оги у ясновельможного пана, а я человек неважный, – отвечал смиренно шляхтич, почтительно кланяясь Потоцкому.
– Ничего, брат, это ничего, – заметил Потоцкий, – если идёшь собирать грибы, клади каждый гриб в корзину; а то ваш брать объезжает мой двор, как будто в нём чума.
– Если б я мог пригодиться на что-нибудь ясновельможному пану, – поспешил заметить шляхтич.
С этими словами он опустил смиренно глаза, низко нагнулся и прикоснулся к старо́сте ниже колена тремя пальцами.
– Разве годится так шляться? едешь как какой-нибудь старый дед с торбой! Что у тебя здесь? – спросил вдруг старо́ста, взглянув на дорожный вьюк шляхтича.
– Пустяки, ясновельможный пан, – так, разные вещички, необходимые в дороге и для лошади и для человека.
– Это хорошо, – заметил снисходительно Потоцкий. – Что ж у тебя там?
– Скребница, щётка, гребень, бритва, есть кое-что из белья и из платья, а также кусок полотна и кусок кожи для заплаток.
– А ножницы есть?
– Есть, ясновельможный.
– А иголка, нитки, шило, дратва?
– И это есть, ясновельможный.
– А обсечка для подков, а щипцы, а молоток?
– И это есть, ясновельможный.
– Покажи же мне всё это.
– Будто бы вашей милости угодно видеть всю эту дрянь?.. – отвечал шляхтич, заминаясь и почёсывая свой чуб.
– Покажи, покажи, любезный, – повторил приветливо Потоцкий, – я хочу убедиться не врёшь ли ты.
Шляхтич развязал свой мешок, вынул оттуда всё то, что спрашивал у него ясновельможный и разложил на столе своё имущество. Старо́ста пересмотрел всё с большим вниманием.
– А где шнипер, чтоб кровь пускать? – вдруг грозно спросил Потоцкий, пристально взглянув на шляхтича.
Шнипера не оказалось.
– Что ж ты, братец мой, будешь делать, заговорил ясновельможный, – если у тебя конь захворает в дороге, да особенно в такие жары? – Настоящий шляхтич, – продолжал поучительным голосом Потоцкий, – должен иметь при себе всё, что может понадобиться в дороге и для человека и для лошади. Ты должен был иметь для лошади шнипер, а для себя ложку, нож, вилку, соль и перец. Где ты всё это достанешь в дороге? У тебя всего этого я что-то не вижу. Так какой же ты шляхтич, если ты не имеешь при себе всего необходимого? Эй! Иванка! – крикнул старо́ста, отворивши дверь в сени.
На зов пана вскочил в комнату огромный детина и остановился, как вкопанный, ожидая приказаний.
– Взять его, – пусть попляшет, – сказал грозно Потоцкий, показывая на шляхтича. – Он уж имеет от меня грамоту; нужно только приложить печать. Сорок плетей ему, – не больше!
Казак опрометью кинулся за своими товарищами. Шляхтич тоже было кинулся в двери за своей саблей, но не успел добежать до неё, как его обступила толпа казаков. С храбростью ничего не сделаешь против силы. Как ни отбивался, как ни барахтался шляхтич, казаки повалили его на землю; двое сели к нему на плечи, двое держали за руки и четверо за ноги. Началась расправа. Потоцкий молча смотрел на это.
– Ясный пан! Видит Бог, что я шляхтич! Ой, ой! – кричал наказываемый.
Не помогло ничто. Он получил сполна назначенное ему число плетей.
– Это, брат, ничего, – сказал Потоцкий, махнув рукой в то время, как шляхтич приподнимался с ковра, – это ничего; ты молокосос, а я старик, – помни, ты сам поблагодаришь меня за науку; она в лес не убежит.
Казалось, затем только и приезжал ясновельможный в корчму, потому что тотчас же после этого из ворот корчмы выкатила запряжённая шестериком коляска; в ней, полулёжа, сидел Потоцкий; шесть казаков ехало впереди экипажа и столько же сзади. Послышались потом конское ржание, гиканье, хлопанье бичей, и весь поезд понёсся вихрем по пыльной дороге.
Отъезжая от корчмы, Потоцкий дружески кивнул шляхтичу головой на прощанье. Бедняк стоял как ошеломлённый; он не мог ещё придти в себя, и сам не знал что с ним сделалось.
Кое-как добрался шляхтич до корчмы; пуститься верхом в дорогу не было никакой возможности. Заботливый Ицко натаскал в комнату сена и уложил на него шляхтича. Закрывшись плащом, шляхтич охал и скрежетал зубами. В течение нескольких дней Ицко имел попечение о его коне, а жена Ицки грела вино с мылом, и этим целебным составом натирался несчастный шляхтич, проклиная в душе виновника своих бед.
Между тем в то время, как в корчме лежал шляхтич, туда явился пан Юзеф, старинный приятель больного шляхтича. Он возвращался домой и зашёл в корчму для того только, чтоб закурить свою трубку. Увидав на дворе знакомого вороного коня с белой отметкой на ноге и со стрелкой на лбу, он догадался, что в корчме должен быть его приятель, владелец этого коня, пан Ян. Пан Юзеф поспешил навестить своего старого товарища.
– Что с тобой сделалось, пан Ян? – спросил Юзеф.
– Болен я не болен, но дал мне знать себя этот каневский пёс, – проворчал шляхтич, – отнял он у меня и хлеб и здоровье. Пусть его за меня Господь Бог накажет, да только хорошенько!
– Знаю, знаю, – заметил пан Юзеф, – мне кое-что порассказал Ицко о твоём несчастье. Слушай же однако, – продолжал пан Юзеф, – ведь ты будешь никуда негодная баба, если не отплатишь Потоцкому своей обиды!
– Да что ж я-то сделаю?.. – возразил печальным голосом шляхтич, – он сильный пан, ездит всегда с огромной дворней, а я человек ничтожный, одинокий.
– Как будто мы с тобой хуже чем-нибудь Потоцкого! – с гордостью возразил пан Юзеф, – да разве мы с тобой не такие же шляхтичи, как он! Ведь ты знаешь пословицу: "Шляхтич в огороде равен воеводе".
– Знаю, знаю, – пробормотал пан Ян, повёртываясь с трудом на сене.
– Лежи спокойно и слушай что я расскажу тебе, – заметил Юзеф. – С этими словами, он подвинул скамейку к сену, на котором лежал его хворый приятель, и начал рассказывать следующее:
– Старо́ста поставил около Бучача каменный столб с изображением Божией Матери и дал обет сидеть под этим столбом каждую субботу и собирать подаяние. Сидит он там одетый не так, как всегда, а наряжается для этого в лохмотья, привешивает длинную седую бороду и привязывает по бокам сумы, – переодевается он так, что его не легко и узнаешь. Он делает вид, будто молится и просит подаяния, а на самом-то деле он подслушивает, что говорят и как отзываются проезжие насчёт разных его острот, которые он велел написать на столбе. Когда выздоровеешь, не забудь об этом и отплати ему хорошенько. Ты ведь и сам по себе парень здоровый, справишься с ним и один: а если хочешь, пригласи меня, да ещё одного из своих товарищей. Когда нам удастся расправиться хорошенько со старо́стой, мы хорошенько погуляем в Теребовле, а побудем говеть у отцов-августианов.
Ян не отвечал ничего, но только раздумывал над рассказом своего доброго приятеля.
– Да разве он тебя только одного так обидел! – продолжал пан Юзеф. – Что он обидел нашего брата, бедного шляхтича, так тут нет ничего удивительного; а то ведь и равному себе он не даёт спуску. Верно ты слышал, как он съехался однажды на мосту с паном Калиновским, старо́стою винницким, и приказал ему уступить дорогу, а тот, такой же сорванец как и он, не исполнил приказания; Потоцкий, имея при себе более дворни, нежели Калиновский, приказал вытащить его из коляски, разложить на дороге и всыпать ему сто пятьдесят плетей. Правда, что вследствие этого была у них большая тяжба; выиграл её, конечно, Калиновский, которому Потоцкий должен был заплатить двести тысяч злотых за бесчестье. Да на что Калиновскому деньги? он и сам богач; старо́ста винницкий даже их и не тронул, а приложил к ним ещё столько же своих, да на все эти деньги и построил монастырь во имя Богоматери. Оттерпелся, значит, во славу Божию. – Но, знаешь, старо́ста каневский боится смерти, потому что, как он сам говорит, ему приведётся непременно попасть в когти дьяволу; он всё вытерпит, только б не убили его.
Рассказав всё это своему приятелю, пан Юзеф набил снова трубку, закурил её, пожал дружески руку пану Яну и уходя сказал ему: "Да не нежься долго, а то мне за тебя будет стыдно".
После отъезда приятеля из корчмы, шляхтич то лежал, то ходил по комнате, и когда заметил, что он уже может отправиться в путь верхом, оседлал своего коня, уложил все свои безделки в мешок, припоминая сколько они наделали ему горя, рассчитался с добрым Ицкой и осторожно сев на своего скакуна пустился далее во имя Божие.
После рассказанного происшествия прошло несколько недель, а быть может прошло даже и несколько месяцев. Шляхтич уже изредка думал о том, как бы отомстить магнату за нанесённую обиду; он нашёл для себя очень хорошее место при дворе какого-то воеводы, который полюбил его и оказывал ему большое доверие.
Случилось однажды, что воевода отправил куда-то с письмом пана Яна; при этом ему нужно было ехать через Бучач, где жил в то время старо́ста каневский. Тут вспомнил пан Ян завет своего доброго приятеля – отомстить оскорбителю. Недолго думал об этом сметливый шляхтич. Сделал он себе из холста четыре большие мешка: в один из них он насыпал ячменных круп, в другой гречневых, в третий гороху, а в четвёртый пшённых круп, всё это вложил в дорожный вьюк и не без цели отправился по дороге в Бучач, приноровив так, чтобы там непременно быть в субботу.
Подъехал шляхтич к местечку, и когда приблизился к столбу, на котором было поставлено изображение Богоматери, то увидел, что на ступенях под этим столбом сидит в лохмотьях какой-то старикашка, а около пояса у него было с каждой стороны по большому мешку.
Быстро взглянул шляхтич на старика своим соколиным взглядом и тотчас догадался кто такой был этот попрошайка. Забилось крепко сердце шляхтича, когда он увидел пред собою предмет своего давнего мщения.
– Да будет похвалено имя Господне! – сказал шляхтич, поравнявшись со старикашкой.
– Во веки веков, – отвечал седобородый, низко кланяясь путнику.
Хриплый голос старика окончательно убедил шляхтича, что это был тот самый, с кем он хотел переведаться. Шляхтич слез проворно с лошади и привязал её к дереву. Между тем старик громко и с воздыханиями читал "Отче наш". Шляхтич, слезши с коня, стал рыться в своём дорожном вьюке и, вытащив оттуда один за другим приготовленные мешки, сказал: