В этот же день со мной произошел крайне неприятный инцидент, который мог окончиться трагически. Ронжин пошел утром к начальнику отряда один, а я задержался в комнате и должен был его нагнать. Выйдя на перрон станции, я Ронжина уже не увидел, он куда-то прошел. Я отправился на розыск вагона начальника отряда. Вижу на пути отличный вагон 1-го класса, рядом ходит часовой.
Спрашиваю:
– Это вагон начальника?
– Да.
Я поднимаюсь на площадку вагона; навстречу мне выходит элегантный военный без погон и спрашивает, кого мне надо.
Я отвечаю, что мне надо к «начальнику» по делу.
– Подождите, я доложу.
Адъютант скрывается в одном из купе, и оттуда выходит, главнокомандующий Юго-Восточным фронтом «товарищ» Сиверс.
Я остолбенел, но делать было нечего, и, стараясь скрыть свое волнение, я направился к нему навстречу.
– Каким образом вы здесь? Ведь я приказал всю вашу компанию отправить на суд ко мне в штаб.
– Мы уже там были и оправданы.
– Не может быть! У вас есть удостоверение в том, что вас судили и оправдали?
– Есть и находится теперь в руках у начальника отряда.
– Ну, ваше счастье. Я не рассчитывал вас больше видеть. Суд при моем штабе редко выносит оправдательные приговоры. Но что же вам от меня теперь нужно?
Я извинился, объяснив, что попал к нему случайно, разыскивая начальника отряда. Он мне назидательно объяснил, что он именуется главнокомандующим фронтом, и рекомендовал мне не засиживаться на ст. Степная. Когда я об этом рассказал Ронжину, то он схватился за голову: «Ради Бога, будь осторожней. Какая нелегкая несет тебя прямо в лапы к Сиверсу?»
20 февраля/6 марта я, хотя и спал за столом, сидя на стуле, проснулся поздно. Мои компаньоны уже бодрствовали и были в прекрасном настроении. Тут же вертелся Паносов. Ронжин объявил мне, что в селении около станции, по словам Паносова, имеется отличный трактир и было бы хорошо там поесть.
– На какие же средства мы можем рассчитывать? Даром никто нас кормить не будет.
– Я пойду к начальнику отряда и попрошу у него денег, – сказал Ронжин.
– Попытайся.
К большому моему удивлению, вернувшийся Ронжин действительно принес билет военного займа. Мы ликовали, но затем явилось сомнение в том – разменяют ли этот билет в трактире. Паносов уверил нас, что разменяют, и мы всей компанией двинулись в трактир.
Поели с удовольствием. Одно нас несколько стесняло – это присутствие в соседней комнате каких-то солдат, которые внимательно нас разглядывали.
Расплатившись, мы вышли. Но прошли мы немного и были остановлены криками каких-то солдат, бежавших за нами. Мы остановились. Оказалось, что это те же солдаты, которые нас разглядывали в трактире.
Из дальнейших разговоров выяснилось, что это были офицеры латышского полка, стоявшего около ст. Степная. Начался новый допрос. В результате нам объявили, что мы обманули судей революционных судов, но что их не обманем и что будем расстреляны без всякого суда. Все наши возражения оказались бесполезными.
Последовало приказание позвать восемь солдат с винтовками. Солдаты скоро прибежали, и нам предложено было стать к стенке. Я решил, что сопротивляться бесполезно, и пошел к забору.
Ронжин нас спас. Он начал горячо доказывать, что при всяком режиме решение суда должно быть священно, что правосудием так играть нельзя, что справедливость наших заявлений проверить легко и проч.
Один из латышей, пожилой с виду и, безусловно, кадровый офицер, за нас заступился и уговорил всю компанию отвести нас к начальнику отряда и проверить правильность наших заявлений. «Если же они лгут, то мы их расстреляем там же на железнодорожных путях», – добавил он. Нас повели.
Начальник отряда за нас горячо заступился и приказал нас освободить. Латыши не хотели нас отпустить, и начались препирательства между ними и начальником отряда. В это время в комнату вошел командир латышского полка, одетый в элегантный кожаный костюм. Как мне потом сказали, он был кадровым штабс-капитаном.
Поинтересовавшись, в чем дело, и выслушав начальника отряда, он приказал своим подчиненным разойтись, оставив нас в покое. К нам же он обратился со следующими словами:
– Я вам не рекомендую показываться в селении; мои латыши вас расстреляют и заступничество начальника отряда не поможет.
После его ухода начальник отряда нам сказал:
– Положение ваше становится очень опасным. Латыши вас прикончат, и я не в силах буду вас спасти. Мой совет – немедленно уезжайте.
Я на это ответил, что и наше желание скорей уехать, но что только он один нам может помочь.
– Что же я могу сделать?
– Без денег мы уехать не можем. За нашими деньгами вы послали и, вероятно, завтра посланный их привезет. Самое лучшее будет, если вы нам теперь дадите деньги, а те деньги, которые будут привезены, вы возьмете себе.
Начальник отряда подумал и затем сказал:
– Ну хорошо, я вам деньги дам теперь же, удержав с того, что вам причитается, одну треть в пользу революционной армии. Если вы на это согласны, то через час приходите в мой вагон.
Мы, конечно, с радостью согласились и к назначенному времени были в вагоне начальника отряда. Получив деньги, мы попросили разрешения остаться в его вагоне до прихода поезда из Ростова (мы решили ехать на ст. Тихорецкую, а оттуда, в зависимости от обстановки, проехать в ту или иную сторону).
Поезд в этот день из Ростова не пришел, и с наступлением темноты нас выпроводили из вагона, сказав, что оставлять нас на ночь в вагоне начальника отряда признается недопустимым. Мы попали в трудное положение, ибо идти на станцию не рисковали, опасаясь, что латыши с нами расправятся.
На наше счастье, подвернулся станционный сторож, на которого мы уже раньше обратили внимание из-за чувства соболезнования, которое он проявлял к нам. На нашу просьбу устроить нас на ночлег сторож предложил переночевать в его помещении. Мы пошли и через десять минут сидели за столом, на котором стоял кипящий самовар, крынка с молоком и лежал свежий хлеб. Напившись чаю и помолившись Богу, мы улеглись спать на полу. В соседней крошечной комнате устроился сторож со своей женой и пятью детьми.
Проснувшись, мы с радостью узнали, что около 2 часов дня будет поезд из Ростова и что наше освобождение от соседства с латышами близко и возможно.
Так как мой полушубок был у меня отобран по пути на ст. Степная, а холод давал себя чувствовать, то я решил достать себе что-либо теплое. При помощи того же сторожа я купил за сто рублей старый полушубок и совсем перестал быть похожим на «буржуя».
Мы решили до поезда на станции не показываться. За час до прихода поезда мы, к нашему ужасу, узнали, что поезд воинский и пассажиров в него пускать не будут. Бросились к начальнику отряда. И на этот раз он нам помог. Взял для нас билеты и по приходе поезда, переговорив с начальником эшелона, устроил нас в маленьком купе 1-го класса. Через четверть часа поезд отошел от ст. Степная; мы облегченно вздохнули и перекрестились.
Вечером 21 февраля/6 марта мы были на ст. Тихорецкой. Там мы узнали, что отряд генерала Корнилова взорвал мосты около Великокняжеской и сообщение с Царицыном прервано; что на Екатеринодар поезда не ходят, а около Екатеринодара идут бои большевиков с отрядами «белых» и казаков, сформированных в Екатеринодаре. Оставался свободный проезд только на Владикавказ и на Ростов.
Забираться во Владикавказ нам не хотелось, а ехать куда-либо через Ростов было для меня опасно (в Ростове многие меня знали). Кроме того, я хотел постараться опять попасть в армию Корнилова, а потому мы решили переждать в Тихорецкой и устроились в грязном маленьком номере местной гостиницы. Что касается Андрея, то мы оставили его на ст. Степная, решив, что он, как солдат, может пробраться обратно в Новочеркасск и там переждать события.
В местечке при ст. Тихорецкой мы прожили четыре дня. Выходить много из нашей грязной берлоги мы опасались и только два раза в день, утром и вечером, по очереди, ходили на вокзал справляться о поездах и узнавать слухи и новости о движении отряда генерала Корнилова.
Получавшиеся сведения ничего утешительного не приносили; получалось впечатление, что небольшая группа героев прорывается куда-то на юг; но там, на юге, нет никакой надежды найти опору и пристанище.
По всем же данным, которые мы видели и слышали, ясно было, что большевистские части начинают сорганизовываться, вновь проявляется дисциплина и начинает чувствоваться управление сверху. Корниловская Добровольческая армия была почти окружена, и кольцо вокруг нее начинало сжиматься.
За время пребывания в тихорецкой гостинице я понял, почему при прежних продолжительных плаваниях под парусами в конце концов члены кают-компании становились врагами друг другу. Я начал замечать, что мои отношения с Ронжиным начинают портиться, неотлучное совместное пребывание начинало раздражать, начинались мелкие придирки друг к другу. Мы спали на одной кровати. Он меня неоднократно будил, уверял, что я занимаю всю кровать, заставляя его спать на железном борту, что все его тело болит, что я эгоист и проч.
Постоянные ночные обыски и проверки документов нас раздражали все больше и больше. На пятый день нашего пребывания в гостинице Ронжин утром пошел на вокзал получить очередную информацию. Через полчаса он вернулся взволнованный и бледный.
– На вокзале я сейчас нарвался на командира латышского полка, с которым мы имели дело на станции Степная. Этот господин меня узнал, остановил и спросил, что я тут делаю и где ты. На мой ответ, что мы ожидаем здесь поезд, чтобы проехать в Царицын, он мне сказал, что для него более чем подозрительно видеть нас каждый раз там, где начинается сосредоточение войск; что он меня арестует и прикажет выяснить более основательно, кто мы такие. К счастью, в это время подошли к нему какие-то солдаты и началась ругань. Я воспользовался моментом и удрал. Надо спасаться.
Раздумывать было некогда. Расплатившись за номер, мы вышли из гостиницы и решили пройти, минуя станцию, на железнодорожные пути и первым же поездом отправиться в Ростов, а оттуда, через Лиски, в Царицын.