городицы, напредь святого Михаила архангела, в лето 6900, и монастырь устроиша»[401]. Источник первой части этого текста обнаруживается в рассказе Новгородской Первой летописи под 1395 (6903) г.: «Того же лета постави Исак Онкифов церковь камену Збор святого Михаила в Аркажи монастыри»[402]. Превращение Исака Акинфиевича в Онцифоровича совершилось под пером сводчика, который сопроводил свою ошибку произвольным генеалогическим построением.
Забота Юрия Онцифоровича об устроении Колмова монастыря отмечена и сообщением Новгородской Третьей летописи еще об одной его монастырской постройке. В рассказе о смерти Юрия приведен список связанных с его инициативой новгородских церквей, в котором на первом месте назван Троицкий храм в Колмовом монастыре.[403]
Принимая во внимание особую связь Юрия и его потомков с Колмовым монастырем, который представляется нам родовым монастырем боярской семьи, находящейся с ним в отношениях ктиторства, мы вправе ожидать, что в дальнейшем строительстве этого монастыря руководящая роль будет принадлежать потомкам Юрия, его сыновьям и внукам, его роду, который, по свидетельству Орины, «живет» на Колмове. В этой связи решающее значение имеют два летописных свидетельства.
Новгородская Первая летопись под 1419 г. приводит сообщение, повторенное потом в Новгородских Четвертой и Третьей летописях, об очередной колмовской постройке: «А Михаила Юрьевич (постави) церковь древяну святого Михаила на Колъмове»[404] Речь в этом сообщении идет о мирской церкви архангела Михаила, стоящей на Колмове вне монастырской ограды. Это свидетельство уже приводилось А. В. Арциховским в обоснование вывода о родственной связи Михаила Юрьевича и Юрия Онцифоровича, однако исследователь опирался лишь на территориальную близость Колмова к Неревскому концу, а не на материалы о семейном строительстве в этом монастыре.
Другое свидетельство более красноречиво и более важно в связи с нашими наблюдениями. Под 1423 г. летописи рассказывают еще об одной колмовской постройке: «И того лета свершиша две церкви камены: святую Богородицю на Колмове и святого Якова на Лужищи»[405]. Новгородская Первая летопись, из которой взят цитированный текст, не называет имени строителя Успенской церкви 1423 г. Нет этого имени и в повторивших то же известие Новгородских Четвертой и Второй летописях[406]. Однако это имя сохранилось в одной западнорусской летописи, до сих пор, к сожалению, не изданной. Это «Сборник епископа Павла», представляющий собой выборку XV в. из новгородских летописей, ограниченную 1461 годом. Исследовавший этот сборник А. А. Шахматов отметил некоторую избыточность его сведений сравнительно с Новгородскими Первой и Четвертой летописями, восходящими к тому же источнику. К числу таких избыточных мест относится сообщение 1423 г., сохранившееся в «Сборнике епископа Павла» в следующей редакции: «Поставила Настасья Михаилова церковь камену святую Богородицу Успенье на Колмови у монастыри»[407]. Имя Настасьи Михайловой нам известно: оно имеется в берестяной грамоте № 307 и предположительно связано с женой Михаила Юрьевича.
Мы видим, что в ранней истории Колмова монастыря тесно переплелись имена Юрия Онцифоровича, Михаила Юрьевича и Настасьи Михайловой. Это переплетение тождественно переплетению имен адресатов берестяных грамот, найденных при раскопках на перекрестке Великой и Козмодемьянской улиц. Если вывод о принадлежности этих лиц к одной семье мог опереться на факт совместного обнаружения полученных ими грамот, то материалы колмовского строительства полностью подтверждают этот вывод, демонстрируя их совместное участие в монастырском строительстве, которое свидетельством других источников характеризуется как деятельность одной боярской семьи.
Сведения «Сборника епископа Павла» имеют определенную ценность и для уточнения дат берестяных грамот Михаила Юрьевича и его наследников. Позднейшие (по данным стратиграфии) грамоты Михаила Юрьевича залегают в слоях 3—4-го ярусов (1422–1446 гг.). В тех же слоях обнаружены и грамоты его наследников, причем контекст грамоты № 307, адресованной сыновьям и жене Михаила, не оставляет сомнений в том, что это письмо получено Настасьей уже в период ее вдовства. Стратиграфические показания берестяных грамот давали возможность сделать лишь весьма общий вывод о смерти Михаила Юрьевича в промежуток от 1422 до 1446 гг. «Сборник епископа Павла» позволяет уточнить дату этой кончины. Михаил Юрьевич в последний раз упомянут в летописи под 1421 г., когда он был одним из представителей Новгорода на состоявшемся в январе указанного года Наровском съезде с Ливонским орденом[408]. Но уже в 1423 г. монастырским строительством занимается его жена. Очевидно, смерть Михаила Юрьевича может быть отнесена к самому началу 20-х гг. XV в. и датирована временем между 1421 и 1423 гг.
Любопытно отметить, что это наблюдение подтверждает и хронологический вывод, касающийся духовной Орины. Будучи правнучкой Юрия, она приходилась внучкой Михаилу Юрьевичу и дочерью кому-то из сыновей Михаила – Андреяну или Никите. А эти последние, как показывает стратиграфия их грамот, жили во второй четверти XV в. Время деятельности их детей, таким образом, падает на третью четверть XV в.
Предположения о том, что упомянутый в летописи под 1376 г. Максим Онцифорович был родным братом Юрия Онцифоровича, подтверждаются двумя аргументами. Во-первых, Максим упомянут в Клопском синодике среди других Мишиничей. Во-вторых, грамота № 370, найденная на усадьбе «И» в слоях 8-го яруса (1369–1382 гг.), адресована Юрию и Максиму. Можно добавить еще один аргумент. В грамоте № 300, полученной Михаилом Юрьевичем, упоминается «Максимов хором», в котором естественнее всего видеть хоромы Максима Онцифоровича[409]. Существование брата Юрия Онцифоровича по имени Максим, таким образом, не вызывает сомнений. Не до конца аргументированной представляется только принадлежность именно Максиму Онцифоровичу еще четырех берестяных грамот – № 91, 271, 272 и 279.
В пользу принадлежности этих четырех грамот Максиму Онцифоровичу говорят стратиграфические условия их находки (все они обнаружены также в 8-м ярусе) и социальная характеристика адресата, который занимал ответственную административную должность соцкого (№ 279) и распоряжался зависимыми от него людьми (№ 272). Против этого определения – оставшаяся неразъясненной концентрация грамот, адресованных Максиму, не на достоверной посадничьей усадьбе «Д», а на находящейся по другую сторону Великой улицы усадьбе «Е».
Для более полного решения этого вопроса целесообразно привлечь и другие грамоты, содержащие в своем тексте имя Максим. К их числу относятся три документа, в которых Максиму принадлежит авторство (№ 253, 177, 290) (рис. 41).
Грамота № 253, содержащая распоряжения Максима ключнику о выдаче Емельяну зерна, каких-то вещей и процентов и о сборе старост, обнаружена на усадьбе «Е» в слоях 7—8-го ярусов (1369–1396 гг.)[410]. Ее местонахождение и стратиграфическая дата полностью соответствуют данным четырех упомянутых выше грамот, которые были получены Максимом. Совпадает и социальная характеристика Максима, предстающего в грамоте № 253 землевладельцем. Нет оснований разрывать комплекс грамот Максима, найденных на усадьбе «Е», и предполагать в авторе грамоты № 253 какое-то другое лицо сравнительно с адресатом грамот № 91, 271, 279.
Грамота № 177 происходит из слоев 9-го яруса (1340–1369 гг.) и найдена на усадьбе «И», т. е. вне только что обрисованного комплекса. Она написана Максимом и содержит распоряжение попу выдать ключи Фоме, а также послать куда-то Григория Онфимова[411]. А. В. Арциховский не сопоставлял грамот №№ 177 и 253, однако последовательное сравнение всех букв и индивидуальных особенностей почерка обнаруживает, что оба эти документа являются автографами одного и того же лица. Интересно, что в обеих грамотах имя автора передано с ошибкой: «Маским».
Рис. 41.
а – Берестяная грамота № 177, б – Берестяная грамота № 253, в – Берестяная грамота № 290
Наконец, грамота № 290, адресованная Максимом Юрию и содержащая следующий текст: «Поклоно от Маскима ко Гюргю. Беи чело батку.» – найдена на усадьбе «Е», но в исключительно раннем слое 10—11-го ярусов (1299–1340 гг.). По поводу этой грамоты А. В. Арциховский писал: «Надо отказаться от искушения видеть здесь братьев Юрия и Максима Онцифоровичей. Стратиграфия этого не позволяет. Да и имя «Гюрги» слишком архаично…»[412]. Однако сравнение почерка этой грамоты с почерком уже известного нам Максима – автора грамот № 177 и 253 – устанавливает, что и грамота № 290 написана той же рукой. И здесь, как в рассмотренных выше письмах, автор изображает свое имя с ошибкой: «Маским». Таким образом, мы имеем право не архаизировать грамоту № 290, а, напротив, связывать ее с лицом, жившим в середине и второй половине XIV в. Ведь два других документа, написанных тем же почерком, извлечены из слоев этого времени. Расхождение новой датировки (1340–1369 гг.) со стратиграфической (1299–1340 гг.) здесь минимальное. Такие небольшие расхождения всегда возможны: грамоты затаптывались в грязь, попадали в небольшие, практически не прослеживаемые углубления и т. д. А если это так, то автор грамот № 177, 253 и 290 был современником Юрия Онцифоровича. Но грамота № 290 дает основание утверждать также, что написавший ее Максим был братом Юрия, своего адресата. Сама форма челобития с употреблением слова «батка» такова, что не оставляет сомнений в родственной близости автора и адресата письма.