Председателю следственной комиссии Шабловскому было сообщено, что мы просим приехать его в Быхов. Он приехал через два дня и сказал нам, что, действуя вполне законно, основываясь на данных следственного производства, он в ближайшие дни освободит всех заключенных, за исключением Корнилова, Деникина, меня, Романовского и Маркова. И действительно, он начал группами освобождать арестованных, и к 18 ноября/1 декабря в Быхове нас осталось всего пять человек.
С 10/23 ноября большевиками уже подготовлялась экспедиция для ликвидации Ставки и нас. Во главе этой экспедиции был поставлен Крыленко, назначенный советским правительством верховным главнокомандующим.
Я послал целый ряд писем Духонину и Дитрихсу, в которых доказывал, что им надо перейти в Киев; что оставаться в Могилеве бесполезно и опасно; что Ставка все равно будет в ближайшие дни занята большевиками.
Но меня не послушались. Генерал Духонин решил оставаться в Могилеве. И только 18 ноября/1 декабря, получив сведение о движении в Могилев большевистского отряда, он решил выехать в Киев. Были поданы автомобили, и на них начали нагружать более важные и ценные документы и дела, но местный Совет рабочих и солдатских депутатов воспрепятствовал отъезду; дела были частью уничтожены, частью внесены обратно в штаб. Духонин решил оставаться на своем посту до конца.
Около 12 часов дня 18 ноября/1 декабря, за подписью Духонина, генералу Корнилову была прислана телеграмма, в которой сообщалось, что большевики приближаются к Могилеву и что нам оставаться в Быхове нельзя; что к 6 часам вечера в Быхове будет подан поезд, на котором нам рекомендуется, взяв с собой текинцев, отправиться на Дон.
Когда генерал Корнилов нам сообщил содержание этой телеграммы, я сказал: «Ну, далеко на этом поезде мы не уедем!»
После обсуждения вопроса о том, как лучше поступить, все же было решено этим поездом воспользоваться, взяв с собою и текинцев; затем, переодевшись в поезде в штатское платье, на ближайших же станциях слезть и продолжать путь по одиночке, так как в противном случае большевики нас выловили бы из этого поезда.
К 6 часам вечера мы были готовы к отъезду, и текинцы пошли к станции на посадку (лошадей, при коноводах, решено было оставить в Могилеве).
Но поезд подан не был, и около 8 часов вечера прибыл к нам в Быхов Генерального штаба полковник Кусонский61, доложивший, что так как, по полученным сведениям, отряд Крыленко остановится в Орше, а в Могилев прибудет только делегация с генералом Одинцовым62 во главе и, следовательно, нам не угрожает никакой непосредственной опасности, то генерал Духонин отложил отправку поезда в Быхов и нам немедленно надлежит оставаться на месте.
Генералы Корнилов и Деникин, в очень резких выражениях, сказали полковнику Кусонскому, что генерал Духонин совершенно не понимает обстановку; что он губит и себя, и нас; что мы в Быхове оставаться больше не можем и не советуем задерживаться в Могилеве генералу Духонину.
Полковник Кусонский уехал на паровозе в Могилев, а генерал Корнилов вызвал нашего коменданта, рассказал ему обстановку и сказал, что нам надо на другой же день, 19 ноября/2 декабря, покинуть Быхов. Затем отдал распоряжение немедленно вызвать из Могилева оставшийся там один эскадрон Текинского полка, проверить, как подкованы лошади, и быть готовым к выступлению к вечеру 19 ноября/2 декабря.
После этого мы совместно стали обсуждать план дальнейших действий. Генерал Корнилов сказал, что сделать переход верхом почти в 1500 верст в это время года полку будет трудно; что если мы все пойдем с полком, то это обяжет нас быть с ним до конца. Генерал Корнилов предложил нам четверым (Деникину, мне, Романовскому и Маркову) отправиться в путь самостоятельно; а он с полком пойдет один. «Теперь я оставить полк не могу; я должен идти с текинцами; если же в пути выяснится необходимость мне отделиться от полка, то один я это сделать могу», – закончил Корнилов. На этом мы и порешили.
Около 7 часов утра 19 ноября/2 декабря к нам опять приехал полковник Кусонский; он сказал, что прислан генерал-квартирмейстером Дитрихсом; что, по последним сведениям, Ставка будет занята большевиками, вероятно, к вечеру этого же дня; что Дитрихс уезжает из Ставки и рекомендует нам немедленно бежать. Кусонский предложил на своем паровозе довезти до Гомеля двоих из нас.
Мы решили так: Романовскому и Маркову ехать с Кусонским, а Деникину и мне пробираться самостоятельно. Переговорив с генералом Деникиным, дабы не ехать вместе, мы решили, что он поедет поездом на юг, а я на север, через Могилев.
Чтобы не подводить охрану Георгиевского полка, которая должна была оставаться в Быхове, у нас были заготовленные в Ставке официальные документы, удостоверяющие, что мы освобождаемся из-под ареста. Попрощавшись с генералом Корниловым и вручив коменданту документы об освобождении нас из-под ареста, мы отправились на его квартиру.
Там мы переоделись. Романовский превратился в прапорщика инженерных войск; Марков надел солдатскую форму. Деникин и я переоделись в штатское. Я сбрил усы и бороду. Соответствующие документы и паспорта были приготовлены заранее.
Пожелав друг другу счастливого пути, мы расстались: Романовский и Марков отправились на вокзал; Деникин остался на квартире коменданта в ожидании вечернего поезда, а я, надев полушубок и темные очки, пошел в город.
На базарной площади я нанял извозчика до женского монастыря, находившегося в 8 верстах от города. Доехав до монастыря, я расплатился с извозчиком и пошел в церковь, где шла служба. Помолившись Богу, я вышел из церкви и, убедившись, что извозчик уехал, пошел в деревню, отстоявшую от монастыря в двух верстах; в этой деревне стоял польский пехотный полк.
Придя в деревню и узнав, где помещается командир полка, я прошел к нему и прямо ему сказал, что я генерал, что мне надо спасаться от большевиков, и просил его дать мне перевозочные средства доехать до станции, находящейся между Быховом и Могилевом. Командир полка отнесся ко мне крайне внимательно, угостил хорошим обедом и дал подводу доехать до станции.
Поезд на север проходил через станцию около 9 часов вечера, и я около часу прождал его прихода. Взял билет до Витебска. Проезжая Могилев, я видел на станции ударный батальон, который, по требованию Крыленко, генерал Духонин отправил в Гомель.
В Орше я решил пройти на станцию и выпить воды. Станция была переполнена матросами. На вокзале, стоя около буфета, я из разговоров окружающих солдат и матросов узнал, что в Орше стоит поезд Крыленко и передовой эшелон отряда, направляемого для ликвидации Ставки; что поезда пойдут в Могилев сейчас же, как будет получено известие, что ударный батальон, столкновения с которым опасался Крыленко, будет отправлен в Гомель (как потом стало известно, Крыленко с передовым эшелоном отряда, назначенного для занятия Могилева, прибыл в ставку 20 ноября/3 декабря).
Генерал Духонин был арестован и на автомобиле отвезен на вокзал, где его ввели в вагон Крыленко. Генералу Духонину было сказано, что его отправят в Петроград. Но затем матросы, собравшиеся у вагона, потребовали, чтобы он вышел. Когда генерал Духонин показался на площадке вагона у выходной двери, то какой-то матрос, почти в упор, выстрелил ему в лицо, после чего его подняли на штыки.
Озверевшие матросы били штыками и прикладами тело последнего Верховного главнокомандующего Русской армии (после бегства Керенского генерал Духонин вступил в исполнение должности верховного главнокомандующего), и долго еще труп генерала Духонина валялся на железнодорожных путях около вагона нового большевистского главнокомандующего – Крыленко.
Здесь на вокзале с болью в сердце я увидел безобразную картину: пьяный офицер-прапорщик сидел между двумя пьяными же матросами, из которых один, обняв офицера, запрокидывал его голову, а другой вливал ему в рот из бутылки водку.
В Витебск поезд пришел часа в 2 ночи. Вокзал был переполнен. Пройдя в зал 1-го класса, я увидел там несколько знакомых лиц и из-за опасения, что меня могут узнать, решил поехать в город и переночевать в какой-нибудь гостинице. Поезд на Смоленск и Москву отходил только около двух часов дня.
Извозчик объехал все гостиницы, но нигде не было свободных номеров; как он мне объяснил, все номера были заняты чинами штаба нового главнокомандующего, ожидающими, когда будет возможно проехать в Могилев.
Извозчик предложил отвезти меня в известную ему квартиру, где можно переночевать. Я согласился. Он подвез меня к трехэтажному дому и позвонил у подъезда. Вышла какая-то женщина и, узнав, что я хочу переночевать, спросила: «Вам надо только переночевать?» На мой несколько недоумевающий ответ, что «Да, только переночевать», она мне сказала, что это будет стоить двадцать пять рублей.
Меня устроили в гостиной, и я отлично заснул. Проснулся после 11 часов утра. Помывшись и напившись чаю, я попросил горничную провести меня в уборную. Когда горничная повела меня во 2-й этаж, где в коридор выходили двери отдельных комнат и где царствовала, почти в 12 часов дня, мертвая тишина, я только тогда понял, что я провел ночь в веселом, но теперь сонном, учреждении…
К 2 часам дня я был на вокзале и, взяв билет 3-го класса до Москвы, вышел на перрон, где и ходил в ожидании поезда. Я совершенно не заметил, как ко мне откуда-то сбоку подошел протопресвитер военного и морского духовенства отец Шавельский63. Я от него отвернулся; он зашел с другой стороны и стал меня разглядывать, обращая этим на меня внимание публики. Я тогда направился к нему и сказал, что прошу его идти рядом со мной.
– Александр Сергеевич, неужели это вы? Как, вы изменились!
– Отец Георгий, мы должны сейчас же разойтись, и прошу вас на меня не обращать внимания и ко мне не подходить. Если меня здесь кто-нибудь узнает, то я погибну.
Отец Шавельский отошел. Немного спустя я наткнулся на моего вестового, которого я просил из Быхова убрать за явно большевистские наклонности, которые он стал проявлять. Солдат остановился, посмотрел на хорошо знакомый ему полушубок, потом на мое лицо. Я был в темных очках, бритый и еще сделал гримасу, чтобы меня трудней было узнать. Узнал ли меня мой прежний вестовой или нет – не знаю, но он как-то странно свистнул и затем вскочил на площадку вагона подходившего поезда.