[339]. Пожары в Феллинском форштадте никто не тушил, и к утру от него остались лишь тлеющие головешки — уцелело всего лишь 5 (Ниенштедт) или 6 (Реннер) домов.
В ливонской хроникальной традиции впоследствии общим местом стало мнение, что Феллин представлял собой прекрасную крепость, укрепленную не только людьми, но и самой природой, и что в замке было достаточно провианта и пороха для продолжения обороны. Однако в падении замка виноваты были ландскнехты, которые под предлогом неполучения обещанного жалованья отказались повиноваться старому магистру (хотя тот и предлагал им взять под залог, по словам Ниенштедта, «золотые и серебряные цепи, клейноды и драгоценности стоимостью вдвое против следуемого им жалованья»). Вступив в переговоры с русскими, они сдали им замок, выговорив себе свободный выход со всем своим имуществом. Перед тем как покинуть Феллин, ландскнехты «разграбили сокровища магистра, взломали и разграбили сундуки и ящики (снесенные в замок для хранения) многих знатных дворян, сановников ордена и бюргеров, и забрали себе столько, сколько мог каждый, а забранное составило бы жалованье не только за один год, но и за пять или десять лет». Однако добро восторжествовало, и предатели получили по заслугам — во всяком случае, так полагали Хеннинг, Рюссов и Ниенштедт. Московиты ограбили ландскнехтов, «оставив нагими и босыми», а в довершение всех бед сам магистр покарал изменников — главарей мятежа колесовал, а прочих, которые попались ему в руки, — перевешал[340].
Так это было или не так — не суть важно. Даже если исходить из того, что ландскнехты и в самом деле взбунтовались, то их мотивы понять можно — на верную смерть, тем более задаром, они не подписывались, а в том, что она, смерть, уже здесь, ante portas, сомнений не было. После взятия русскими форштадта судьба самого феллинского замка была немного предсказуема, тем более что помощи извне ожидать не стоило. Ландмаршал и его воинство разгромлены, великий князь Литовский и император не торопятся слать людей и деньги для спасения Ливонии — стоит ли в таком случае биться до последнего за проигранное дело? Одним словом, 20 августа (21-го — по псковским известиям, 22-го — согласно Хеннингу) Феллин капитулировал и русские вошли в него, по словам Реннера, «с великой радостью и триумфом»[341]. И было отчего — согласно описанию Курбского, столь мощной крепости в Ливонии русские еще не брали: «Егда же внидохом в место и во град Фелин, тогда узрехом от места стоящи еще три вышеграды, и так крепки от претвердых каменеи сооружении, и рвы глубоки у них, иже вере не подобно, бо и рвы оные, зело глубокие, каменьми гладкими тесаными выведены». В городе были взяты богатые трофеи — согласно Реннеру, «лучшая артиллерия Ордена», 3 kartouwen, 2 halve kartouwen, 2 nothschlangen, 2 fuirmorser и 6 feltgeschutte — словом, весь орденский «наряд» (Курбский исчислил его в 18 осадных орудий и прочих «великих и малых всех полпятаста на граде и месте»), а также «запасов и всех достатков множество»[342]. Но главным трофеем был сам старый магистр — В. фон Фюрстенберг, отправленный в Москву как знак великой победы.
30 августа к Ивану Грозному прибыли сеунщики с «Ливонского фронта», сын боярский Василий Сабуров и стрелецкий голова Григорий Кафтырев с грамотой от Мстиславского со товарищи, а в грамоте той «писали, что божим милосердием великим приступом и пушечным боем и огнем город Велиан и со всем пушечным нарядом и в городе маистра Велим Ферштенберга взяли и ко царю и великому князю послали с Неклюдом Дмитреевым сыном Бутурлина».
Плененный старый магистр был привезен в Москву Неклюдом Бутурлиным 9 сентября 1560 г. Он стал вторым высокопоставленным орденским должностным лицом (после фон Белля), оказавшимся в русской столице. Была ли уже тогда у Ивана Грозного идея создать некое вассальное государство в Ливонии или нет, неясно, но плененный старый магистр (которого многие и в Ливонии, и в Москве по-прежнему полагали законным магистром ордена, отказывая в этом праве Кеттлеру. — В. П.) был неплохой картой в игре за дипломатическим столом вокруг ливонского наследства. Во всяком случае, в конце 1560 г. какие-то переговоры с Фюрстенбергом и Беллем в Москве велись и закончились неудачей, после чего Фюрстенберг отправился в почетную ссылку как опальный удельный князь в назначенный ему в кормление городок Любим. Ландмаршал же, как уже было сказано выше, был казнен «за противное слово и за то, што он воевал, ходил к городом по осени (1559 г. — В. П.) к Юрьеву и к Лаисоу, и нашим воеводам и воиску зла много соделал…»[343]. В вину ландмаршалу было поставлено сознательное нарушение им перемирия и вероломное нападение на русских осенью 1559 г. под Дерптом.
Тем временем, пока в Москве справляли очередной триумф, в Ливонии царские воеводы ковали железо, пока оно горячо. 29 августа И.Ф. Мстиславский и П.И. Шуйский отправили в Ревель грамоту с «приятельным словом», в которой предложили добрым жителям Ревеля бить челом Ивану Грозному о переходе в его подданство с тем, «чтоб досталных немецких людей неповинных с повенными кров не лилася, и конечного б себе разоренея не дождали…». Аналогичного содержания грамоты были отправлены в Каркус и Гельмет. Ну а чтобы у «германов» не возникло сомнений в серьезности намерений воевод, после взятия Феллина царская рать продолжила опустошение Ливонии. Еще после эрмесской победы два больших русских отряда (geweldigen hopen) двинулись на Оберпален и Тарваст. Еще один большой отряд (etliche hundert, несколько сотен) приступил тогда же к разорению местности между Каркусом, Перновом и Руеном[344]. Теперь же, когда со взятием Феллина руки у Мстиславского были развязаны, следовало ожидать новых бедствий.
И они не замедлили воспоследовать. 3 сентября князем Федором Троекуровым был сожжен замок Руен, перед этим головы князья Петр и Василий Ростовский взяли Тарваст, а «лехкая» рать под водительством боярина И.П. Яковлева-Хирона и князя Г.Ф. Мещерского подвергла тотальному опустошению окрестности Пернова. Отдельные отряды русских появились под Гапсалем, и тамошний герцог Магнус (будущий милостью Ивана Грозного ливонский «король») поспешил перебраться на остров Эзель. После того как область Вик была разорена, русские повернули на восток и вторглись (уже в который раз) в Гаррию. 11 сентября их передовой отряд разбил лагерь в полутора милях (примерно в 10 верстах. — В. П.) от Ревеля. Ревельские гарнизон (конница и пехота) и охотники из числа ревельских жителей ранним утром атаковали русских и захватили их добычу, взятую в Вике, — скот и пленников. При этом, по сообщению Реннера, было побито аж 600 московитов (Псковская летопись пишет о 15 детях боярских, погибших в этой стычке).
Однако добрые ревельцы недолго праздновали победу. «Приспел тоуто» на помощь своей «посылке» воевода И.П. Яковлев «со всеми людьми, и немець побили… и мало их оушло немецких людеи». А и было тех немцев, по сообщению псковского книжника, 300 конных и 400 пеших. Ливонские же хронисты добавляют к этому, что при этом разгроме ревельцы потеряли 2 взятых с собой falkeneten, 60 убитыми, в том числе благородных господ Й. фон Галена, Ю. фон Унгерна, Л. Эрмиса, ревельского ратмана Л. фон Ойте, бюргера Б. Хогреве и «много еще других бюргеров и купеческих прикащиков». Рюссов, любитель нравоучений, сопроводил эту печальную историю такой ремаркой, якобы принадлежавшей русским: «Ревельцы или безумны, или совершенно пьяны, если с такой малостью народа сопротивляются большому войску и осмеливаются отнимать добычу». Ниенштедт и Рюссов сообщают также о подобной же стычке с аналогичным исходом под Вольмаром, где горожане и три роты-фенлейна кнехтов точно так же попытались отстоять свои «животы», попали в засаду (слишком далеко отойдя от замка) и были разгромлены наголову. И снова Рюссов не смог удержаться от патетического восклицания: «Сколько горя и печали были тогда между женами и детьми вольмарскими, может сам себе представить всякий разумный человек…»! И в довершение всех несчастий в Гаррии и Вике вспыхнуло крестьянское восстание. «Упомянутые крестьяне восстали против дворян из-за того, — писал позднее Рюссов, — что должны были давать дворянам большие подати и налоги и исполнять трудные службы, но в нужде не имеют от них никакой защиты, а московит без всякого сопротивления нападает на них». Потому-то крестьяне и решили «более не подчиняться дворянам или справлять им какие-либо службы», возжелав свободы, угрожая в противном случае перебить всех благородных господ (в чем они и немало преуспели)[345].
Однако все эти мелкие стычки и набеги не решали главной задачи кампании — захвата ключевых позиций в Ливонии, и прежде всего Ревеля. Если верить Псковской летописи, то Мстиславский, взяв Феллин и отрапортовав об этом Ивану, получил от него «наказ ити к Колываню из Вельяна». Надо полагать, что взятие Ревеля стало бы прекрасным завершающим аккордом к летней кампании 1560 г. и позволило бы решить массу проблем (да хотя бы и обеспечить более выгодные позиции для дипломатического торга вокруг ливонского наследства, не говоря уже о перспективах дальнейшего развития не только нарвского, но еще и ревельского «плавания»). Однако воеводы, судя по всему, после взятия Феллина испытали, словами классика, «головокружение от успехов», и «не царевоу великого князя наказоу», «на похвал и наряд с собою взяли меншеи», отправились под злосчастную Пайду-Вейссенштейн, которая и без того уже не раз становилась объектом русских атак в эту кампанию. «Хотели взяти мимоходом своим хотением вскоре, — подытожил псковский летописец, — без божиа воли»