– Поскольку моя единственная надежда – это ты, то да.
– Тогда вперед, и давайте поужинаем.
Через минуту-другую мы уже сидели в экипаже и мчались сквозь грязь и туман по Кэннон-стрит. Но только когда мы въехали на Флит-стрит и Стрэнд, я начал осознавать реальность своего положения. Каждый магазин и ресторан выглядел теплым и великолепным внутри, но вокруг меня был холодный туманный воздух, и вот я мчался, как герцог, со всех сторон богатство и комфорт, старые знакомые места, словно умоляющие меня вернуться, и только соверен или около того в кармане, что я мог назвать своим собственным.
– Богатые ездят в фаэтонах, а бедные ходят как угорелые, – бормотал я про себя, наблюдая за толпами пешеходов, суетящихся по неряшливым улицам.
"Действительно, богач, – подумал я, – а ведь я на две с лишним тысячи фунтов беднее, чем эти нищие на улице". И вот мы проехали через Флит-стрит и Стрэнд, и по Трафальгарской площади, и по Хеймаркету до известного ресторана, где за экипаж расплатился Вентворт, ворча, я имею в виду не то, что ворчал Вентворт, а возница экипажа, ибо Вентворт был настолько приятен, насколько это вообще возможно.
А теперь начинается то самое дело, о котором читатель должен узнать из этого повествования.
Мы прошли по коридору мимо окна, которое благодаря раздвижной панели служило отдельным баром, к лестнице и на первой площадке встретили официанта, который провел нас в отдельную комнату – помещение средних размеров, с турецким ковром, пианино, несколькими стульями и столом на котором была белоснежная скатерть и множество бокалов.
Вентворт отдал заказ, и через несколько минут ужин был подан.
Возможно, мистер Теккерей дал в "Розе и кольце" лучшее описание хорошего обеда, которое когда-либо было дано. "Пусть, – пишет он, – каждый ребенок подумает о блюде, которое ему больше всего нравится, и представит его перед собой". Если мой читатель сделает это, он сможет насладиться обедом и, в конце концов, это самое главное, так же, как и для меня. Я был голоден, и я был в нетерпении, и я ел и пил, как мог бы это делать преступник, который несколько дней умирал от голода и страха, но у которого внезапно появилась уверенность, будь то основанная на надежде или убеждении, что он выйдет сухим из воды. Наконец, за грецкими орехами и бутылкой "Шато Марго" легкая беседа, которую Вентворт поддерживал во время ужина, иссякла, и, посмотрев на меня, он сказал:
– Вам было указано не задавать вопросов, и, учитывая обстоятельства, вы вели себя довольно хорошо. Но вам не терпится узнать, о чем я. Человек не каждый день теряет 8000 фунтов, а в следующую минуту слышит, что все его деньги возвращены, так ведь?
– Ради всего святого, сделайте уже что-нибудь. Скажите мне, что вы имеете в виду, или вообще избегайте этой темы, на которую вы намекаете. Я дал вам свое обещание, и я его сдержу, но не играйте со мной. Я могу "есть, пить, веселиться и умереть" не хуже любого другого, но я не позволю над собой насмехаться. Так что выкладывайте всё или говорите о чем-нибудь другом. Вы знаете о моих делах. Больше никто этого не знает, по крайней мере, в настоящее время, так что без обиняков.
– Но предположим, что я принесу радостную весть о том, что ваши дела могут наладиться?
– О, что ж, в таком случае…
– В таком случае, что?
– В таком случае вы могли бы, если не полагаетесь на какую-то сверхъестественную помощь, подсказать мне, как их можно исправить, и таким образом дать мне возможность увидеться с Брауном вместо того, чтобы прятаться…
– Да, и пусть он вручит вам судебный приказ, – сказал Вентворт. ,
– Послушайте, Вентворт, – сказал я. – Вы сказали мне, что мои деньги в безопасности. Вы дали мне свое слово. Я жду, чтобы узнать, почему и как. Пока вы не будете готовы рассказать мне, поговорим о чем-нибудь другом.
– Тогда я готов рассказать вам прямо сейчас, – ответил Вентворт. – Но я хочу вашего безраздельного внимания. Вы, естественно, можете себе представить, что в ветре есть что-то странное. Мне потребуется немного времени, чтобы объяснить суть дела, и вы должны позволить мне сделать это по-своему. Но сначала давайте закажем кофе с бренди и расплатимся по счету.
Мы заказали кофе и бренди, и счет был оплачен, результатом чего было следующее – когда официанту дали чаевые, у Вентворта осталось два шиллинга, а у меня – два шиллинга четыре пенса, так что, если бы я взял экипаж до дома и заплатил вознице за проезд один шиллинг и шесть пенсов, у меня не осталось бы ни шиллинга. Тем не менее, мое настроение, казалось, поднялось по мере того, как мои финансы приходили в упадок. Было ли это результатом вина или моей уверенности в Вентворте, но я пребывал в состоянии изысканно-восхитительного предвкушения, в глубине души испытывая лишь легкое чувство холодного ужаса. Теперь мне предстояло узнать свою судьбу. Я решил, что все будет хорошо, но пока я этого не знал, существовала только одна возможность, от мысли о которой я содрогался от ужаса.
– Теперь, мой мальчик, – сказал Вентворт, – я перехожу к делу. Вы должны, как я уже сказал, позволить мне объясниться по-своему. Вопрос, о котором я собираюсь говорить, весьма экстраординарен – настолько, что, если бы у меня не было под рукой практического доказательства, я бы вообще не обмолвился об этом, но даже с доказательством необходимо, чтобы я сказал несколько слов, чтобы обсудить с вами эту тему. Позвольте мне несколько минут монолога, а затем я сделаю заявление, которое поразит вас, и покажу вам кое-что, что, если это будет все еще возможно, усилит ваше изумление, но которое заставит вас полностью убедиться в том, что, как я говорил вам с самого начала, все ваши деньги – в полной безопасности.
– Сто лет назад, а может, и чуть меньше, во всем мире не было ни железной дороги, ни телеграфа. Если бы кто-нибудь в то время сказал, что в природе вещей возможно путешествовать со скоростью шестьдесят или семьдесят миль в час или отправить сообщение из Лондона в Нью-Йорк за несколько минут, на него посмотрели бы как на сумасшедшего; и все же мы можем пообедать в Лондон в семь часов вечера, а позавтракать в восемь часов следующего утра в Дублине, Эдинбурге или Париже, и мы можем отправить сообщение в любую точку мира за несколько минут. Неужели вы полагаете, что теперь больше нет места открытиям? И если человек, сидящий, скажем, в Лондоне, может перенести свои мысли в место, находящееся за тысячу миль от него, за несколько секунд, осмелитесь ли вы сказать, что совершенно невозможно, чтобы он также перенес свое тело в то же самое место в то же время? Ну же, мой друг, что вы знаете о природе? У вас есть философия Канта, вы знакомы с его "Критикой чистого разума"; тогда вы знаете, что Пространство и Время – это всего лишь то, что он называет формами чувствительности, другими словами, что они являются только условиями нашего сознания, только частями нашей собственной природы, что, короче говоря, они вообще не существуют, за исключением тех случаев, когда мы осознаем их. Опять же, не будучи идеалистом, вы знаете, что, предполагая существование такой вещи, как материя, она навсегда скрыта от нас нашими собственными ощущениями, и что внешний мир, насколько мы его знаем, есть не что иное, как ряд групп ощущений, которые существуют только пока мы осознаем их. Этот нож острый и твердый, и он причинил бы мне боль, если бы я порезался им, но острота и твердость – такие же чисто наши ощущения, и они так же мало существуют вне нашего сознания, как и боль. О вещах мы не знаем ничего, кроме наших собственных ощущений, и порядок наших ощущений, который мы называем Миром, может быть адекватно объяснен известными законами ассоциации, вообще не предполагая существования материи. Итак, зная, что вы ничего не ведаете о тайне Бытия, скажете ли вы, что что-либо невозможно? Теперь посмотрите. – он достал из кармана маленькую синюю бутылочку. – С содержимым этой бутылки я могу в одно мгновение переместиться, куда мне заблагорассудится. Железная дорога и телеграф остались в прошлом. Капитал, вложенный в них, подобен капиталу, вложенному в дилижансы, – потерян навсегда; в то время как богатства мира находятся в распоряжении тех, кто владеет секретом Телепорона, ибо таково название, которое я дал своему открытию. Мне нужны сто фунтов для целей, которые я вам объясню. За эти сто фунтов я отдам вам половину доли в Телепороне. Сначала вы должны попробовать Телепорон. Я буду ждать здесь, пока вы не побываете в любом месте, каком захотите, и не вернетесь оттуда, когда вам заблагорассудится. Затем мы обсудим, как донести это открытие до всего мира и вы увидите, что с деньгами, которые вы получите за свою мебель, вы станете миллионером. Вперед, мой мальчик, куда вы хотите отправиться? Что вы скажете о поездке в Туркестан, чтобы взглянуть на Транскаспийскую железную дорогу, о которой вы так много читали?
Боюсь, что я дал читателю весьма неполное представление о речи, которую произнес Вентворт. Сначала, когда он излагал свой план, я испытал глубокое разочарование из-за того, что оно не носило более осязаемого характера. Но он говорил так искренне, с такой очевидной убежденностью и был так увлечен своей темой, поскольку я не передал и десятой части того, что он сказал, что по мере того, как он продолжал, он начал внушать мне свою уверенность. Как бы то ни было, его план был моим единственным шансом вернуть утраченное состояние. Я знал, что он был слишком благороден и гуманен, по сути, слишком джентльмен, чтобы сделать меня жертвой какой-либо бессмысленной шутки в такое время, и я знал, что он проницательный светский человек. Кроме того, я был в очень нервном и возбужденном состоянии и, возможно, более доверчив, чем следовало бы в противном случае. Итак, как это ни странно, к тому времени, когда он закончил говорить, я был настолько взволнован, как он мог бы пожелать, чтобы я попробовал Телепорон.
– Хорошо, мой друг, – сказал я. – Я с таким же успехом могу быть corpus vile[1]