[224]. С завершением осенней распутицы в ноябре 1558 г. ратные люди начали стягиваться к назначенным местам сбора, и, надо полагать, к концу ноября все было готово к выступлению. Однако Иван Грозный не торопился отдавать приказ о начале похода, рассчитывая добиться своих целей без кровопролития и излишнего напряжения сил. Еще до завершения осенней кампании по просьбе датских послов Иван согласился еще раз предложить ливонцам разрешить кризис миром и отправил грамоту в Юрьев (Дерпт) к тамошнему русскому наместнику воеводе князю Д.И. Курлятеву. В ней он «велел послати от собя к маистру, чтобы государю царю бил челом и исправился во всем, а кровь бы християнская неповинная в том не розлилася». Стать же орудием царского гнева должна была рать князя С.И. Микулинского со товарищи, собиравшаяся во Пскове и других близлежащих городах.
Ответом на эту недвусмысленную угрозу было молчание. Однако и тогда Иван не сразу отдал приказ перейти границу. В ответ на обращение датских послов не доводить дело до войны Иван согласился еще раз предложить ливонцам разрешить кризис миром и отправил грамоту в Юрьев (Дерпт) к тамошнему русскому наместнику воеводе князю Д.И. Курлятеву. В ней он «велел послати от собя к маистру, чтобы государю царю бил челом и исправился во всем, а кровь бы християнская неповинная в том не розлилася»[225]. Однако и на этот раз магистр ответа не дал, и тогда царь отдал приказ воеводам с ратью «ити воиною к Риге» и «велел им государь воевати дороги и, где маистр их встретить, велел дело свое земское с ним делати, сколко им милосердый Бог помочи подаст»[226].
Каким был состав царского войска и его примерная численность? С. Хеннинг в своей хронике писал о 130 тыс. свирепых и диких воинов, вторгшихся в ливонские пределы[227]. Безусловно, это цифра ни в коем случае и близко не соответствует действительности, а является плодом вымысла хрониста, желавшего подчеркнуть апокалиптический размах бедствия, обрушившегося на Ливонию[228]. Также преувеличением, на наш взгляд, является и 50-тыс. войско, о котором сообщил взятый ливонцами в плен некий слуга boyarenn’a Federin’a и о котором писал А.И. Филюшкин, или 40-тыс. рать из письма датских послов[229]. Почему? Попытаемся обосновать свою точку зрения.
К сожалению, ни русские летописи, ни разрядные книги не сообщают нам, сколько детей боярских, стрельцов и казаков было в подчинении у воевод, однако в разрядах этого похода содержится точная информация не только о воеводах и полках, но и числе сотенных голов под началом каждого воеводы. Проанализируем эту информацию.
Согласно разрядам, рать составили 5 полков. Перечислим их. Ядро рати составлял Большой полк под началом воевод князя С.И. Микулинского и боярина П.В. Морозова, а также «царевич» Тохтамыш со своим двором. На усиление этого полка были посланы также раковорские воеводы князь М.П. Репнин и С.С. Нарматцкий и «наряд» (артиллерия) под командой Г.И. Заболоцкого[230]. Кстати, этот наряд был «лехким», что подчеркивают источники с «той» стороны. Датские послы в письме своему королю 19 февраля сообщали, к примеру, что русские в ходе своего рейда не взяли ни одной крепости, поскольку не имели никаких орудий (geschutz), и в орденской переписке также подчеркивается, что у русских нет настоящих пушек (geschutz), а есть лишь kleine stuklein felttgeschutz или Falckenetell. И еще одна деталь, касающаяся «наряда», — взятые русскими воеводами в поход легкие пушки были установлены на салазках[231]. Отметим также, что под началом воевод Большого полка находилось 16 сотенных голов[232].
В Передовом полку, которым руководили воеводы князь В.С. Серебряный и Н.Р. Юрьев, было 9 сотенных голов. Кроме этого, в его состав входили также люди из гарнизона Острова с воеводой Ф.В. Шереметевым во главе, а также князь А.П. Телятевский с двором бывшего казанского царя Шах-Али (Шигалея) и Б.И. Сукин «с казанскими з горными и с луговыми людми». В полку Правой руки под началом воевод князя Ю.И. Кашина и И.В. Меньшого Шереметева было 8 голов, а также юрьевский воевода князь П.Д. Щепин, Р.В. Алферьев со служилыми татарами и А.Т. Михалков с татарами-новокрещенами. Воеводы полка Левой руки князь П.С. Серебряный и И.А. Бутурлин командовали 7-ю головами, и еще им подчинялись другой юрьевский воевода М.П. Головин и Г.Н. Сукин «с темниковскими и с цненскими людьми». И наконец, остался Сторожевой полк, самый небольшой по численности, в котором под началом воевод боярина М.Я. Морозова и Ф.И. Салтыкова «ходили» 7 голов и «кадомские люди» князя С.Д. Гагарина[233].
Таким образом, если подвести общий итог, то выходит, что под началом 10 полковых воевод находились 47 «сотенных» голов, 5 городовых воевод со своими людьми, татары и «наряд». Согласно росписям Полоцкого «государева» похода четырьмя годами позднее в «государевом» полку «сотни» насчитывали от 200 до 96 детей боярских[234], но это было мероприятие, несравнимое по масштабам с походом 1559 г., и очевидно, что «сотни», отправившиеся в Ливонию под началом С.И. Микулинского и П.В. Морозова, явно были меньшей численности. И если полагать, что каждого сына боярского сопровождал в походе хотя бы один послужилец (а в Ливонию отправили лучших детей боярских, способных выступить «на государево дело и на земское» по меньшей мере одвуконь, а то и с тремя конями, как татары в 1556 г.[235], а также «людно и оружно»), то можно смело предположить, что поместной конницы с воеводами было порядка 9–10 тыс. (и еще с «лехким кошем с ествою», то есть обозом, их сопровождали около 4–5 тыс. обозной челяди «с юки»).
По аналогии с Полоцким походом можно прикинуть верхний предел численности и татарских контингентов в походе 1559 г. Новокрещенов и выезжих татар под Полоцк отправилось 150 чел., «цненских князей, и мирз, и казаков, и людей их, и мордвы» 232 чел., «кадомских князей и мирз и казаков» 825, «казанских людей» 226, «свияжских» 478 и «чебаксарских» 236 чел. Шигалеев двор насчитывал в кампанию 1562/63 г. 688 чел., «темниковские люди Еникей князь с товарищи и с их людми» 369 чел., служилые татары еще 600 чел. Остается еще двор «царевича» Тохтамыша, о численности которого в росписи нет сведений, но он явно не превышал 2, максимум 3 сотен человек[236]. В сумме мы имеем около 4 тыс. человек, и совершенно точно, что больше этого числа в зимнюю кампанию 1559 г. быть не могло, и, учитывая, что татары активно участвовали в предыдущих вторжениях в Ливонию, то можно смело уменьшить полученную цифру вдвое. Таким образом, вместе с татарами и конными же детьми боярскими из Юрьева и Раковора конный компонент русской рати составлял около 12 тыс. комбатантов. Остается пехота — стрельцы и казаки, посаженные на конь (или на сани — по аналогии с кампанией 1565 г., когда из Москвы на берег были высланы стрельцы на телегах)[237] для скорости передвижения[238]. Упоминавшийся выше пленный на допросе показал, что в Передовом полку было 600 конных hakenschutzenn[239], другой пленник на допросе показал, что в Большом полку было 1 тыс. hakenschutzenn и еще 200 татар (надо полагать, что речь шла о татарах Тохтамыша). И, принимая во внимание, что Большой полк по численности примерно вдвое превышал все остальные, взятые порознь, то если взятый в плен русский ратник и преувеличил численность рати князя Микулинского, определив ее как 20-тыс., это преувеличение не так уж и велико[240]. Таким образом, можно с высокой степенью уверенности предположить, что русское войско насчитывало около 18–20 тыс. чел. вместе с кошевыми, которые также были вооружены. И хотя это не 130-тыс. wütenden Horde Хеннинга и не 50 тыс. слуги Federin’а, тем не менее 20-тыс. рать по тем временам, особенно по ливонским меркам, представляла более чем серьезный ultima ratio regis.
Кстати, численность русского войска позволяет понять, почему оно вторглось в Ливонию 7 колоннами[241]. При конном войске в 18–20 тыс. чел. должно было быть не меньше 40 тыс. лошадей, а то и больше, а обеспечить 40–50 тыс. лошадей фуражом даже в достаточно густонаселенной Ливонии было бы весьма проблематично, если бы такое войско двигалось по одной-двум дорогам, не говоря уже о том, что широкий фронт наступления позволял подвергнуть опустошению значительную по площади территорию, способствовуя тем самым не только дальнейшему падению военного потенциала как ордена, так и Рижского архиепископства. К тому же такая тактика давала возможность детям боярским и татарам поживиться за счет захвата полона и «животов», а этот расчет был отнюдь не последним в их мотивации на участие в войне. Успешные, добычливые походы способствовали поднятию морального духа и еще большему рвению на службе государю. Напротив, неудачи, малая добыча или, паче того, потери вели к снижению заинтересованности царских ратников в дальнейшем участии в боевых действиях (на что обращал внимание, к примеру, А.И. Филюшкин при анализе «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского[242]