Полковник Михневич читал довольно красиво, но в его лекциях чувствовалось какое-то легкомыслие, поверхностность. Полковник Алексеев как лектор был очень слаб. Полковник Гейсман57 своей тупостью и нудностью приводил аудиторию в полное отчаяние. Практические работы по администрации велись очень плохо (вели их большей частью дежурные офицеры Академии или приглашавшиеся штаб-офицеры Генерального штаба Петербургского гарнизона или Главного штаба), а так как отметок за эти работы не ставили, то большинство слушателей Академии и не выполняли дававшихся заданий.
Дежурными офицерами Академии (классными дамами), наблюдавшими за посещением слушателями Академии, их поведением и пр., были полковники Колюбакин58, Шлейснер59, Дагаев60 и Столица61. Из них только полковник Столица был на месте и производил впечатление блестящего офицера Генерального штаба. Полковник Колюбакин был совершенно бесцветной личностью, а Шлейснер и Дагаев были какими-то ископаемыми.
Про всклокоченного и всегда грязного Шлейснера ходил анекдот, что во время его службы в штабе Кавказского военного округа в Тифлис приезжал Император Александр III и пожелал увидеть огнепоклонников, которые продолжали жить где-то в Кавказских горах. Государю доложили, что пять стариков огнепоклонников будут ему представлены через несколько дней. Когда этих стариков везли в Тифлис, один из них по дороге умер. Начальство заволновалось. Как быть? Государю было доложено, что везут пять, а привезли четырех. Сказать Государю, что пятый умер по дороге, неудобно; это может произвести неблагоприятное впечатление. Государь может решить, что он виновник смерти старика, потревоженного из-за его каприза.
Положение спас якобы начальник штаба округа, предложивший переодеть огнепоклонником полковника Шлейснера. План был якобы принят, и Шлейснер как огнепоклонник привлек особенное внимание Государя.
Этот анекдот вполне подходил к внешнему виду Шлейснера, который в действительности гораздо более походил на грязного, никогда не мывшегося старика огнепоклонника, чем на полковника Генерального штаба, долженствовавшего служить образцом для молодых слушателей Академии.
В Академии обращалось строгое внимание на аккуратное посещение лекций. Требовалось, чтобы слушатели расписывались в особой книге; кроме того, как говорили, в обязанности швейцаров, входило отмечать тех, которые не являлись (у каждого офицера был свой определенный номер на вешалке). Но все же очень многие умудрялись «ловчиться»: одни приходили, расписывались и затем уходили, другие просили своих приятелей расписываться за них; швейцары получали приличную мзду и молчали. На обязанности дежурных штаб-офицеров (классных дам) было производить поверки; но последние происходили редко. Публика распустилась, и очень многие стали игнорировать посещение лекций.
Однажды на одну из лекций нашего младшего класса пришел начальник Академии генерал Леер. Увидя, что в классе мало офицеров, он досидел до конца лекции и затем приказал дежурному штаб-офицеру произвести поверку и всех отсутствующих без уважительных причин вызвать на другой день к нему, Лееру. Скандал получился крупный. Но так как неявившихся было очень много, чуть ли не половина всех слушателей младшего курса, дело ограничилось разносом, угрозой, что при повторении офицеры будут отчисляться от Академии, и принятием мер к более тщательной поверке посещения офицерами лекций. Офицеры после этого стали ходить на лекции более аккуратно.
Учебный год 1894/95 гг. прошел гладко и без каких-либо выдающихся случаев, которые стоило бы отметить.
Лето 1895 года было посвящено полуинструментальным и глазомерным съемкам. Отметки за эти съемки входили как составные в определение общего переходного балла на старший курс, а потому имели большое значение. Кроме того, получение за съемки отметки ниже 8 баллов означало автоматическое отчисление от Академии. Поэтому все к этим летним работам относились очень серьезно.
Для меня первая съемка прошла вполне благополучно, но вторая чуть не повлекла отчисления от Академии. Но все же на старший курс, имея средний балл 11 с большой дробью, я перешел третьим. Всех же слушателей младшего курса было переведено на старший сто. Случай со мной на второй съемке (около Гатчины) заключался в следующем.
Когда работа была почти закончена (оставались какие-то пустяки), я решил проехать к моей семье, жившей в Павловске на даче. Поехал я на велосипеде. Спеша на вокзал, я, проезжая по Гатчинскому парку, летел на спуск с большой скоростью. Край моего пальто как-то попал в колесо, и я на полном ходу свернулся вместе с велосипедом. В результате я поломал себе кость около щиколотки на правой ноге и там же оказались порванными связки. Пришлось пролежать в постели шесть недель, и затем еще более двух месяцев я ходил на костылях.
По правилам за всякую незаконченную съемку ставилась неудовлетворительная отметка, и офицер отчислялся от Академии. Проверявший мою съемку правитель дел Академии полковник Золотарев, большой формалист, считал, что он обязан поступить по правилам и, во всяком случае, не мог самолично их нарушить и поставить хороший балл. Но, с другой стороны, случай был исключительный, съемка была почти закончена, то, что было сделано, было исполнено хорошо, и до срока окончания работы оставалось еще три-четыре дня, то есть с избытком больше того, что мне понадобилось бы для окончания работы. Кроме того, я был из первых по экзаменационным отметкам. С разрешения начальника Академии полковник Золотарев внес этот случай на рассмотрение конференции Академии, которая решила поставить мне удовлетворительный балл. В итоге все прошло благополучно.
Во время прохождения мною старшего курса могу только отметить, что и здесь теории было много, а практических работ мало.
Наша сравнительно тихая и однообразная жизнь при прохождении старшего курса была только однажды взбудоражена лекцией (кажется, тогда подполковника) Евгения Мартынова о Русско-турецкой войне 1877—1878 годов. Об этой ожидавшейся лекции предварительных разговоров было много.
Дело в том, что после окончания Русско-турецкой войны написать историю этой войны было поручено небольшой комиссии под председательством генерала Домантовича62. Составленный и представленный на просмотр старших чинов нашей армии I том вызвал массу возражений. Указывалось, что многие факты переданы или освещены неверно; что по отношению еще живых участников войны допущена совершенно невозможная критика, подрывающая авторитет многих лиц, занимающих еще крупные посты в армии; что вообще действия высшего командного состава армии и центральных управлений Военного министерства представлены в крайне неприглядном, а во многом и неверном освещении; что, наконец, этот труд является не историей, по существу, блестяще проведенной кампании, а самооплевыванием…
Начались пререкания между старшими чинами армии и нападки на генерала Домантовича. Последний представил военному министру обширный доклад, в котором давал объяснения на нападки и доказывал, что он и его комиссия должны дать правду, а не писать превратную самовосхваляющую историю, стараясь не обидеть участников войны. В конце концов все это дело дошло до Государя Александра III.
Государь признал, что труд генерала Домантовича в том виде, как он был составлен, не может быть пущен в общее пользование. Его Величество приказал историю Русско-турецкой войны написать заново, положив в основание, что труд должен заключать только правду, но избегать неуместной и резкой критики.
Работа генерала Домантовича света не увидела, и описание войны было поручено комиссии под председательством другого лица. Новое описание войны, по отзывам многих, грешило другим: было официально-казенное, без всяких серьезных выводов и представляло мало интереса.
Талантливый лектор, подполковник Мартынов, готовившийся к профессорской кафедре по военной истории, для своей диссертации выбрал кампанию 1877—1878 годов. Было известно, что он более чем критически относился к выходившему в свет официальному описанию этой кампании и что он придерживался точки зрения генерала Домантовича, с работами которого по этой кампании он был знаком.
Многие из бывших участников Русско-турецкой войны заволновались и стали требовать, чтобы подполковник Мартынов, до защиты своей диссертации, сделал несколько сообщений о кампании 1877—1878 годов. Такое сообщение и было назначено в Академии Генерального штаба как-то вечером осенью 1895 года. На него собрались все слушатели Академии, все профессора и много посторонних, среди которых было много из старших участников войны 1877—1878 годов. Последние заняли первый ряд.
Подполковник Мартынов говорил блестяще, но многое и многих критиковал. Во время самого сообщения чувствовалось, что неудовольствие среди старших чинов, занимавших первый ряд, нарастает. Стали раздаваться протестующие голоса, некоторые стали переговариваться между собой, двое или трое встали и ушли.
После окончания сообщения несколько генералов (к сожалению, я теперь уже не помню, кто именно) стали резко возражать, указывая, что так освещать и перевирать события нельзя. Получился довольно крупный скандал. Как следствие этого сообщения диссертация подполковника Мартынова была провалена, и, как он ни добивался стать профессором Академии, это ему не удалось: его не пропускали.
К концу моего пребывания на старшем курсе, к моменту приближения экзаменов, среди слушателей нашего курса стало замечаться какое-то нервное состояние. Неоднократны стали случаи отказа одних дать свои записки по лекциям другим, враждебное отношение одних к другим, злорадство по случаю каких-либо неудач и т. д. Ясно, что все это происходило из-за страха перед предстоящими экзаменами и серьезным конкурсом: ведь на дополнительный курс должны были перевести из ста человек всего сорок.
Экзамены при переходе на дополнительный курс прошли у меня хорошо. Средний балл много выше одиннадцати. На первой съемке мне не повезло, я чем-то рассердил проверявшего и получил за съемку всего 8. Но вторая съемка и тактические поездки в поле поправили дело, и перешел я на дополн