Еще один пример. Р. Стайтс, анализирующий обряды и ритуалы в раннем советском обществе, считает их (в частности, похороны) «политизированными, скучными и неэмоциональными», как будто люди на похоронах стояли по стойке «смирно» под звуки Интернационала. Контрверсий в воспоминаниях тех лет – множество. В одной из них рассказывается о посещении делегатами II Конгресса Коминтерна, проходившего в Петрограде в июле 1920 г., памятника на площади Жертв революции. Когда члены манифестации возлагали к постаменту огромный венок из дубовых ветвей и роз, обнажив головы, «величественные звуки траурного вагнеровского марша из “Гибели богов” взмыли над площадью. Думал ли гений Рихарда Вагнера, что его музыка огласит собою ширь площади Жертв революции? Думал ли он, что его музыка будет первой, которой почтят память тех, почтить которых – долг всего человечества?»[547] Как видим, говорить о «социалистических штампах» не приходится.
Столь полярные точки зрения существуют в историографии при оценке различных аспектов жизни советской России, включая и политическую символику, роль которой представляется исключительно существенной при изучении российского общества, в том числе современного, где наблюдается большой интерес к знакам, символам, эмблемам[548]. Особое внимание уделяется государственной символике, и до сих пор не изжито противостояние, возникшее в российском обществе в 90-е гг. XX в. в связи с введением эмблем новой, демократической России. Явное незнание истории возникновения государственных знаков Российской империи, их роли в становлении русской государственности вызвали негативную реакцию на возвращение двуглавого орла и трехцветного полосного флага, когда-то закрепленных в качестве российских символов великими государями нашего Отечества Иваном III Васильевичем и Петром I Алексеевичем. С другой стороны, столь же неадекватными выглядят безоговорочные охаивания советских символов и эмблем, получивших применение во многих государствах нашей планеты, прежде всего за счет привлекательности выражаемых ими идей[549].
Российское общество имело о них лишь общее представление. Немногочисленные работы историков, написанные, как правило, к круглым датам, в самом общем плане освещали историю официальных государственных знаков, прежде всего государственных гербов[550]. При этом история эмблем, составляющих их (серпа и молота, красной пятиконечной звезды, красного флага и т. д.), излагалась крайне формально, без достаточного источниковедческого анализа. Это явилось своеобразным обоснованием широко распространенной в настоящее время интерпретации советских эмблем в «конспирологическом ключе», обнаружения в их основе масонской семиотики[551].
Противники тоталитарной коммунистической власти, безоговорочно отрицая даже самые положительные ее начинания, крайне нелицеприятно отзываются и об эмблематике этой власти. Между тем каждая эмблема имеет свою собственную историю, независимую от контекста ее применения в ту или иную эпоху. Непонимание или отрицание этого факта крайне ограничивает эффективность пропагандистской функции вновь вводимых политических эмблем, ущемляет историческое сознание.
В настоящее время список работ, посвященных политическим символам России и СССР, пополняется современными отечественными и зарубежными исследованиями[552]. Многие авторы за счет расширения традиционного круга источников, привлечения изобразительного материала, прессы, данных других наук (психологии, лингвистики, политологии) пытаются воссоздать объективную картину возникновения, развития и формирования конкретных символов, а сравнительный анализ политической символики разных стран помогает не только объяснить концептуальную трансформацию и модификацию политических эмблем, но и осознать их воздействие на общество. Историческое исследование, таким образом, расширяет рамки, становясь более комплексным и объективным.
Существующая историческая традиция, полярно оценивая символику советского государства, тем не менее почти всегда исходит из общих представлений о роли большевистского руководства в инициации ее системной разработки буквально с первых дней советской власти в соответствии с установленными идеологическими понятиями. «Сразу же после революции 6/7 ноября советская власть приступила к ликвидации старого и строительству нового мира, и не только в области прагматики (смены общественных институтов). Ликвидировалась и вся, объявленная идеологически враждебной, семиосфера… Явление в русской истории не новое – известное хотя бы по описаниям (как радикальных, разовых акций) крещения Руси или реформ Петра I», – пишет, например, польский исследователь Е. Фарино[553], солидаризируясь со многими историками советской поры. В представлении М. О. Чудаковой большевики имели развернутую философскую программу в отношении символики будущего государства уже в начале 1917 г., в частности переосмыслили социальную роль звезды, превратив ее из рождественского христианского символа в символ, подобный звезде пифагорейцев, которых пентаграмма «объединила в группу», являясь «средством заклинания и достижения могущества»[554]. Автор новаторского исследования «Символы власти и борьба за власть» Б. И. Колоницкий считает, что к моменту отречения от власти Николая II «в России сложилась развитая политическая субкультура революционного подполья»[555]. Ее важнейшими элементами, по мнению автора, являлись революционные песни, красные стяги и демонстративное нарушение общественного порядка, соотносимое с погромами (последнее выглядит довольно странным применительно к понятию «субкультура»). Ни о каких более конкретных символах, используемых впоследствии большевиками или создателями особой политической субкультуры, не сообщается.
Между тем для законспирированных сообществ, как правило, характерна специфическая символика в виде не только философских постулатов или ритуальных действий, но и объединяющих соратников символических знаков, имеющих особый, сокровенный смысл, незнакомый посторонним[556]. По этой логике В. И. Ленин, прибывший в апреле 1917 г. на Финляндский вокзал Санкт-Петербурга и произнесший речь с призывом к борьбе за социалистическую революцию, должен был держать в руках серп и молот, а на кепку прикрепить красную пятиконечную звезду. Подобная атрибутика могла бы «украшать» встречающих Ленина большевиков, но, как пишут современники, даже на предложение Владимира Ильича спеть вместо «Марсельезы» «Интернационал», будущий гимн Страны Советов, мало кто откликнулся (из-за незнания слов).
«Вещевые реликвии Октября», сохранившиеся в музейных фондах, – жетоны с революционными призывами, выпущенные Петроградским и Московским комитетами РСДРП, советами других российских городов в 1917 г.; например, «жетоны, выпущенные РСДРП к 1 мая 1917 г. Пг.», «жетон, выпущенный РСДРП к демонстрации 18 июня 1917 г. Пг.», печати различных организаций РСДРП, революционных комитетов, комиссий и т. д., относящиеся к 1917 и даже к 1918 г., не несут какой-либо революционной символики, ограничиваясь надписями. Например, печать Н. И. Подвойского, председателя Петроградского ВРК (Пг., 1917), – прямоугольная на металлической основе с деревянной ручкой, имеет текст: «Н. Подвойский»; печать Комиссии по борьбе с контрреволюцией при Президиуме Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов г. Москвы и Московской области (М., 1917) – круглая металлическая, текст по окружности: «При Презид. С. Р. C. и К. Д. г. Москвы и Моск. обл.», в центре: «КП БСКР»; на печати штаба Красной гвардии по охране петроградского трубочного завода – в центре два скрещенных пистолета (Пг., 1917) и т. д.[557]
Отсутствие объединяющего большевистского знака на печатях, специальных жетонах, членских билетах[558] свидетельствует, что большевики перед Октябрем не имели своего объединяющего знака, который впоследствии они утвердили бы как государственный.
Не будучи историком партии, трудно однозначно осветить причину этого факта. В последнее время появляются работы, благодаря которым уже не кажется незыблемым постулат о необыкновенно организованной и исключительно планомерной и целенаправленной деятельности «партии нового типа» в период с февраля по октябрь 1917 г. В одной из работ, например, говорится о слабости большевиков, «которым в февральские дни недоставало именно того, что должно было отличать их от других социалистических партий: ясной концепции, сильной организации и единого руководства»[559].
Недостаточная организация, отсутствие сплоченности и силы, таким образом, могли отрицательно повлиять на создание партийных универсалий, однако надо принимать во внимание, что эпоха партийных знаков типа демократического осла, республиканского слона (США) или медведя «Единой России», яблока «Яблока» и других отечественных политических партий[560] еще не пришла.
Государственная символика новой державы складывалась не столь однозначно, как ее обычно представляют. Оформлявший по поручению Московского совета Замоскворецкий район города к празднику 1 Мая 1918 г. художник Е. И. Камзолкин в своих воспоминаниях отмечал, что никакой эмблемы революционной власти, необходимой для нанесения на праздничные транспаранты, Московский совет не знал