Из всех молодых людей — спутников Александра, Птолемей, видимо, сделал больше всего, чтобы воплотить в жизнь идеи систематической организации знания, с которыми Аристотель познакомил двор Филиппа Македонского. Птолемей был человеком, чрезвычайно одаренным интеллектуально, творческим и скромным одновременно. Он с понимаемым скептицизмом и снисхождением относился к наклонностям, привитым Александру Олимпиадой. Написанная им история похода Александра, история очевидца, не сохранилась до наших дней, однако ей многим обязаны все дошедшие до нас позднейшие сочинения об Александре.
Основанный им в Александрии Мусей (Мусейон) был по сути первым университетом в мире. Как видно из его названия, он был посвящен служению музам, также, как и школа перипатетиков (последователей Аристотеля) в Афинах. Однако он только формально был религиозным учреждением, лишь в той мере, в какой это необходимо в мире, который не представлял себе возможности интеллектуального процесса, независимого от религии. Это был коллегиум образованных людей, занятых главным образом исследованиями и документированием, но также, в некоторой степени, и преподаванием.
В начальный период на протяжении двух-трех поколений Мусей в Александрии являл собою созвездие ученых умов, с которым не могли сравниться даже Афины в лучшую свою пору. Особенно значимыми и успешными были исследования в области математики и географии. Достаточно назвать имена Евклида, о котором в наши дни знает каждый школьник, Эратосфена, измерившего диаметр Земли (его результат лишь на пятьдесят миль отличается от современных вычислений!), Аполлония (ок. 260–170 до н. э.), рассчитавшего конические сечения. Гиппарх (190–125 до н. э.) сделал первую попытку описать движение небесных светил и составил первую карту звездного неба, чтобы отмечать любые изменения, которые наблюдаются на небе. В Александрии учился Архимед и впоследствии сохранял постоянную переписку с Мусеем.
Не менее знаменитой была и александрийская медицинская школа. Впервые в мировой истории был установлен стандарт профессиональных медицинских знаний. О Герофиле (III в. до н. э.), величайшем из александрийских анатомов, говорили, что он проводил вивисекции трупов преступников, приговоренных к смертной казни. Другие ученые, в противовес Герофилу, осудили занятия анатомией и посвятили себя науке составления лекарственных снадобий.
Научному взрыву в Александрии не суждено было продлиться больше столетия. В организации Мусея не было заложено механизма сохранения преемственности и продолжения научных открытий его начинателей. Это был «придворный» колледж, его учителя и «профессора», как бы мы сказали сегодня, назначались и оплачивались фараоном. «Республиканский характер» школ и академий в Афинах был гораздо более устойчивым и независимым. Верховный патронат над Мусеем был благотворен, пока фараонами были Птолемей I или Птолемей II. Но впоследствии тысячелетняя традиция египетского жречества поглотила Птолемеев и погубила аристотелевский настрой Мусея. Не прошло и сотни лет, как его научная энергия полностью иссякла.
Одновременно с Мусеем Птолемей I создал себе и более долговечный памятник — знаменитую Александрийскую библиотеку. Это была комбинация государственной библиотеки и государственного издательства в невиданных до той поры масштабах. Одна из ее задач была энциклопедическая: если кто-то из иностранцев привозил неизвестную в Египете книгу, он был обязан сдать ее для копирования. Эта копия пополняла собрание библиотеки. Все более-менее популярные произведения непрерывно тиражировались внушительным штатом переписчиков.
Александрийская библиотека, словно современное университетское издательство, постоянно предлагала к продаже свои копии имевшихся книг. При Каллимахе (III в. до н. э.), возглавлявшем библиотеку во времена Птолемеев II и III, регулярно проводилась систематизация и составление каталогов книжных накоплений.
В те дни, не будем забывать, книги не перелистывали страница за страницей, а сворачивали в свиток. Для того чтобы отыскать нужное место в тексте, читателю приходилось разворачивать и сворачивать эти свитки, от чего страдали и книги, и нервы читателей. Поневоле представляешь какое-нибудь незамысловатое приспособление, с помощью которого можно было бы, не тратя лишних усилий, просматривать свиток от начала до конца. Но ничего подобного так и не было придумано. Каждый раз, когда книгу читали, ее непременно вертели две, и не всегда чистые, руки.
Для того чтобы сберечь время и силы читателей, именно Каллимах придумал разбивать пространные сочинения, такие, как «История» Геродота, на отдельные книги, или тома, как бы мы теперь назвали, — каждая на отдельном свитке.
Александрийская библиотека привлекала огромное множество учащихся, куда большее, чем Мусей. Все эти посетители из самых разных концов света представляли немалый денежный интерес для александрийских торговцев и содержателей постоялых дворов.
Поразительно, но в Александрии, по всей видимости, не предпринималось никаких попыток что-либо напечатать — не только книги. Этот факт вначале кажется совершенно непостижимым: весь тогдашний мир требовал книг, а кроме книг, постоянно нужны были разного рода афиши, листовки, объявления и тому подобное. Однако до XV в. в истории западных цивилизаций не появлялось ничего, что можно было бы назвать книгопечатанием.
И дело не в том, что искусство книгопечатания было технически слишком сложным или зависело от каких-то предварительных открытий и изобретений. Печать — это простейшее и самое очевидное из приспособлений. В принципе о ней знали всегда. Как мы уже говорили, есть основания предполагать, что палеолитический человек мадленского периода украшал свою кожаную одежду, нанося на нее костяным валиком отпечатки различных узоров. «Печати» древних шумеров — это опять же печатные приспособления. Монеты также изготовляли с помощью подобной технологии.
Неграмотные люди во все века использовали металлические или деревянные печатки, чтобы поставить свою подпись. Вильгельм Завоеватель, норманнский герцог и король Англии, пользовался подобной печатью и чернилами, когда нужно было подписывать документы. В Китае классические тексты размножали, делая оттиски с печатной доски, еще во II столетии до н. э. Но то ли из-за формы книг или из-за сопротивления со стороны владельцев рабов-переписчиков, защищавших свои прибыли; а может быть, потому, что скорописное «демотическое» письмо было и так достаточно легким и быстрым, чтобы еще думать о его ускорении и развитии (что было совершенно неизбежно в случае с китайскими иероглифами или готическим шрифтом); или же потому, что пропасть разделяла в общественной жизни человека мысли и знаний и человека технических умений — но книгопечатание так и не появилось, даже в простейшем виде для воспроизводства иллюстраций.
Главная причина того, что не удалось организовать книгопечатание, заключается, очевидно, в том, что не было в достатке материала необходимой плотности и удобной формы, пригодного для печати книг.
Снабжение папирусом было строго ограничено. К тому же не существовало единого формата для книжной страницы. Бума- re еще предстояло прийти из Китая, чтобы сыграть свою роль в освобождении разума в Европе. И даже если бы появились книгопечатные станки, они все равно простаивали бы без дела, а в это время продолжалось бы неспешное изготовление папирусных свитков. Но этим сложно объяснить, почему не использовали копировальные доски или штампы для воспроизведения иллюстраций или чертежей.
Египет — единственный регион, где растет папирус. Это помогают нам понять, почему Александрии так быстро удалось достичь значительных успехов в области знания. Того же Эратосфена, учитывая те скудные приспособления, которыми он пользовался, можно поставить на один уровень с Ньютоном или Пастером. При этом Александрия почти никак не повлияла на политику или на духовную жизнь своего времени.
Мусей и Библиотека в Александрии были средоточием света, который можно сравнить с затемненным фонарем, скрытым от остального мира. Не существовало никаких средств донести эти достижения до благожелательно настроенных людей за пределами Александрии, за исключением утомительного переписывания книг вручную. В те времена не было способа общения, доступного большинству людей. Ученым приходилось, тратя значительные средства, добираться до этого многолюдного научного центра, потому что не было иного способа добыть хотя бы крупицу знаний. В Афинах и Александрии единичному искателю можно было приобрести самые разные манускрипты по разумной цене, но любая попытка заняться образованием масс немедленно вызвала бы критическую нехватку папируса.
Впрочем, образование вообще не шло в массы. Чтобы приобрести нечто большее, чем поверхностные знания, необходимо было пожертвовать своей размеренной жизнью, поменять ее на долгие годы ненадежного существования в отдельном мирке неустроенных и перегруженных утомительной работой мудрецов. Ученость, конечно, не означала такого полного разрыва с повседневной жизнью, как посвящение в жрецы, однако по своей природе это были явления одного порядка.
И очень быстро это чувство свободы, открытость и прямота суждений, которые, как воздух, необходимы для подлинной интеллектуальной жизни, исчезли из Александрии. С самого начала покровительство Птолемея I ставило предел возможной политической дискуссии. Впоследствии разногласия между школами впустили суеверия и предрассудки уличной толпы в научную жизнь.
Мудрость покинула Александрию, оставив вместо себя педантизм. Работа с книгой заменилась преклонением перед ней. Очень скоро ученые превратились в изолированный класс, со всеми присущими этому классу неприглядными особенностями. Не успело смениться и несколько поколений в Мусее, как Александрия познакомилась с новым типом человеческого существа — неуклюжим эксцентриком, непрактичным, незнающим самых простых житейских вещей. С буквоедом, у которого привычка выходить из себя из-за каждой мелочи сочеталась с зоркой ревностью к коллегам по цеху и презрением к необразованной толпе за пределами его мирка. Одним словом, миру явился Книжный Червь. Он отличался такой же нетерпимостью, как жрец, только не имел алтаря, и таким же невежеством, как знахарь, хоть и не жил в пещере. Его ничуть не утомляли долгие часы, проведенные за переписыванием книг. Его можно было бы назвать побочным продуктом интеллектуального процесса, но для многих поколений людей этот побочный продукт оказался серьезной помехой, заграждая свет знаний,