На наше счастье, у вокзала стоял поезд, который должен был через час отойти на Ростов. Не беря билетов, мы забрались в товарный вагон и устроились в уголке за группой каких-то торговок.
До Ростова доехали благополучно. Но здесь на вокзале нужно было ожидать поезда более восьми часов. Ронжин, которого в Ростове знали меньше, рискнул пройти поесть в зал 1-го класса, а я забился в толпу в зале 3-го класса. Находясь в зале, я видел среди проходивших несколько знакомых лиц, в том числе моряка, которого мы видели на ст. Степная.
Ронжин поручил носильщику взять билеты до ст. Лиски. Поезд наконец был подан, и мы пошли садиться в вагон. По пути к вагону меня остановили двое штатских и, называя «ваше превосходительство», стали расспрашивать, откуда и куда я еду. Я им ответил, что они заблуждаются, принимая меня за кого-то другого, и что я совсем не «превосходительство».
Они, перешептываясь, отошли, но издали за нами следили. В одном из них я узнал офицера, служившего в штабе на маленькой должности и пользовавшегося неважной репутацией. Я опасался, как бы они нас не выдали, но все прошло благополучно, и наконец поезд тронулся. Мы перекрестились.
Ронжин еще с утра чувствовал себя плохо. К отходу же поезда у него, по-видимому, был сильный жар, и он жаловался на боль сердца. Когда поезд стал подходить к ст. Лиски, Ронжин мне категорически объявил, что с него довольно, в дальнейшие предприятия он не склонен пускаться, в Царицын не поедет, а поедет прямо в Петроград к своей жене, которая как-нибудь поможет ему там спрятаться.
– А если суждено погибнуть, то лучше погибнуть дома, а не шатаясь так, как мы теперь с тобой шатаемся, – прибавил он.
Я видел, что уговаривать его бесполезно, и в Лисках я с ним расстался: он тем же поездом поехал на север, а я остался на станции в ожидании поезда в Царицын.
Утром 2/15 марта я приехал в Царицын и отправился искать себе помещение. Нашел за десять рублей в сутки крошечную комнату в очень грязной гостинице. Все приличные гостиницы оказались реквизированными для надобностей большевистских штабов и учреждений. Я чувствовал, что на мне масса насекомых, а потому сейчас же отправился в магазин, купил смену белья и пошел в баню.
Прожив в Царицыне неделю, я увидел, что положение мое скоро станет драматичным: деньги таяли, а надежды скоро соединиться с армией не было. Я решил отыскать какую-нибудь работу.
Пошел в контору местного купца Серебрякова и спросил хозяина. Мне указали на плотного старика, стоявшего в конторе в пальто и с шапкой на голове. Я подошел и сказал, что хорошо грамотен, знаю бухгалтерию и прошу дать мне работу. Он молча на меня посмотрел, а затем раздраженным тоном сказал: «Грамотных теперь не требуется. Да я, впрочем, теперь уже и не хозяин; хозяева – вот эта с.! – и указал на нескольких юношей, сидевших за столом. – Попробуйте обратиться к ним». Я повернулся и вышел из конторы.
На другой день, обедая в ресторане, я увидел за соседним столиком адъютанта генерала Корнилова Толстова85 и мужа дочери генерала Корнилова – моряка Маркова (как потом я узнал, они приехали из Владикавказа, куда сопровождали из Ростова семью генерала Корнилова).
По выходе из ресторана меня нагнал Толстов и спросил, когда и где он может меня увидеть. Я назначил ему свидание у себя в номере через час. Толстов, придя ко мне и увидев обстановку моего номера, сказал, что он постарается меня устроить лучше, и обещал зайти на другой день. На другой день, под вечер, он пришел и сказал, что меня просит сейчас же прийти его хороший знакомый Х.
Я пошел. Х. принял меня как родного. После всех мытарств я с наслаждением провел время в хорошей обстановке и был накормлен отличным обедом. На следующий же день Х. меня устроил на квартире у своего тестя. Какое наслаждение было получить хорошую комнату, кровать с чистым бельем и иметь возможность пользоваться ванной! У милых и гостеприимных стариков я и обедал. Прожил я у них до половины марта. Сообщение с Тихорецкой не восстанавливалось, и я начал терять надежду на возможность соединиться с Добровольческой армией.
Однажды пришел ко мне Толстов и сообщил, что у местного комиссара Минина (он же был городским головой) начальником штаба состоит полковник Генерального штаба К., которого я за скандал, произведенный им в пьяном виде под Новый год в Новочеркасском офицерском собрании, отчислил от штаба Добровольческой армии.
На следующий день я получил сведение, что за мной начинают следить и что мне необходимо немедленно уезжать. Запасшись от Х. рекомендательным письмом к одному из его знакомых в Харькове и взяв у него в долг триста рублей, я в тот же день отправился в Харьков. Выбрал Харьков потому, что, собственно, больше некуда было ехать и, кроме того, надеялся разыскать там моих детей.
За время моего пребывания в Царицыне я выяснил, что большевиками прекращена была всякая коммерческая жизнь в городе. Местные купцы, домовладельцы и просто «буржуи» были сильно ограблены, и очень немногим из них, путем взяток, удалось сохранить возможность вести сносную жизнь.
Постоянного террора еще не было. Периодически расправлялись с отдельными лицами, которых считали опасными. Серьезному же преследованию и расстрелу подвергались лишь те, коих заподазривали в причастности к Добровольческой армии.
До Харькова я добрался благополучно. Там я сначала поместился в гостинице, но затем, благодаря рекомендации Х., я отлично устроился в богатом доме одной старушки, германской подданной.
Нельзя обойти молчанием, что при бывших в Харькове грабежах и уплотнениях квартир распоряжением большевиков, хотя этот дом был полной чашей, в него ни разу не заглянул ни один большевик. Как мне передавали, в период первого владычества большевиков в Харькове замечалось их крайне внимательное отношение вообще ко всем германским подданным. Хотя не трогали и швейцарских граждан, но отношение к ним все же не было таким предупредительным, как к германским подданным.
Своих детей (дочь 15 лет и сына 14 лет) я отыскал в Харькове. Устроились они в одном очень милом швейцарском семействе. Про свою же жену, выехавшую на лошадях из Новочеркасска 10/23 февраля вместе с генералом Ванновским, никаких сведений я не имел. Она предполагала на лошадях доехать до одной из станций железной дороги Царицын—Тихорецкая и оттуда, через Царицын, пробраться в Москву, чтобы постараться ликвидировать имущество нашей квартиры и спасти свои драгоценности, бывшие в банке.
Испытав на себе все прелести путешествия на лошадях из района, занятого Добровольческой армией, я решил, что моя жена погибла. Но через два-три дня после моего приезда в Харьков одной нашей знакомой, кн. Голицыной, было получено из Москвы письмо от моей жены. Я успокоился и решил, что в ближайшем будущем она сумеет как-нибудь пробраться из Москвы в Харьков на соединение с детьми.
С января 1918 года я чувствовал себя отрезанным от мира и, в сущности говоря, ничего не знал о том, что происходит вне района, в котором я находился. Будучи в районе Добровольческой армии, окруженной большевиками со всех сторон, а затем оторвавшись от армии и попав в Царицын, я питался лишь слухами и ничего верного до меня не доходило.
Приехав в Харьков, я через бывшего члена Государственного совета Н.Ф. Дитмара связался с группой углепромышленников, которая субсидировала тайную офицерскую организацию. На квартире одного из членов этой группы я познакомился с полковником, стоявшим во главе Харьковской военной организации, и с командиром офицерского батальона.
В распоряжении Харьковской военной организации имелось три тысячи винтовок с достаточным количеством патронов и около двадцати пулеметов. Была надежда, в случае восстания, получить четырехорудийную батарею; личный состав для батареи был подготовлен.
В батальоне, который, по словам полковника, стоявшего во главе организации, можно было бы собрать в любой момент, числилось около тысячи человек. Кроме того, в списке офицеров, живших в Харькове, числилось около двух тысяч человек. Эти последние не были помещены в существующую организацию. Каждый из офицеров батальона должен был в случае необходимости привести 2—3 офицеров, значившихся в списке и лично ему известных.
Такие же организации, но в меньших размерах, существовали в других городах Харьковской и Полтавской губерний.
Познакомившись с организацией дела в Харькове, я преподал некоторые организационные советы руководителям ее и затем указал, что никакие преждевременные выступления не допустимы. Необходимо выждать, пока окажется возможным иметь связь с генералами Корниловым и Алексеевым, и свои действия строго согласовать с указаниями, которые будут получены. При этом сказал, как свое личное мнение, что считаю наиболее правильным, чтобы все офицеры, которые это могут сделать, направлялись на усиление Добровольческой армии. На местах же могут оставаться лишь те, кои вследствие семейных или других причин в армию ехать не в состоянии. Эта группа офицеров может взяться за оружие лишь при подходе Добровольческой армии, дабы преждевременным выступлением не губить дела и не подвергать напрасно террору тех, которые сидят на месте.
В двадцатых числах марта меня в Харькове разыскал моряк, лейтенант Масленников86, который служил для связи между генералами Корниловым и Алексеевым и Московским национальным центром, в состав которого вошли представители всех антибольшевистских кругов от правых до социалистов включительно.
Этот центр, конечно, вел работу конспиративно; хотя, по-видимому, про его существование большевикам было известно, но они, по указке ли немцев или по своим соображениям, пока его не трогали и на его деятельность смотрели сквозь пальцы.
Масленников рассказал мне, что в Москве назревает восстание, что различные организации объединились и что руководители убеждены в полном успехе. Но что в Москве нет никого из авторитетных военных, который мог бы руководить военной стороной дела; что членов Московского национального центра особенно беспокоит вопрос о том, кому можно поручить направление деятельности военных организаций; особенно важно, чтобы после намеченного переворота было лицо, которое твердо и правильно поставило бы дело и прибрало к рукам все разнообразные военные организации. Что он командирован в Харьков специально ко мне, чтобы от имени Национального центра предложить мне немедленно прибыть в Москву и принять руководство военной стороной дела.