В правой руке бояре и воеводы князь Иван Федоровичь Мстисловской, да князь Ондрей Михайловичь Курпской, да дворецкой казанской и нижегороцкой Михайло Ивановичь Воронова Волынской.
А в левой руке воеводы боярин князь Петр Ондреевич Булгаков Куракин да воеводы князь Федор Ивановичь Троекуров да князь Григорей Федорович Мещерской.
В сторожевом полку бояре и воеводы князь Иван Ивановичь Пронской Турунтай, да Петр Васильевич Морозов, да окольничей Долмат Федорович Карпов.
Вь ертоульском полку воеводы князь Василей Михайлович Глинской да князь Иван Ивановичь Кашин».
Само собой, раз уж речь шла о государевом походе, то Иван Васильевич выступал в него со своим «царя и великого князя полком», и, помимо русских ратных людей, с ним на «ливонских немец, на маистра и орцыбискупля» отправились «царь Александр, да царь Семион, да царевич Ибак, да царевич Тахтамыш, царевич Бекбулат, царевич Кайбула да мырзы нагайские, Тахтар мурза с товарищы».
Естественно, раз речь шла о походе на «ливонских немец», в земле которых замков и укрепленных городов и городков было видимо-невидимо, нельзя было обойтись без наряда: «Да в большом же полку с нарядом боярин Михайло Яковлевичь Морозов (ветеран Казанского взятья. — В. П.)…» Сам же наряд был разделен на «середней и лехкой», которые должны были двигаться вместе с основной массой войск «для того, чтоб в том походе за болшим нарядом людем истомы и мотчяния не было». Ну а «болшой наряд» Иван, скорее всего, приказал бы отправить вслед за полками, «после своего походу».
Столь немалые силы были необходимы хотя бы по той простой причине, что, если в случае с Полоцким походом, на пути к конечной цели русским полкам ничего, кроме тех самых дорог, не мешало, то с Ливонией дело обстояло совсем иначе. На пути к Риге русским предстояло взять немало укрепленных городков и замков, в том числе такие достаточно сильные крепости, как Вольмар и Венден, Нойхауз и Мариенбург. Сама Рига также представляла собой достаточно хорошо укрепленный город. Обнесенный стеной периметр старой рижской крепости составлял 2,2 км с 25 (28?) башнями. Правда, отметим, что возведены они были из известняка и обложены кирпичом, и при толщине до 1,5 м (стены) и от 1,7 до 4,6 м (башни) вряд ли стали бы большой проблемой для русской артиллерии. Однако в 1537 г. по проекту инженера Г. Рисса началось возведение рва и земляного вала высотой до 11–12 м. Эти работы были завершены в 1554 г. Новые ров и вал должны были стать более серьезным препятствием, нежели старые стены и башни, и осада могла затянуться сверх меры, и если бы Рига сумела продержаться до приближения весенней распутицы, то Ивану пришлось бы отдать приказ об отходе, ибо снабжать осаждающую армию стало бы невозможно, а местность вокруг города за время долгого стояния русских под ним была бы полностью опустошена. Оставалось рассчитывать только на мощь русского «большого наряда» и искусство пушкарей и знатоков осадного дела, как дьяк Иван Выродков и Шестак Воронин (не говоря о «розмыслах» немчинах и фрязах, присутствие которых в русском лагере было более чем вероятно).
Можно попытаться прикинуть, сколько ратных людей мог взять с собой Иван в этот поход. Поскольку, как уже было отмечено выше, дети боярские и казаки с крымской украйны остались охранять южную границу, то в Ливонию могли отправиться до 15 тыс. детей боярских, примерно столько же их послужильцев (как минимум — до великого разорения было еще далеко), порядка 3 тыс. стрельцов и по меньшей мере столько же казаков, 4–5 тыс. татар и прочих инородцев, Новгород и Псков могли выставить до 2–2,5 конных и пеших пищальников и охочих людей-«торонщиков» и еще до 2 тыс. даточных людей с северных городов (Устюжны, Балахны и др.) — в сумме можно полагать, что 40–45 тыс. «сабель и пищалей» в распоряжении Ивана, его двоюродного брата и их воевод собраться могло без особых проблем. Естественно, что эту рать сопровождало немалое число «кошовых» (по меньшей мере хотя бы тыс. 15), не считая собранной с северо-западных городов с пригородами посохи «с сохи по 22 человека и с лошадьми и с телегами под наряд», «а посошанам во Пскове давали коневником по пяти роублев, а пешим по два рубля».
Правда, стоит отметить, что из этих 40–45 тыс. ратных людей непосредственно на главном направлении действовать могли не все. Часть сил, и достаточно немалую, нужно было выделить для того, чтобы воспрепятствовать попыткам дерптского епископа Германа (буде таковые воспоследуют) поддержать своего рижского коллегу. Тем более нужно было связать по рукам и ногам самого магистра Фюрстенберга. Поэтому естественным было бы предположить, что в направлении Дерпта и Феллина должны были быть посланы «лехкие» рати с наказом «все те места повоевать и повыжечь». Точно так же необходимо бы усилить гарнизон Ивангорода на тот случай, если вдруг Нарва захочет проявить излишнюю активность. Одним словом, непосредственно на главном, рижском, направлении в распоряжении Ивана Грозного могло оказаться примерно 30 тыс. «сабель и пищалей». И если Сигизмунд в августе-сентябре 1557 г., имея менее 10 тыс. конницы и пехоты, сумел заставить ливонцев принять его условия мира, то Иван, располагая втрое большими силами и несравненно более мощной артиллерией, мог рассчитывать на гораздо большее.
Итак, подготовка к походу завершилась, к середине ноября ратные люди и посоха собрались, обозы и наряд подтянулись, сам государь со своим полком и блестящей свитой прибыл на фронт. Воеводы, заблаговременно выехавшие в назначенные им места, получили наказ — прибыв на место, «про свой приход отписать, что пришел в Псков и во иные места, и они б з детми боярскими збирались; да списки детей боярских ко всем бояром и воеводам по городом посланы. И которые дети боярские к ним приедут, и они б приезды их писали, хто в которой день приедет, и о людцкой даче выпрашивали да отписывали ко царю и великому князю, а сами б и дети боярские со всеми людми были готовы».
Во исполнение царского приказа воеводы (учет и контроль превыше всего, доверяй, но проверяй. — В. П.) тщательнейшим образом (не желая быть от царя и великого князя в опале и великой казни и разорении. — В. П.) записывали в смотренные списки прибывших «конно, людно и оружно» детей боярских, «поимали по полком памяти: сколько с кем будет людей полковых в доспесех и в тегиляех, и без тигиляев и сколько кошевых. Да розписав, выбрали, головы добрые и розписав детей боярских и их людей по головам по всем полком». Разрядные дьяки (а ими в это время были, по данным Н.П. Лихачева, И.Е Цыплетев, И.Г. Выродков и, возможно, Д. Вылузга) составили сметный список, который и представили государю. Иван же на основании этого списка провел еще одно, окончательное «устроение полков», обратившись к ратникам с воззванием «ему, великому князю и государю, послужити и за крестияньство крепко пострадати», а он, Иван, в долгу не останется, «вас будет жаловати и детей ваших великым жалованьем». «Князи же и дети боярские, — писал потом летописец, — двор великого князя и все войско, аки единеми усты глаголааху: «Слышали есмя, государь, твое слово. Ради есмя тебе, государь, служити и за крестияньство голову сложити; а и готовы есмя, въоружены, хотим с Немцы смертную чашу пити», после чего «божиим милосердием и пречистые его богоматери милостию и всех росийских чюдотворцов помощию и царьских его родителей молитвами и отца своего и богомолца Макария митрополита всеа Русии благословением поиде на свое государево дело». Рижский поход начался — пускай это будет 20 ноября 1558 г. (пусть читатели не удивляются — зимние походы, вопреки бытующему мнению, были совсем не в диковинку русскому войску. Две первые Казани, к примеру, проходили именно зимой. — В. П.).
С самого начала поход столкнулся с определенными проблемами. Зима наступила рано, но снега было мало. По словам псковского книжника, «зима была тогды гола без снегоу с Рожества христова, и ход был конем ноужно грудовато». Бесснежье сразу создало определенные проблемы. Посланной вперед отборной коннице «лехких ратей», шедшей одвуконь, было проще — не имея обоза, она двинулась на запад, делая переходы по 25–30 верст в день. Противник не пытался противостоять им — не имея средств, магистр и рижский архиепископ были вынуждены распустить после заключения Позвольских соглашений набранных наемников, а теперь на мобилизацию им просто не хватало времени, не говоря уже обо всем прочем. Как с иронией писал ливонец Ф. Ниенштедт в своей хронике, «золото было уже истрачено и наемники были недовольны, потому что нечем было платить им. Таким образом они разошлись во все стороны, и зима окончательно разложила войско. Так всегда бывает, когда хочешь искать роз в снегу: Ганс Гау не может сносить лифляндской зимы с ее сильными холодами и, таким образом, пиво, как говорится, утекло». Те же силы, которыми они располагали, не отличались высокой боеспособностью. В панике магистр Фюрстенберг и архиепископ Вильгельм, как писал ливонский хронист, «посылали письма за письмами, день и ночь, к дворянам-помещикам, чтобы они немедленно по прочтении писем вооружали по числу своих имений ратников и отправлялись бы навстречу московитам, чтобы помешать вторжению неприятеля. В то время у многих неопытных ливонцев, не думавших о войне, не было ни ратников, ни оружия по числу их имений; поэтому должны были наскоро отправиться в поход ненемецкие подконюшие и старые шестифердинговые кнехты, которые уже почти до полусмерти спились и обабились и, наверное, во всю жизнь ни разу не выстрелили. Когда же они напялили на себя старую заржавевшую броню и должны были двинуться в путь, то сначала крепко перепились и клятвенно обещали вместе жить и умереть. Затем многие из них полумертвые сидели на конях и, наконец, двинулись в поле. Тогда жены, девушки, служанки и дети так выли и плакали, будто эти воины никогда более не могут вернуться. Такова в то время была большая беспечность в стране и неопытность в войне».
Понятно, что с таким воинством противостоять закаленным царским «воинникам» было невозможно, что и показали стычки (