Камень веры и дополнил сочинение Феофилакта Лопатинского.
В учебном деле он явился врагом господствовавшей в семинарии латинской схоластики. Он писал по этому поводу: «Школы при архиереях не иные нужны, только русские; понеже в церквах у нас не по латыни, ниже другими иностранными языками читается и поется, и служба Божия совершается по-русски».
Этими основами, особенно знаменательными в наши дни, он, можно сказать, на целые полтораста лет опередил свой век, выказав себя дальновиднее своих просвещеннейших современников. Наряду с этим, он был безусловно стоек в своих православных убеждениях, предан старинным, переданным от отцов и дедов обычаям и преданиям и не терпел нововведений в жизни и указаниях церковных.
Математику и астрономию он считал для духовенства излишними. В семинарии, которую он перевел из Ростова в Ярославль, было уже тогда до 500 воспитанников.
Он был ревностным проповедником. В Москве напечатаны им семь поучений (1742, 1744 и 1749 годов), в библиотеке ярославской семинарии хранится три тома рукописных его проповедей. Подражая ревностному борцу против раскола, святителю Димитрию Ростовскому, он составил обличение раскольников, оставшееся в рукописи, и дополнил сочинение Феофилакта Лопатинского Обличение неправды раскольничьей, напечатанные в Москве в 1745 году.
Когда вышел указ о записке желающих в раскол, митрополит Арсений говорил: «Надлежит особливые молитвы и ектении читать и на проскомидии часть вынимать; ибо раскольники в церковь не ходят и на нее плюют» – и приказал тогда архимандриту читать особенные, из Служебника выписанные молитвы «о гонящих Церковь».
Впоследствии, при ложном истолковании этого поступка, он был вменен ему в преступление.
Мирная жизнь митрополита в епархии ознаменовалась, однако, двумя столкновениями с Петербургом.
Коллегия экономии, заведовавшая монастырскими и архиерейскими имениями, отправила несколько инвалидов для помещения в Ростовские монастыри. Арсений не принял их, отозвавшись, что на их содержание недостает денег. На запрос Св. Синода он отвечал, что в последнее время в Ростовских монастырях пострижено около сорока человек, лишенных сана в прошлое царствование, и для инвалидов не достанет порций. Объяснение это заключало в себе оскорбительные выражения.
Чрез два месяца Св. Синод отправил одного юродивого для помещения в один из Ростовских монастырей. На указ о том Арсений отвечал, что указ этот неосмотрительный и неосторожный.
Синод пожаловался императрице. Императрица приказала объявить митрополиту, чтоб он «от подобных продерзостей конечно воздержался, а ежели впредь будет к указам оказывать противление и презорство, то как помешатель добрых порядков и общего покоя, и как противник и неприятель Высочайшей воли, не только сана архиерейского, но и клобука лишится».
Эти события были еще в начале царствования Елисаветы, которая своим православным сердцем умела понимать пылкую, увлекающуюся в церковных вопросах природу Ростовского владыки.
Год за годом прошло это мирное царствование. В праздник Рождества Христова 1761 года «Дщери Петровой» не стало.
Недолго царствовал племянник ее, Петр III, и затем наступило долгое царствование Екатерины II, имевшей роковое влияние на судьбу Арсения.
На коронование императрицы митрополит Арсений не был приглашен. Отсутствие на таком торжестве представителя столь древней и знаменитой кафедры является обстоятельством, на котором нельзя не остановиться.
Это первое выражение того крайнего недоброжелательства, с которым Екатерина относилась к Арсению.
Это недоброжелательство существовало еще прежде знаменитого и резкого осуждения Арсением решения императрицы об отобрании в казну имений монастырских. С самых первых дней царствования она считала Арсения почему-то личным своим врагом. И эта черта не только политического разномыслия, но и личной ненависти проходит красной нитью чрез всю историю отношения ее к опальному митрополиту. Весьма вероятно, что еще в царствование Елисаветы, когда против Екатерины были партии, она заподозрила Арсения в недоброжелательстве к себе.
Мало того, в отношениях этих можно найти какой-то необъяснимый, точно мистический страх Екатерины пред Арсением. Она боялась его и принимала чрезвычайные по отношению к наблюдению за ним меры и тогда, когда он, старый, больной, с налагавшей невольное молчание заклепкой на устах, был заживо погребен в каземате, или, вернее сказать, каменном мешке.
Из отношений Арсения к Коллегии экономии видно, что он считал уже существование этой Коллегии нарушением прав монастырей и архиерейских кафедр на непосредственное распоряжение принадлежащими им имениями.
«За отобранием от дому архиерейского и от монастырей вотчин, – писал он канцлеру Бестужеву-Рюмину, – приходится с голоду умирать, понеже хлеб у нас весь был по вотчинам в житницах. Когда смолотое и лежавшее в сушилках приедим, то и литургии святой служить нечем и некому, все принуждены идти нищими в мир». При этом он просил канцлера «показать милость к домам Божиим, дабы старанием его возвращены были вотчины по-прежнему».
Нужно полагать, что это письмо побудило Бестужева-Рюмина привлечь к этому вопросу внимание императрицы. Но дело получило, к сожалению, совершенно иное разрешение, чем ожидал Арсений.
Замыслив отнять у кафедр и монастырей вотчины еще с первых дней своего царствования, Екатерина пред коронацией сочла нужным на время утешить духовенство: «Мы не имеем намерения присвоить себе церковные имения, но только предписать закон о лучшем их устройстве».
Затем под собственным наблюдением Государыни была учреждена особая комиссия из духовных и трех светских членов. Среди духовных был недоброжелатель Арсения, митрополит Новгородский Димитрий Сеченов. Это был человек в высшей степени искательный, думавший лишь о своих выгодах и готовый за награду, отличие предать все интересы Церкви.
Комиссия решила разослать по всем монастырским вотчинам и архиерейским домам приходно-расходные книги для записывания денежного и хлебного сбора; и особо назначенных отставных обер-офицеров – для поверки доставленных властям сведений о состоянии и количестве духовных имений. Таким образом, архиереи подвергались ответственности в исконном церковном достоянии пред офицерами. Вероятно, самоуправство этих уполномоченных комиссией) чиновников переступало часто пределы уважения к значению и сану архиерейскому.
Это распоряжение возмутило Арсения, всегда зорко охранявшего права Церкви.
Он находил «оскорбительным и неприличным, что для составления описей офицеры будут входить в алтарь и касаться церковных сосудов и прочей священной утвари, что они в архиерейских домах и монастырях пересчитывали деньги, перемеривали хлеб, выдавая все хозяевам и монастырям с меры, веса и счету».
Арсений считал это за нарушение прав церковной стародавней собственности и унижение духовенства.
Как известно, дело кончилось тем, что все вотчины монастырские и архиерейские были отобраны в казну. На содержание их стали отпускаться скудные суммы. Множество обителей, среди коих и древние, хранившие мощи своих основателей, были упразднены, а монастырские земли розданы громадными подарками любимцам Екатерины.
Теперь, спустя полтора века после этого события, о нем можно говорить беспристрастно.
Конечно, эта мера была прискорбным нарушением прав собственности.
Монастырские имения представляли собою пожертвования частных лиц на помин души, на поддержание иночества, на дела благотворения. И эта «последняя воля» жертвователей, среди которых было много и царей русских, не могла и не должна была подвергаться нарушению.
Конечно, как во всяком человеческом деле, в пользовании монастырей землями были некоторые темные стороны. Но эти стороны следовало устранить, сохраняя общее назначение этих имений на дела Церкви, как-то: церковностроительство, церковные школы, больницы, богадельни.
И в наши дни, когда развивается именно эта сторона церковной деятельности, каким бы могучим подспорьем служили эти имения, завещанные верующими душами на добрые дела, а они, вместо того, обогащением нескольких лиц внесли в быт высшего общества распространившуюся затем и даже безумную, преступную, можно сказать, роскошь.
Вот против этого, в корне своем неправильного, решения и счел нужным восстать Арсений. Вероятно, как очень умный человек, он понимал, что его горячие речи, резкие отзывы по этому поводу не изменят прискорбного совершившегося распоряжения. Но он считал своим непременным долгом, хотя и без надежды, отстоять правду и, ценою собственной участи, стоять до конца за интересы Церкви.
Опорой для своего заключения об этой мере он поставил соборное правило, что посвященное Богу не могло быть отчуждаемо.
В пылу негодования Арсений подавал в Св. Синод один протест за другим против отнятия у монастырей вотчин и вмешательства светских людей в духовные дела. Мусина-Пушкина, бывшего президентом Коллегии экономии, он называл «турком». «Горе нам, бедным архиереям, – писал он, – яко не от поганых, но от своих мнящихся быти овец правоверных толикое мучительство претерпеваем». О членах комиссии он отзывался, что они «насилу (едва) в Бога веруют».
В Неделю Православия, когда предаются анафеме враги Церкви, он к обычному чиноположению прибавил «анафему обидчикам церквей и монастырей».
Обо всех этих поступках и отзывах Ростовского митрополита было доводимо до сведения Екатерины, которая была в высшей степени тем оскорблена. Насколько задели ее за живое эти отзывы, видно из того, что она, вообще спокойная и осторожная в выражениях, отзывалась о нем как о «лицемере, пронырливом и властолюбивом, бешеном врале».
Следующий эпизод хорошо показывает меру того страха, с которым она относилась к Арсению.
Желая после коронации выказать пред народом свое благочестие, она решила отправиться в Ростов, чтобы присутствовать на переложении мощей святителя Димитрия Ростовского в новую серебряную раку. И она писала своему штат-секретарю: «Понеже я знаю властолюбие и бешенство Ростовского владыки, я умираю, боясь, чтобы он раки Димитрия Ростовского без меня не поставил» – и приказала поставить к новой раке майора с солдатами.