, есаул Родионов51 (автор известного романа «Наше преступление»), капитан Соетс52, полковник Ряснянский53 и подполковник Роженко. Кроме переведенных из Могилева, в Быхов было доставлено еще несколько арестованных за сочувствие Корнилову (в том числе бывший член Государственного совета Римский-Корсаков54); но их скоро выпустили на свободу.
В Быхове нас поместили в здании старого католического монастыря. Здание было очень мрачное, комнаты низкие, со сводчатым потолком. Только генерал Корнилов и я имели по отдельной комнате; остальные помещались по 2—3 человека в комнате. Одна большая комната была отведена под столовую, куда мы собирались к чаю, обеду и ужину. Прогулка нам разрешалась два раза в день во дворе, вокруг костела. Впоследствии для наших прогулок отвели большой сад, примыкавший к дому, в котором мы помещались. Охрана внутри здания неслась текинцами, пол-эскадрона которых помещался в самом здании. Наружная охрана неслась ротой Георгиевского полка.
Официально мы все время, кроме необходимого на пищу и отводимого для прогулок, должны были сидеть по своим комнатам, но в действительности внутри здания мы пользовались полной свободой и ходили, когда хотели, один к другому. Денежного содержания мы были лишены, но пищу нам разрешено было готовить на казенный счет такую же, как давали в офицерских собраниях. Из Ставки в Быхов был прислан повар, и нас кормили вполне удовлетворительно.
Сношение с внешним миром официально было воспрещено, но так как комендантом был назначен помощник командира Текинского полка, человек вполне преданный Корнилову, он докладывал о всех приезжавших в Быхов и желавших нас видеть, и к нам допускались все те, которых мы хотели видеть. Вследствие этого очень скоро наладилась прочная связь с Петроградом, Москвой и Могилевом, и мы были в курсе всего того, что происходит, и вели переписку с нужными для нас лицами. Штаб Верховного главнокомандующего также осведомлял нас по всем нас интересующим вопросам. Было разрешено нашим женам поселиться в Быхове и посещать нас ежедневно от 10 часов утра до 6 часов вечера. Таким образом, жизнь наша устроилась совершенно сносно, и мы спокойно ожидали окончания следствия и предания нас гласному суду.
Но недели через полторы-две от председателя и членов следственной комиссии мы узнали, что комитет Юго-Западного фронта, Бердичевский совет рабочих и солдатских депутатов и комиссар Юго-Западного фронта категорически протестуют против перевода из Бердичева в Быхов генерала Деникина и других арестованных с ним и требуют немедленного предания их военно-полевому суду в Бердичеве; что Керенский колеблется и, видимо, склонен согласиться; что в Могилев вызван комиссар Юго-Западного фронта и прокурор, и вопрос должен окончательно разрешиться в ближайшие дни.
Председатель следственной комиссии сказал, что он сделает все, чтобы соединить бердичевских заключенных с нами, и надеется, что это ему удастся, но не скрыл от нас, что положение серьезное.
Действительно, первоначальное разделение нас на две группы было для нас, как я уже отметил, выгодно, давая возможность затянуть следствие и оттянуть решение о назначении суда, но дальнейшее оставление в Бердичеве Деникина и других с ним арестованных было более чем опасно. Охраны надежной там не было и местные революционные власти требовали немедленного военно-полевого суда; оставление арестованных в Бердичеве, при объявлении, что они не подлежат военно-полевому суду, грозило им самосудом озверевшей толпы.
Наконец, благодаря исключительной энергии председателя следственной комиссии Шабловского, бердичевские узники были доставлены в Быхов. (Как мне впоследствии говорил один из членов следственной комиссии, полковник Украинцов, на заседании в Могилеве Шабловскому стоило громадных усилий добиться от Керенского, чтобы последний согласился признать, что бердичевские арестованные не могут быть в Бердичеве преданы военно-полевому суду и должны быть доставлены в Быхов.)
Из Бердичева в Быхов были привезены: генералы Деникин, Марков, Ванновский, Эрдели, Эльснер55 и Орлов56, капитан Клецанда57 (чех) и чиновник Будилович58.
Когда арестованных привезли с вокзала к нашему месту заключения, мы вышли в переднюю их встретить. Вместо радостно настроенных, какими мы ожидали их увидеть, мы в первую минуту встретили группу мрачных лиц, которые даже как-то нас сторонились и спешили пройти внутрь помещения.
Затем это их настроение разъяснилось. Оказывается, что в Бердичеве все последнее время они жили под угрозой постоянного самосуда, подвергаясь непрерывным оскорблениям и издевательствам черни, настроенной агитаторами. Их путь из тюрьмы в Бердичеве до вокзала был поистине крестным путем. Охрана из юнкеров едва их отбивала от озверевшей толпы, сопровождавшей их до вокзала и требовавшей самосуда. В них бросали каменьями и комьями грязи. У бедного генерала Орлова было разбито все лицо, а у других чувствовались последствия ударов на различных частях тела. От Бердичева до Быхова их сопровождала делегация Бердического совета рабочих и солдатских депутатов, которой было поручено проверить, как будут содержаться арестованные в Быхове, и сделать доклад Совету.
Бердичевские узники едва верили, что остались целы, и, предполагая, что и наше положение аналогично ими испытанному в Бердичеве, были удивлены, что мы так свободно себя держим, и опасались, что если это увидят соглядатаи из Бердичева, то будут неприятности. Но бердичевскую делегацию наша охрана, конечно, не допустила даже во двор здания, а когда кто-то из делегатов стал настойчиво требовать, чтобы их допустили, текинцы пригрозили нагайками, и они принуждены были уйти.
На другой день во время нашей утренней прогулки бердичевская делегация подошла к решетке садика и начала делать какие-то замечания. Начальник караула вышел с двумя текинцами и их отогнал, а затем выставил на улице пост, который никого не подпускал к решетке.
Бердичевская делегация, возмущенная подобным снисходительным содержанием арестованных, разослала во все концы телеграммы, и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов стал настойчиво требовать от Керенского назначения другой следственной комиссии и перевода нашего в Петропавловскую крепость. Но благодаря настояниям председателя следственной комиссии и тому, что общественное мнение было на нашей стороне, эти домогательства были отвергнуты, но в состав следственной комиссии включили двух представителей от Совета рабочих и солдатских депутатов. Эти представители оказались порядочными
людьми и, познакомившись со следственным производством, согласились с характером работы следственной комиссии.
Между тем, как и надо было ожидать, Керенский, не имевший возможности выполнить всех обещаний, данных Алексееву о проведении в жизнь требований Корнилова, повел дело так, что сам генерал Алексеев, видя, что он ничего сделать не может, попросил, чтобы его освободили от должности начальника штаба. Вместо него был назначен генерал Духонин59. Все сведения, к нам поступавшие, указывали, что армия окончательно разваливается и надо было ожидать катастрофы со дня на день.
Я писал генералу Духонину и генерал-квартирмейстеру Ставки генералу Дитрихсу60, что надо ожидать падения Временного правительства, надо быть готовыми, что у власти окажутся большевики. Я рекомендовал подтянуть к Могилеву несколько надежных частей, дабы Ставка не оказалась в беспомощном положении и в случае надобности могла под их прикрытием перейти в Киев.
Казалось, что можно путем сохранения менее развалившихся фронтов, именно Юго-Западного и Румынского, еще удержать общий фронт. Но для этого опять-таки нужны были суровые и беспощадные меры, а на них «Верховный главнокомандующий» Керенский не шел.
Чтобы скрасить однообразно тянувшиеся дни, быховские заключенные попросили Аладьина давать им уроки английского языка, а по вечерам собирались вместе, читали вслух, устраивали сообщения, лекции.
Газеты были переполнены статьями о нашем деле. Печатались статьи и за нас, и против нас. Одну из статей, в которой излагалось мнение бывшего комиссара при Ставке Филоненко о деле Корнилова, впоследствии, в годовщину смерти генерала Корнилова, вспомнил генерал Деникин при чествовании памяти Корнилова:
«Год назад русская граната, направленная рукою русского человека, сразила великого русского патриота.
За что? За то ли, что в дни великих потрясений, когда недавние рабы склонились перед новыми владыками, он сказал им гордо и смело: уйдите, вы губите русскую землю.
За то ли, что, не щадя жизни, с горстью войск ему преданных, он начал борьбу против стихийного безумия, охватившего страну, и пал поверженный, но не изменивший долгу перед родиной.
За то ли, что крепко и мучительно любил он народ, его предавший, его распявший.
Пройдут года, и к высокому берегу Кубани потекут тысячи людей, поклониться праху мученика и творца идеи возрождении России.
Придут и его палачи.
И палачам он простит.
Но одним он никогда не простит:
Когда Верховный главнокомандующий томился в Быховской тюрьме в ожидании Шемякина суда Временного правительства, один из разрушителей русской храмины сказал: „Корнилов должен был казнен, но когда это случится, я приду на могилу, принесу цветы и преклоню колено перед русским патриотом”.
Проклятие им – прелюбодеям слова и мысли. Прочь их цветы. Они оскверняют святую могилу.»
25 октября/7 ноября большевики свергли Временное правительство и захватили власть. Керенский бежал. Ясно было, что большевики прежде всего ликвидируют Ставку, а затем, действуя по германской указке, вступят в переговоры с немцами.
Конечно, одновременно со Ставкой большевики должны были ликвидировать и нас. Положение наше стало опасным. В бытность у власти Керенского мы могли, если б захотели, бежать из Быхова совершенно свободно. Но мы этого делать не хотели, мы хотели суда. С появлением же у власти большевиков оставаться в Быхове становилось просто глупо.