Этот пассаж мало отличается от цитированных выше отрывков из донесений Голицына. Наше внимание он привлек тем, что в нем встречается слово отвага (в украинизированной форме, с палатализацией: в якой своей отвазе). Именно в этот период слово отвага и однокоренные ему отважность, отважный, отважно, отважиться входят в употребление. Русские отвага, отважный, отважиться, согласно М. Фасмеру, восходят к польским odwaga, odważny, odważyć się, odważyć ‘взвесить, отвесить’; чешским odvaha, odvažný, odvažiti se ‘отважиться, рискнуть’, которые восходят, в свою очередь, к нем. wagen ‘рисковать, отваживаться’ и близким формам [310] (Фасмер III, 169).
Слово отвага и родственные ему первоначально входят в русский язык как слова, характеризующие рискованные поступки, рискованное поведение, отчаянную решимость. Причем они могут употребляться в достаточно широком спектре контекстов, предполагающих, явно или неявно, как положительную, так и отрицательную оценку [311]. Так, в ряде случаев слово отвага используется для характеристики особо героических, самоотверженных действий, предпринятых в безвыходной ситуации; ср.: Непрiятель отъ множества нашей {…} стрѣлбы толь утомленъ и, видя послѣднюю отвагу, тотчас ударилъ шамадъ (здача) (ПБП II, 104);… зело государь драгуны отвагою шли да не можно было ворватца (Булав. восст., 327); нигдѣ найдешь, как такою отвагою и смѣлымъ сердцемъ учинено (ПБП II, 548). Иногда слово отвага употребляется в значении ‘риск, рискованные обстоятельства’: И я вытерпел отвагу погибели корабельной (Архив Куракина III, 381); но и благополучие всей империи Росийской в отвагу отдать было не безопасно (Гистория Свейской войны I, 372);… въ полю съ непрiятелемъ отваги чинить не хотѣли, ибо онъ трижды силнѣе нас былъ (ПБП I V, 684). Иногда, как в приведенном выше примере, слово отвага означает рискованные, оцениваемые скептически действия; ср.: оной {неприятель} по своей обыкновенной запальчивой отваге в том {в атаке} нас упредил (Гистория Свейской войны I, 160, 301). Наконец, слово отвага встречается во мн. ч. в значении ‘храбрые поступки’; ср. в письме гетмана Мазепы Петру от 30 июня 1708 г.: Полковникам Полтавскому и Компанийскому и старшинам их известил я писанием моим о милостивом вашего царского величества жалованю, заохочивая их тым к неленивым болшим военным подвигам и отвагам (ПБП VII–2, 881).
Слова отважный, отважно употребляются для характеристики как доблестного, героического поведения на поле боя или вообще на войне: Мы его, яко добраго аɵицера i отважъного служителя вашего величесътвия, принели (ПБП I, 396), И видя они, воры, тот отважной приступ, что им в том городке не отсидетца и что оному вору Некрасову в помочь притить к ним не возможно, того ж дни выслали с повинною (Сводка 1707–1708, 191) – так и поведения отчаянного, рискованного, беспечного: Который так отважно ехал свозь самых Шведов, которые стояли близ Саксонской границы под командою швецкого генерала Рейншильта, и целую ночь у оных в руках был (Гистория Свейской войны I, 122); И вор Игнашака Некрасов и товарыщи, увидав наш приход скорой в Есаулов и что так отважно поступили, того часу, убоясь нас, переправились… на Нагайскую сторону (Булав. восст., 327).
Нам представляется, что широта семантического и прагматического диапазона слова отвага (и родственных ему) объясняется проблематичностью стоящего за этими словами смыслового инварианта. Действительно, большинство контекстов употребления этих слов так или иначе связаны с риском, с рискованным поведением. Отвага связывалась с действиями наудачу, с пытанием счастья. Подобные поступки противоречили общей установке на рациональный контроль человеческого поведения, который был свойствен Петру и его предшественникам в военной сфере. Это может показаться парадоксом, но Петр – полководец и военный реформатор действовал достаточно осторожно и расчетливо. Он, с одной стороны, гордился тем, что его солдаты владеют собой и не бегут в беспорядке, а действуют в соответствии с правилами: И хотя в безмерном огне были чрезвычайно, однако не бежали, но тихо отступали с стрелбою (Гистория Свейской войны I, 119). С другой, он, видимо, не любил самого глагола отваживаться: Iстинно, iнакъ нельзя, разве наудачю iнакдѣлать, – когъда не удасться, тогда все потеряем, – чего я никогъда дѣлатьне буду, iбо лутче разомѳутза ѳутдобрым порятком непъриятеля с помощию божиею теснить, нежели на удачю отваживатца неосновательно (ПБП XII-2, 43). В «Журнале…» Петра слово отвага и родственные ему весьма редки, хотя там описывается множество поступков, которые, казалось бы, вполне естественно назвать отважными, однако они характеризуются с помощью других слов: И при том счастливом действии зело смелым сердцем и мужественно на один бастион малыми людми несколько ис той партии взошли (Гистория Свейской войны I, 100); И наши, видев что указу в закопывании исполнить невозможно, мужественным сердцем прорубя полисад, вломились к неприятелю и оного в бег обратили и равелин… шпагою взяли (Гистория Свейской войны I, 112); так мужественно шпагами назад на неприятеля бросились, которого удивително (понеже уже наш вал им яко борствер, и сверх того свои пушки они имели себя обороняющия) отбили (Гистория Свейской войны I, 119); которая пехота… мужественно на оных напала и по жестоком бою… храбро с поля сбила (Гистория Свейской войны I, 143) и пр. Солдаты и офицеры, небольшими отрядами атакующие превосходящие силы шведов, офицеры, взбирающиеся с одними шпагами на равелин, подбегающие к самым амбразурам и бросающие туда гранаты, – подобных эпизодов в записке довольно много, но по отношению к подобным героям и их поступкам употребляются в основном характеристики мужественный, храбрый, смелый. Показательно, что цитированные выше слова из реляции о взятии Нотебурга: видя послѣднюю отвагу (см. выше), – вычеркнуты из Поденной записки уже в первой редакции (Гистория Свейской войны I, 99, прим. 11) и отсутствуют в последней.
Зато поспешная атака Карла на русскую кавалерию и редуты во время Полтавской битвы характеризуется именно словом отвага: оной {неприятель. – Ю. К.} по своей обыкновенной запальчивой отваге в том {в атаке. – Ю. К.} нас упредил (Гистория Свейской войны I, 160, 301). Ответ фельдмаршала Рейншильда на вопрос Петра: как можно было, отправляясь в дальний поход, не предвидеть оскудения ресурсов, – пересказан следующим образом: К тому ж некоторые де разсуждали, что от ненадеяния на уход и от недостатку в провианте салдаты отважнее бьются (Гистория Свейской войны I, 165) [312].
Можно полагать, что отвага не только казалась Петру сомнительной добродетелью, идущей рука об руку с безответственностью (вспомним нежелание Петра в Прутском походе благополучие всей империи Росийской в отвагу отдать; см. выше), но и ассоциировалась у Петра и его современников с образами, от которых хотелось дистанцироваться, – с нецивилизованными татарами, способными рисковать жизнью, но рассеиваемыми «правильным оружием»; с казаками, способными на «большие неленивые подвиги» против мятежного Булавина, но не против регулярной армии; с заносчивыми шведами, гордыня которых привела к их падению. Именно Петру, как известно, удалось создать боеспособную, достаточно многочисленную регулярную армию, действующую в соответствии с тактическими правилами и уставами. Царь относился весьма жестко к операциям, совершаемым в обходы этих правил; достаточно вспомнить суровый суд над А. И. Репниным, в результате «беспорядочных», не столько трусливых, сколько неосмотрительных действий понесшим потери в людях и вооружении во время боя при Головчине (1708). По-видимому, Петр стремился превратить свое войско в бесперебойно работающий механизм и как можно дальше уйти от хаотических действий, состоящих то в безрассудных атаках на боевые порядки неприятеля, то в столь же безрассудных отступлениях. Вот почему слово отвага с его коннотациями могло ему не нравиться [313].
Итак, к началу XVIII в. военный нарратив обогащается двумя важными словообразовательными гнездами: смелость/смельство, смело, смелый и отвага/отважность, отважно, отважный. От более ранних характеристик они принципиально отличаются тем, что характеризуют не действие через качество индивида, а индивида через качество действия. Смысловые диапазоны этих гнезд достаточно широки и в какой-то степени перекрываются, однако можно выявить разницу: смелость/смельство, смело, смелый соотносятся с глаголом сметь и связываются со склонностью индивида действовать вопреки страху, принятым в обществе ограничениям и т. д., тогда как отвага/отважность, отважно, отважный могут быть связаны скорее с готовностью действовать рискованно, пренебрегая требованиями разумной осторожности. «Смелость» в бою означает способность преодолеть страх, «отвага» – способность рисковать. «Смелость» соотносится с рациональным самоконтролем, «отвага» же соответствует широкому спектру оценок, от чересчур самонадеянного поведения до осознанного пренебрежения осторожностью ради достижения особо ценного результата.
В послепетровскую эпоху в русском культурном сознании происходят серьезные сдвиги в осмыслении поведения воина на поле боя. Прежде всего, продолжает укрепляться регулярная армия, возрастает уровень подготовки офицеров, тактической выучки солдат. Эффективность «правильного оружия» воспринимается как нечто само собой разумеющееся. При столкновении с полурегулярными или нерегулярными силами турок или татар возникает новая для военного нарратива тема – за противником признается высокий уровень личной храбрости, однако отрицается его способность взять верх над русским войском. Так, П. А. Румянцев в письме Екатерине от 31 июля 1770 г., описывая сражение при Кагуле, так характеризует побежденного противника: По удостоверению пленных армия визирская, от нас побежденная, состояла из пятидесяти тысяч пехоты и со ста конницы собранной из Анатолии, Румелии и из самых отдаленных областей державы Оттоманской, где только славится храбростию турецкое войско. По испытанию справедливость сию должно отдать туркам, что персонально нельзя быть храбрее воину, как их всадники и пешеходцы (Румянцев 2001, 122). В описании же действий русских войск (в том же письме) особо подчеркивается систематичность и упорядоченность этих действий: они {командующие дивизиями и корпусами –