Моряк рассказал, что на телеграфе на ст. Егорлыцкой служит его дочь и оттуда постоянно присылает ему сведения о передвижениях казачьих частей; что сведения, дававшиеся его дочерью, были часто очень ценные и способствовали успеху большевиков. Рассказал, как он сам действовал с небольшой группой головорезов, когда Корнилов занимал Ростов, и как благодаря его указаниям большевикам в январе удалось занять Батайск и нанести серьезные потери юнкерскому батальону.
Когда эта компания ушла, Ронжин мне сказал, что действительно он пережил тяжелые минуты; что он узнал этого боцмана, которого он обвинял на суде, и боялся, что тот может узнать его.
Пошла новая кошмарная ночь. Мы были свободны, но совершенно обобраны, а не имея ни копейки денег, было бесполезно куда-либо направляться: попали бы в новую переделку в каком-либо другом пункте, близком от станции; без денег далеко не ушли бы.
Я еще вечером 17 февраля/3 марта просил председателя суда потребовать вернуть отобранные у нас деньги и вещи. Он согласился и сказал, что пошлет за ними конного, снабдив его соответствующим предписанием. Мы же решили ждать на ст. Степная возвращения посланного за нашими деньгами и вещами.
Утром 18 февраля/4 марта я вышел на перрон и прошел в уборную. Возвращаясь назад, я заметил, что на станции как будто несколько больше порядка, и дежурные солдаты разгоняют праздношатающихся.
Войдя в зал 1-го класса, я увидел начальника отряда на ст. Степная, разговаривающего с незнакомым мне человеком, бывшим в военной форме без погон, но при шашке. Незнакомец имел вполне интеллигентный вид и был хорошо одет. Лицо было выбрито; рыжие усы подняты a la Вильгельм.
Увидев меня, он обратился к начальнику отряда и спросил:
– Кто это?
– Это один из тех трех, о которых я вам докладывал, что они судом оправданы.
– Почему вы их не расстреляли?
– Я не получал приказания расстреливать всех арестованных и приводимых сюда на станцию. Вами было отдано приказание всех арестуемых предавать военно-революционному суду, что мною в точности и исполняется. За эти три дня сюда было приведено двадцать два человека и из них восемнадцать расстреляно и только четверо оправданы: эта компания из трех лиц и еще один казак-хуторянин.
После этого незнакомец обратился ко мне с вопросом:
– Почему после оправдания судом вы продолжаете оставаться на станции?
Я ответил, что у меня и у моих спутников отобраны все деньги; что за деньгами и за вещами начальник отряда послал конного и что до получения денег мы лишены возможности куда-либо направиться.
– А сколько у вас всех было денег?
– У меня было три тысячи с небольшим, а у моих спутников около двух тысяч.
– Кто вы такой?
– Я торговец; пробираюсь в Екатеринодар по своим делам.
– Вы лжете. Вы не купец и не торговец, а, наверно, состоите в армии Корнилова и, скажу больше, занимаете в ней не маленький пост.
Я увидел, что этот господин много опасней всех прежних судей, и, стараясь сохранить полное самообладание, я ему ответил, что он заблуждается, что я действительно торговец.
– Я повторяю, что ты лжешь! Меня не обманешь! – и, обращаясь к начальнику отряда, сказал: – Корнилов всюду рассылает своих людей; ему особенно важно связаться с контрреволюционными организациями в Екатеринодаре. Вы же здесь ни в чем разобраться не можете. Этот господин мне кажется очень подозрительным. Поэтому приказываю считать, что над ним и его компаньонами никакого суда не было. Потрудитесь их вновь арестовать и сегодня же отправьте в мой штаб в Ростов, где их хорошенько допросят и решат, как надо с ними поступить. – Обращаясь ко мне, он добавил: – Не думаю, чтобы в Ростове вам удалось так же легко отделаться от должного возмездия, как это удалось здесь.
После этого незнакомец быстро вышел из комнаты.
Я обратился к начальнику отряда с вопросом:
– Кто это?
– Главнокомандующий Юго-Восточным фронтом Сиверс.
У меня похолодело сердце. Это был тот прапорщик Сиверс, который своей газетой «Окопная правда» окончательно разложил армии Северного фронта.
Для меня стало ясно, что спасения для нас нет. Штаб Сиверса в Ростове, как я слышал, находился в том же особняке Парамонова, где был перед тем штаб генерала Корнилова, и находившиеся там в качестве прислуги австрийцы – военнопленные, конечно, немедленно меня должны узнать как бывшего начальника штаба Корнилова.
Я пошел в дамскую комнату, где сидел Ронжин и сладко спал на полу армянин Паносов. Ронжин встретил меня заявлением, что он очень голоден и надо подумать, как бы нам достать деньги у начальника отряда и хорошенько закусить. Я ему рассказал все, что произошло.
– Понесла же тебя нелегкая на твою прогулку и на встречу с Сиверсом. Что же нам делать?
Я ответил, что положение безвыходное, что в Ростове нас, конечно, узнают и. в лучшем случае расстреляют; что лучше нам самим с собой покончить.
– Но как?
Надо сказать, что до этого мы несколько раз посылали Паносова за папиросами, и он неизменно оставлял свою заряженную винтовку в комнате.
Я предложил Ронжину разбудить Паносова, послать его опять за папиросами (которые нам, как оправданным, из буфета отпускали в долг) и, воспользовавшись его отсутствием, покончить с собой при помощи его винтовки.
Паносов был разбужен, и я дал ему заказ на папиросы. Паносов встал и пошел за папиросами, взяв с собой винтовку. Мы с Ронжиным переглянулись, и я сказал: «Не судьба. Обещаю больше судьбу не насиловать и не буду пытаться наложить на себя руки».
Вскоре, по распоряжению начальника отряда, мы были объявлены вновь арестованными, и в 3 часа дня нас повели сажать на поезд, который пришел со станции Тихорецкая и направлялся в Ростов.
Поезд стоял на станции Степная более часа. Перед самым отходом поезда к нашему вагону прибежал начальник отряда и сказал старшему конвойному: «Сейчас получена телеграмма, что штаб главнокомандующего из Ростова перешел в Батайск (первая станция от Ростова, на левом берегу Дона), а потому арестованных везти в Ростов не надо, а надо высадить в Батайске, где и сдать председателю военно-революционного суда при штабе».
Я вздохнул облегченно и сказал Ронжину, что надежда на спасение есть; что в Батайске нас могут не узнать.
Начальник отряда затем передал какую-то записку старшему конвойному с приказанием передать ее в руки председателя суда. Обращаясь же ко мне, он тихо добавил: «Пишу, что вас уже судили и суд вас всех оправдал». Затем он дал нам десять рублей на расходы, и поезд тронулся.
Около 6 часов вечера мы были в Батайске, и конвойные нас повели прямо в помещение суда, которое им было указано на станции. Налицо оказались некоторые из судей и сейчас же послали за председателем. Нам приказано было подождать.
Глядя на наших судей, я решил, что дело не безнадежное. Эта публика не производила впечатления кровожадной, и разговор, который они вели, был более чем фривольный. Вспоминали вчерашний ужин с артистками какого-то театра и восторгались одной из них.
Через несколько времени явился председатель суда, и нас вывели в другое помещение. Я попросил Ронжина, Андрея и казака-хуторянина, которого доставили в Батайск вместе с нами, воздержаться от лишних разговоров на суде и предоставить мне изложить всю нашу историю.
Нас позвали в комнату, где заседал суд. Никого посторонних, кроме конвоя, не было. Председатель суда, обращаясь ко всем нам, спросил, кто мы такие и в чем заключается наше дело.
Я подробно все рассказал; сказал, что мы уже судились на ст. Степная и оправданы, что я недоумеваю, почему нас вновь арестовали и доставили в Батайск. Затем я обратился к старшему конвойному и просил его передать председателю суда ту записку, которую он получил от начальника отряда на ст. Степная.
Записка была передана, и председатель суда прочитал ее вслух. Содержание записки было приблизительно следующее: «Препровождая по приказанию главнокомандующего Юго-Восточным фронтом четырех арестованных, сообщаю, что все они судились военно-революционным судом на ст. Степная и оправданы. Считаю, что вторичному преданию суду они не подлежат. Подпись начальника отряда ст. Степная».
Судьи переглянулись между собой, и председатель приказал нас вывести в другую комнату. Минут через пятнадцать нас вновь позвали в помещение суда, и председатель, обращаясь к нам, объявил, что мы судом оправданы и что он очень извиняется за то, что нас, по недоразумению, вторично хотели судить.
Я обратился с просьбой выдать нам письменное удостоверение о нашем оправдании судом. Это было исполнено, и мы, весело настроенные, вышли из помещения суда.
Ронжин сказал мне, что теперь надо спасаться куда глаза глядят, дабы опять не попасть в руки Сиверса.
– Куда же мы денемся без денег? – спросил я его.
– Да, это правда, но что же нам делать?
– Выход один: это снова попросить конвойных нас арестовать и доставить на станцию Степная, где есть надежда получить наши деньги.
– Как, опять к Сиверсу?
– Другого выхода нет.
Мы переговорили с конвойными и, обещав их накормить, получили их согласие считать нас снова арестованными.
В трактире кутнули на все десять рублей, полученные от начальника отряда на ст. Степная, и ночью были доставлены на станцию.
Утром 19 февраля/5 марта мы отправились к начальнику отряда, рассказали о том, что произошло, передали записку председателя батайского суда о нашем оправдании; сказали, что решили дождаться на ст. Степная наших денег; достали от него удостоверение о том, что оправданы дважды, и, по его указанию, отправились в местный революционный комитет достать документы на право дальнейшего свободного проезда.
Весь день ушел на это. Документы достали и вечером, напившись чаю с хлебом, которыми нас угостил запасливый казак-хуторянин, устроились кое-как на ночлег в дамской комнате на станции.
За наше отсутствие было приведено еще шесть человек; трех из них расстреляли, а трех, военнопленных австрийцев, освободили.