ГУГБ НКВД СССР.
О его работе в Москве польская разведка была осведомлена, не зная, впрочем, что он работает на советские органы безопасности.
Офицер 2-го отдела польского Главного штаба на инструктажной беседе предупредил вновь завербованного агента, что, после его возвращения в Москву, с ним свяжется «нелегальный представитель» польской разведки, инструкции которого следовало выполнять. 28 мая неизвестный действительно связался с агентом по телефону и оговорил условия встречи в вечернее время. Звонивший был идентифицирован советской контрразведкой и взят под наблюдение, а несколько позже задержан. Им-то и оказался Стефан Касперский.
Как было написано в Докладной записке заместителя наркома внутренних дел Г. Прокофьева Сталину: «При обыске у задержанного обнаружены спрятанные под жилетом следующие шпионские материалы:
– фотографии танков новых типов,
– записи, касающиеся артиллерии, в частности зенитной,
– сведения о боевой подготовке войсковых частей РККА.
Задержанный предъявил служебный паспорт польского МИД, выписанный на имя внештатного сотрудника консульства в Киеве Альберта Рона, который в присутствии представителя НКИД СССР признал, что указанные материалы он действительно получил днем раньше от неизвестного ему лица. Рон был арестован, и по его делу начато следствие»[316].
Руководство 2-го отдела проанализировало причины провала и пришло к выводу о недостаточной профессиональной подготовке участника операции по связи с агентом и отсутствии должного контроля за ее ходом со стороны Владислава Михневича. Касперский действительно до своего назначения в плацувку «Н.5» прошел всего лишь восьминедельные курсы разведывательно-информационной работы и двухмесячную стажировку в одном из подразделений 2-го отдела Главного штаба. Убедившись, что Касперский за время двухмесячного содержания под арестом в ОГПУ сведений о деятельности польской разведки в СССР не выдал, было принято решение о его обмене на арестованного сотрудника советской разведки.
В июле 1936 года польская контрразведка нанесла ответный удар. В ходе встречи с агентом, при получении очередной партии секретных материалов, был арестован секретарь советского военного атташе в Варшаве Соколин. Из сохранившихся материалов польской контрразведки следует, что агент, с которым последний поддерживал связь, на самом деле был «подставлен» советской разведке и в течение некоторого времени использовался для передачи в Москву хорошо подготовленной дезинформации[317].
Заместитель наркома иностранных дел Н. Крестинский внес на Политбюро ЦК предложение об обмене советского разведчика на Стефана Касперского (Альберта Рона), которое 19 июня 1936 года было положительно решено[318]. По представлению Незбжицкого, работа последнего в польской разведке была закончена по причине его профнепригодности.
Личные же неприятности Михневича были связаны с тем, что, как было отражено в актах судебного заседания, он, в состоянии нервной перевозбудимости, нанес побои первому мужу своей жены. Последний занимал более высокое служебное положение, что и определило строгость наказания – один год заключения под стражей в крепости. В связи с кадровым голодом на опытных офицеров разведки, срок наказания был снижен до трех месяцев, и Михневич прямо из камеры отправился с разведывательной миссией на Восток.
Тем временем нарастали кризисные явления всего внешнеполитического курса Польского государства в целом и в его военной разведке в частности. «Мюнхенские события» стали последним относительным «триумфом» восточного направления 2-го отдела. Как писал позже начальник разведки Стефан Майер: «Во время чехословацко-германского конфликта летом – осенью 1938 года глубокая разведка в России дала удовлетворительную картину действий и планов СССР».
Одну из главных ролей в освещении планов сторон сыграл Незбжицкий, который лично руководил действовавшими в Чехословакии плацувками, а после мартовских событий 1939 года курировал вопросы, связанные с формированием на польской территории чешского добровольческого легиона.
В этот период реферат «Восток» продолжал руководить работой нескольких источников в СССР, которые, судя по оплате их услуг, входили в категорию ценных. Так, в рамках операции «Реклама» затрачивалось до 2000 злотых ежемесячно, «Тигр» – 1300. Всего за 1938 год на проведение этих операций польская разведка израсходовала 39 000 злотых – очень большую по тем временам сумму. Разведывательные возможности других 16 агентов в СССР, если судить по «шпионским гонорарам», были весьма неоднородны. Минимальная ежемесячная выплата не превышала 50 злотых, максимальная – 1000. Например, ежемесячные выплаты агенту «Вольскому» достигали 1000 злотых, «Абрамовичу» и «Франку» – до 500. Всего за 1938 год агентурные расходы реферата «Восток» составили сумму в 100 860 злотых[319].
К сентябрю 1939 года подчиненный Незбжицкому аппарат состоял из 13 человек. Так, общей секцией, занимавшейся организационными вопросами деятельности реферата «Восток», руководил капитан Ян Уряш. В секции плацувок глубокой разведки в СССР работали майор Людвик Михаловский и капитан Болеслав Скшипек. «Западной» агентурой занимались ротмистр Януш Розвадовский и капитан Бронислав Эльяшевич. Агентурой Дальнего Востока – капитан Богдан Буткевич. Ближнего Востока – ротмистр Станислав Джевиньский. Картотекой реферата ведали гражданские служащие Залесский и Задрожна. В канцелярии и чертежной трудились Ядвига Лассауд, Мария Чайнацкая, Янина Кречмар и Банчковский[320].