Поезд был переполнен, и мне удалось пристроиться на ступеньках одной из площадок вагона 3-го класса. Мороз был более 10 градусов, и я после первого же перегона промерз. На первой же станции я соскочил на перрон и побежал вдоль поезда, чтобы устроиться где-нибудь лучше.
Только площадка вагона 1-го класса оказалась свободной. Я взошел на нее. Но когда поезд отошел, я понял, почему эта площадка пуста: впереди вагона была открытая платформа и сильный ветер стал пронизывать меня насквозь. Я решил войти в вагон 1-го класса, чтобы в коридоре немного согреться, но вагон оказался переполненным пассажирами. Я приоткрыл дверь в уборную и увидел там двух дам: одна сидела на главном месте, а другая на ящике с углем. Увидя меня и думая, что я хочу воспользоваться уборной согласно ее назначению, они хотели выйти. Я им сказал, что хочу только согреться, и мы втроем остались в уборной, в которой я и доехал до Смоленска.
Пересев в Смоленске в другой поезд, я утром 21 ноября/4 декабря приехал в Москву. По дороге до Москвы какие-то солдаты два раза проверяли у пассажиров паспорта, причем мои документы не вызвали никаких сомнений.
В Москве я взял у вокзала извозчика и проехал шагом мимо квартиры, которую занимала моя семья. Квартира показалась мне пустой, и я решил, что жене удалось уже выехать из Москвы. Вечером в этот же день я поехал через Рязань и Воронеж в Новочеркасск.
Этот переезд был для меня очень тяжелым. Вагон был страшно переполнен, и я от Москвы до ст. Лиски, то есть более тридцати шести часов, принужден был стоять, не имея возможности ни разу присесть.
В вагоне, в котором я помещался, ехало человек десять молодежи в солдатской форме. Всю дорогу они держали себя довольно разнузданно, но манера себя держать не соответствовала их физиономиям, и мне казалось, что они умышленно себя держат как распущенные солдаты и явно шаржируют. Так как в Лисках (на границе Донской области) они остались в вагоне, то для меня стало ясно, что это юнкера какого-нибудь военного училища или молодые офицеры, пробирающиеся на Дон.
После отхода поезда со станции Лиски эта молодежь стала устраиваться на освободившихся местах. Я подошел к одной из групп и попросил уступить мне верхнее место.
– А ты кто такой? – услышал я от одного из них в ответ на мою просьбу.
Я тогда сказал:
– Ну вот что, господа, теперь вы можете уже смело перейти на настоящий тон и перестать разыгрывать из себя дезертиров с фронта. Последняя категория и та сбавляет тон на донской территории. Я – генерал; очень устал и прошу мне уступить место.
Картина сразу изменилась. Они помогли мне устроиться на верхнем месте, и я с удовольствием улегся. Ноги мои от продолжительного стояния опухли и были как колоды.
В Новочеркасск поезд пришел поздно вечером 23 ноября/6 декабря. На вокзале был дежурный офицер, который указывал приезжавшим офицерам и юнкерам, где им можно остановиться. Я поехал переночевать в общежитие, а утром 24 ноября/7 декабря перебрался в гостиницу. Первое лицо, которое я увидел в гостинице, был председатель Государственной думы М.В. Родзянко, которого под видом тяжелобольного и в загримированном виде доставили из Москвы в Новочеркасск.
Затем я встретился с генералами Деникиным, Романовским и Марковым, добравшимися накануне благополучно до Новочеркасска. От них я узнал, что в Новочеркасске генерал Алексеев, который, в полном согласии с атаманом Донского казачьего войска, приступил к формированию Добровольческой армии64 для борьбы с большевиками. (На формировании Добровольческой армии именно на Дону генерал Алексеев остановился, считая, что только там, под прикрытием Донских казачьих частей, можно будет сравнительно спокойно сформировать вооруженную силу для борьбы с большевиками. Вообще всем нам казалось, что Донское, Кубанское и Терское казачество не будут восприимчивы к большевистским идеям.)
Генерал Алексеев приехал в Новочеркасск в первых числах ноября. Я пошел к нему. М.В. Алексеев сказал мне, что он решил сформировать на Дону Добровольческую армию; что в Петрограде и в Москве им образованы общества для помощи офицерам; что эти общества поддерживают тесное общение с общественными организациями, помогающими им материально, и они будут направлять на Дон всех желающих офицеров, юнкеров и кадетов старших классов; что союз общества офицеров, со своей стороны, примет все меры для облегчения желающим офицерам пробраться на Дон и из других районов.
Я на это ответил, что мне представляется необходимым, чтобы он кликнул клич, призывающий офицеров немедленно направляться на Дон; что его имя среди офицеров очень популярно и на его клич потекут на Дон не сотни, а десятки тысяч офицеров.
Генерал Алексеев на это мне ответил, что сам он об этом думал, но сделать это он пока не смеет.
– Как же я могу обратиться с таким воззванием к офицерам, раз в моем распоряжении нет средств. Ведь и теперь, когда имеется всего около пятисот офицеров и юнкеров, я не сплю по ночам, думая, как мне их прокормить, как их одеть.
На это я ответил, что будет сила, будут и деньги.
– Рискнуть надо; без этого вы, Михаил Васильевич, армии не сформируете. Ведь надо знать нашу общественность: они не дают и не дадут больших средств, пока не будут уверены в успехе, пока в вашем распоряжении не будет достаточной силы. А вы не можете собрать эту силу, не имея средств. Получается заколдованный круг. Повторяю, что не только можно, а должно рискнуть.
Генерал Алексеев сказал, что он еще подумает. Прощаясь со мной, генерал Алексеев сказал, что нам надо в ближайшие дни условиться относительно дальнейшей совместной работы.
25 ноября/8 декабря генерал Деникин и я пошли к Донскому атаману генералу Каледину.
Генерал Каледин принял нас очень серьезно, сказал, что, работая в полном согласии с генералом Алексеевым, он убежден, что генералу Алексееву удастся сформировать хорошую Добровольческую армию, а ему Донскую. Затем он сказал, что очень рад приезду на Дон целой группы генералов, которые помогут наладить организационную работу, но, прибавил генерал Каледин, «имена генералов Корнилова, Деникина, Лукомского и Маркова настолько для массы связаны со страхом контрреволюции, что я рекомендовал бы вам обоим и приезжавшему генералу Маркову пока активно не выступать; было бы даже лучше, если б вы, временно, уехали из пределов Дона». После этого генерал Каледин добавил: «Я отнюдь не настаиваю, чтобы вы уезжали с Дона. Если вас это не устраивает, то оставайтесь, и вы будете гостями Донского казачества; но я, зная обстановку, счел своим долгом высказать, что вам лучше временно уехать. Я убежден, что в самом ближайшем будущем ваше присутствие здесь будет совершенно необходимо; тогда вы вернетесь, и мы вместе будем работать».
Деникин, Марков и я решили уехать из Новочеркасска. Генералы Деникин и Марков решили ехать в Екатеринодар, а я во Владикавказ. Выехав из Новочеркасска 27 ноября/9 декабря, мы благополучно проскочили через Ростов.
27 ноября/10 декабря в Ростове произошло выступление местных большевиков, к которому присоединились бывшие в городе солдаты и матросы. Город был в их руках несколько дней. В подавлении восстания приняла участие первая сформированная в Новочеркасске рота будущей Добровольческой армии.
За два дня до бегства из Быхова я послал вестового с вещами к моей жене, бывшей в имении у знакомых под Харьковом; я ей написал, что буду пробираться в Новочеркасск и прошу ее, как только будет возможно, доставить мне туда вещи. Получив мое письмо и зная из газет, что мы из Быхова бежали и что большевики отдали распоряжение нас задержать в пути, она решила немедленно проехать в Новочеркасск самой.
Приехав в Ростов 27 ноября/10 декабря утром, она, в ожидании поезда на Новочеркасск, сдала все вещи на хранение, а сама прошла в зал 1-го класса. Как раз в это время произошло в Ростове выступление большевиков, и они, заняв город, двинулись к вокзалу. На вокзале началась паника, и бывшим там пассажирам объявили, что кто хочет спасаться от большевиков может воспользоваться поездом, отходящим в Таганрог. Моя жена едва успела вскочить в отходящий поезд и проехала в Таганрог.
5/18 декабря, когда движение опять восстановилось, она поехала через Ростов в Новочеркасск. Но в Ростове из вещей, сданных на хранение, на складе оказались только два взрезанных и пустых чемодана. Все вещи, как мои, так и ее, пропали. Приехав в Новочеркасск, про меня она ничего узнать не могла, так как те лица, которые знали, что я поехал во Владикавказ, почему-то считали, что об этом никому говорить нельзя, и моя жена, в полной неизвестности, принуждена была жить в Новочеркасске.
Приехав во Владикавказ, я поселился в небольшой гостинице и страшно скучал, ожидая вестей из Новочеркасска. Один мой знакомый просил меня занести во Владикавказе письмо к Тапе Чермоеву, председателю союза горцев. Чермоев меня очень любезно принял и в разговоре спросил, не согласился бы я помочь горцам сорганизоваться и устроить приличную армию. Я отказался, сказав, что теперь обстановка такова, что можно ожидать резню между горцами и терскими казаками и что в этом случае мое положение могло бы оказаться более чем странным.
Настроение во Владикавказе было напряженное. Почти каждую ночь разбойники-осетины делали набеги на город и грабили магазины. По вечерам я часто бывал у атамана Терского казачьего войска Караулова; от него узнавал обстановку.
В этот период началось движение в тыл отдельных частей с Кавказского фронта. Терская область и Ставропольская губерния стали наполняться большевистски настроенными солдатами. То там, то здесь начинали вспыхивать беспорядки. Началось брожение и в некоторых станицах Терского казачьего войска.
Атаман Караулов постоянно разъезжал и, насколько возможно, поддерживал порядок. Во время одной из таких поездок, в конце декабря, на станции Прохладная взбунтовавшаяся толпа отцепила его вагон от поезда, и он был убит.
12/25 декабря я получил телеграмму от Завойко (бывший ординарец Корнилова), что он вместе с генералом Корниловым будет в