[1120]. Как показывает анализ статей «Парижского вестника», судьба Франции, функционирование режима Виши, движения Сопротивления значительно меньше волновали русскую эмиграцию Парижа.
Газета иногда, но нечасто, представляла на своих страницах обзоры французской печати: постоянная рубрика «Французская печать за неделю» появляется 19 июля 1942 года[1121]и исчезает уже с ноября 1942 г., по времени совпадая с высадкой союзников по антигитлеровской коалиции в Северной Африке. Обзоры французской прессы уступали место анализу иностранной, главным образом немецкой и итальянской[1122]. Рубрику о французской печати на постоянной основе вёл адвокат, казначей «Союза русских писателей и журналистов» И. Дуссан[1123], именно его перу принадлежат все еженедельные обзоры французской печати. В обзоре выделялись наиболее острые сюжеты, которые обсуждались французской прессой: открытие второго фронта[1124], возвращение французских военнопленных в обмен на поездку в Германию рабочих-добровольцев, протест прессы против «нападений англо-саксонцев на французские колонии»[1125]. «Парижский вестник» использовал как публикации таких крупных коллаборационистских газет, как Petit Parisien, Temps или Paris-soir, монархического издания Action française, так и малоизвестные отечественному читателю газеты локального характера La Petite Gironde или Moniteur de Clermont-Ferrand.
Отношение газеты к режиму Виши четко не просматривается. Однако анализ материалов показывает, что издатели были настроены к нему скорее критически. Например, по утверждению «Парижского вестника», русские в «свободной зоне» живут в более стеснённых условиях, чем в оккупационной: «…положение, казавшееся временным, сильно ухудшилось, – пишет “Парижский вестник” в июне 1942 г. – Безработица и с нею нужда росли с каждым днем… Началось с такси, одной из главных русских эмигрантских профессий, на которых продолжать работу разрешено было только французам». Правительство Петена, по мнению «Парижского вестника», значительно хуже справлялось с безработицей, русским приходилось страдать от бюрократии, получать официальное разрешение для любых видов передвижения между городами, да и русские газеты попадали в «неоккупированную зону» случайно и редко[1126]. В статье, посвящённой речи маршала Петена по случаю второй годовщины подписания франко-германского перемирия 22 июня 1940 г., газетой использовались политически корректные призывы французского народа к сплочению, но одновременно правительству Виши ставилась в вину слабость социальной политики: «несправедливость их [продуктов питания – Н.Н., Г. М.-Г.] распределения с каждым днем острее чувствуется массой населения, в особенности рабочим классом»[1127].
Сведения о генерале де Голле в «Парижском вестнике» обрывочны. Но отношение к нему откровенно враждебное. В июле 1942 г. газета с иронией назвала его «великим патриотом», стараниями которого во Франции «стало мало хлеба»[1128]. В июне 1943 г. сообщается о том, что де Голль нашёл общий язык с Анри Жиро[1129], и «вместе они послали телеграмму Сталину с выражением ему своего восхищения и солидарности»[1130]. Подобная деталь биографии должна была вызвать отрицательные эмоции к обоим генералам в среде антибольшевистски настроенных эмигрантов.
Довольно спокойное отношение к происходившим во Франции событиям явно контрастировало с тем интересом и даже страстью, с которыми в «Парижском вестнике» обсуждалась идея «возвращения Родины» – одна из наиболее часто встречаемых в газете за 1942–1944 гг. Концепция «искупления кровью» возможности вернуться на Родину красной нитью проходит через всё издание. В июльском номере 1942 г. «Парижского вестника» помещён материал о русских эмигрантах, приехавших на работу в Германию из Франции: «все только и живут надеждами на [новую – Н.Н., Г. М.-Г.] Россию», «этому помогает общение с советскими гражданами, русскими, приехавшими на работы в Германию из Харькова, Полтавы и Юзовки»[1131]. В статье «Три счастья», посвящённой военной доблести говорится о том, что «только через жертвенность, только через воинский подвиг, изгои, странники на чужой земле, мы можем обрести утерянное нами в вихре войн и революции, право: – Право на Родину»[1132]. С одной стороны, очевидно, что для большинства русских эмигрантов Франция так и не стала Родиной, по которой они ностальгируют. С другой стороны, в ней содержится призыв к «жертвенному очищению» для обретения Родины через «воинский подвиг», т. е. через участие в военных действиях на Восточном фронте на стороне нацистов. Для русских эмигрантов единственной Родиной являлась Россия без большевистской власти. Вспоминая об уничтожении монархии и убийстве царской семьи, издатели снова озвучивают идею о «восстановлении справедливости» и о собственной вине в случившемся: «мы должны своими ратными подвигами и честной смертью, – а те из нас, кто останется в живых, позже, своей жертвенной работой и тяжким трудом, – заслужить себе прощение за то, что ввергли или допустили ввергнуть Россию в горнило страданий и таким образом сделали возможным 17-е июля [день убийства царской семьи – Н.Н., Г. М.-Г.]»[1133]. Уже перед самым Освобождением, в июле 1944 г., «Парижский вестник», представляя точку зрения русской эмиграции, откровенно признавал: «Естественно, что нас, русских, в первую очередь интересуют, волнуют и тревожат возможные судьбы нашей Родины»[1134].
Русская эмиграция во Франции на протяжении всего периода военной оккупации страны контактировала как с французской, так и с немецкой культурой. Первые же выпуски газеты «Парижский вестник» содержат примеры такого взаимодействия. Например, в августе 1942 г. русских коллаборационистов пригласили на два концерта в Люксембургский дворец и сад Шанз-Элизе – послушать духовой и струнный оркестр германской военной музыки под управлением дирижеров Унтера и Клямберга. Публичные концерты давались по воскресеньям и четвергам с 5–6 часов вечера и были, в принципе, доступны любому желающему. Репертуар ограничивался произведениями немецких классиков: по свидетельству «Парижского вестника», играли Бетховена, Вагнера, Моцарта, Гайдна и Шуберта[1135].
В сентябре 1943 г. «германские музыкальные и певческие объединения в Париже» организовали в соборе Нотр-Дам грандиозный «духовный концерт», целиком посвященный произведениям Иоганна Себастьяна Баха (вероятно, речь шла о концерте церковной музыки). В торжестве приняли участие симфонический оркестр, органист, солисты и смешанный хор в 110 человек, причем певцы и музыканты являлись военнослужащими Германской оккупационной армии во Франции[1136].
В августе 1942 г. «Парижский вестник» опубликовал восторженный отчёт художницы Ольги Искры-Омелянской о посещении выставки немецкого скульптора Арно Бреккера (1900–1991), организованной в картинной галерее Оранжери[1137]. Подобный отзыв, возможно, должен был возбудить интерес русской эмигрантской общественности к немецкой культуре.
Не только музыка и различного рода выставки предназначались для утверждения культурных «немецких» ценностей, балет также играл в этом большую роль. Русский эмигрант, великий артист балета С. Лифарь (1904–1986), участник «Русских сезонов» Дягилева, эмигрировавший во Францию в 1923 г., в период немецкой оккупации создал сразу две неоклассические театральные постановки: балет «Иоанн Царисский» на музыку немецкого композитора Вернера Эка и балет «Примеры животных» на музыку крупнейшего французского композитора XX века Франсиса Муленка. «Парижский вестник» особое внимание уделил постановке «Иоанн Царисский», поскольку впервые на сцене Парижской Национальной Оперы ставился балет современного немецкого композитора в сотрудничестве с французским художником Брайером. Авторы статьи «Нео-классический балет «Joan von Zarissa» в Парижской Опере» назвали подобное сотрудничество «признаком нового живого общения между нациями и исканиями художественных путей нарождающейся новой Европы»[1138].
Живопись также свидетельствовала о культурном взаимодействии, инициированном политикой немецких оккупационных властей. Бельгийский художник Эмиль Баэс (1879–1953), снискавший известность в нацистских кругах благодаря удачно выполненному портрету Муссолини, который получил высокую оценку лидера итальянского фашизма, несколько раз появляется на странницах «Парижского вестника». Газета повествует о том, что кисти этого художника принадлежит портрет короля Бельгии Альберта I, который в годы оккупации хранился в музее Дома Инвалидов в Париже[1139]. Имя Э. Баэса ещё дважды упоминалось, когда речь шла о его личной выставке в «Галери Руайаль» в декабре 1942 г.[1140]и после показа его работ, который художник устроил в феврале 1943 г. в присутствии немецкой, французской и иностранной прессы. Редакция «Парижского вестника» постаралась сделать бельгийского художника ближе русским эмигрантам с помощью упоминания нескольких фактов его биографии: во-первых, Баэс уже долго жил в Париже и был вхож в различные светские, в том числе и эмигрантские круги; во-вторых, имел жену русского происхождения