ушениях, делать пассивными массы и систематически разрушать авторитет партийных руководителей»183. Здесь перед нами образец того клише, которым потом припечатали Жигича. Обстановку продолжал нагнетать Иван Краячич: «…Нужно во всех сферах развить бдительность и посмотреть вокруг себя: не прячутся ли колеблющиеся вражеские элементы. На совещании секретарей комитетов184 нужно остро поставить линию и задачи. Факт, что сторонники Информационного бюро становятся все более активными и скрываются». В ту же дуду дул будущий информбюровец Жигич: «По вопросу сторонников Информационного бюро коммунисты недостаточно остры и терпят различных колеблющихся и вражеские выпады»185. Информбюровцы в тот период действительно проявляли повышенную активность и формировали сеть подпольных групп. Однако в оценках Политбюро ЦК КПХ ярко проступает логика шпиономании: поскольку давление на колеблющихся было усилено, возросло количество репрессированных, и этот результат усиления охоты на ведьм подавался как разоблачение реальных действий реального врага. При чем не только подавался, но и воспринимался так самими членами Политбюро. Следствие всерьез воспринималось как причина.
4 февраля 1949 г. Политбюро занялось единичными случаями. М. Белинич и Бибер доложили об отдельных людях, вызвавших у них подозрение по линии Информбюро. Всего они назвали 11 человек, по которым Политбюро решило провести расследование, но интересно, почему некоторые из них попали под подозрение. Были три женщины, чьих мужей арестовали как информбюровцев или советских шпионов. В отношении одной из них мы точно знаем, что ее потом признали виновной и исключили из партии. То есть югославские сталинисты разделяли мнение своих советских коллег, что муж и жена одна сатана. Наконец под подозрение попал помощник министра просвещения Ёсип Лукатела. В этом случае Политбюро решило: «Нужно подготовить материал для реорганизации министерства и чистки всех тех, в ком есть сомнение, что они скрывают свое отношение к Коминформбюро»186. И здесь у югославских сталинистов повторилась логика советских коллег: если начальник под подозрением, то и его подчиненные тоже. Впоследствии В.Бакарич сообщил, что к сентябрю 1950 г. министерство просвещения пережило пять чисток187.
18 февраля Политбюро опять подтвердило курс на чистку министерства просвещения. Затем раскритиковало Агитпроп: «В нашей печати, как враждебные элементы, так и неопытные наши товарищи, писали вещи, которые соответствуют линии Информбюро». Затем получили удар работники радиостанции за то, что там информбюровцев выявила УДБа, а не парторганизация. Стимулируя охоту на ведьм, Бакарич предложил «привлечь к ответственности партийную организацию» за отсутствие бдительности. Наконец еще одно проявление шпиономании доходящей до абсурда продемонстрировал член ЦК КПХ Мика Шпиляк. Он пожаловался, что в университете, средних школах, ПТУ и даже в партизанской гимназии проявляется «небдительность» к информбюровцам. В чем же именно? По словам Шпиляка: «Допускается свобода вражеской критики»188.
Затем в нагнетании охоты на ведьм по собственной инициативе у Политбюро ЦК КПХ наступил перерыв, который заполнялся импульсами из Белграда. Следующая крупная кампания Политбюро ЦК КПХ, у которой пока не выявлено исходной инициативы Политбюро ЦК КПЮ, прошла в ноябре 1951 – январе 1952 г. Она была направлена на Славонию. 21 ноября 1951 г. М.Шпиляк, С.Комар и З.Бркич осудили местные парторганизации, которым кажется, что информбюровцев в Славонии нет. По мнению членов Политбюро информбюровцы там точно есть. Кроме того, З.Бркич и Белинич осудили парторганизации за то, что они отдали инициативу выявления информбюровцев УДБе189. 9 января 1952 г. Милка Куфрин выступила с критикой парторганизаций в Осиеке и Славонской Пожеге. Особенно досталось Пожеге: «Мы считаем, что к[отарский] к[омитет] своей толерантностью к информбирашам, своей примирительностью к ним объективно помогал этим врагам и что своей политикой спасения отдельных информбюровцев привел к их распространению и пропаданию партийной организации. Члены КП потеряли перспективу и деморализованы, когда против откровенных врагов ничего не предпринималось»190. Видимо, чтобы облегчить задачу, Куфрин предложила понимать информбюровцев как универсальных козлов отпущения, и связывать с их деятельностью не только возгласы за Сталина, но и «распространение деморализации, разброда, пассивности и неверия в наши силы, распространение шовинизма и т.д.»191.
С весны 1952 г. Политбюро ЦК КПХ надолго утратило интерес к информбюровцам. Последний всплеск внимания к ним был уже не у Политбюро, а у Исполкома ЦК Союза коммунистов Хорватии в декабре 1954 – январе 1955 г. Поводом послужил беспрецедентный случай. Осенью в Кострене (район Риеки) был выявлен информбюровец Смоквина, скрывавшийся от ареста с 1949 г.! Горком Риеки по привычке метал молнии: «Характерны были представления членов С[оюза] к[оммунистов], что обнаружение Смоквины дело не членов [партии], и не людей из Кострены, а кого-то другого»192. Горком предложил распустить парторганизацию Кострене, но Исполком ЦК проявил мягкость и решил сперва разобраться. В январе Исполком еще раз вернулся к информбюровцам в связи с их принятием в партию, и на этом упоминания о них прекратились.
Кампания охоты на информбюровцев очень сильно напоминает советскую практику 1930-х гг. Логично было бы предположить, что она увенчается показательными судебными процессами. Они действительно были, но сильно уступают по размаху советским.
В июне 1950 г. на суд были выведены Владимир Дапчевич – полковник, политический комиссар Военной академии и Бранко Петричевич (партийная кличка Каджя) – генерал-майор, заместитель начальника Главного политуправления Югославской армии, обвиняемые в попытке бегства заграницу. Попытка была предпринята еще в 1948 г., вина обвиняемых не вызывала сомнений, но на суд их вывели спустя два года. Показательный процесс тогда не удался. Дапчевич, убежденный, что нужно бороться с режимом Тито, использовал его как трибуну для деклараций и разоблачений193.
Следующая попытка устроить судебный спектакль была предпринята через год. Она была успешной, но ее жертвами оказались гораздо более скромные фигуры. 5 октября 1951 г. начался судебный процесс по делу 14 человек во главе с инженерами Б. Путником и Н. Турудичем. Им поставили в вину шпионаж в пользу СССР. Но, пожалуй, центральным на процессе было обвинение в саботаже, на который вдохновляли обвиняемых советские спецслужбы. Этот саботаж, по версии следствия, воспрепятствовал своевременному завершению строительства двух железнодорожных веток. Обвиняемые были признаны виновными, а Путник и Турудич приговорены к смертной казни, но помилованы. Впоследствии выяснилось, что они были невиновны, а весь процесс – сфабрикован194. Процесс был открытым, широко освещался, на нем присутствовали даже иностранные журналисты. Причины постановки этого спектакля именно осенью 1951 г. легко понять. Еще в 1950 г., учитывая экономические трудности, поразившие страну, Союзная Скупщина на год продлила выполнение первого пятилетнего плана, превратив его в шестилетний (1947-1952 гг.). Но в 1951 г. стало ясно, что плановые задания все равно не могут быть выполнены. Партия и правительство провалили пятилетку и теперь искали козлов отпущения, пытаясь свалить вину на мифический саботаж мифических советских агентов, шпионов и диверсантов.
ВОЗМОЖНО ЛИ БЫЛО СОПРОТИВЛЕНИЕ РЕПРЕССИЯМ?
Оставлял ли репрессивный механизм какие-нибудь возможности для сопротивления идущему сверху давлению? Этот вопрос требует более детального разбора, но предварительный ответ будет скорее негативным. По информации советских дипломатов уже в начале конфликта СССР во все парторганизации были назначены уполномоченные УДБы. «Перед ними ставилась задача выявлять на местах сторонников Информбюро»195. Такую задачу перед ними действительно поставили с началом конфликта, но есть данные, что начальник УДБы соответствующей административной единицы входил по должности в местный партийный комитет еще до этого события196. В начале конфликта партийные руководители настаивали, что УДБа по всей стране работает под контролем партии и в частности ее коллегиальных органов197. Впрочем, в Хорватии эта служба обладала к началу конфликта известной автономией. УДБа подчинялась МВД, а министром внутренних дел Хорватии был Иван Каячич, который вследствие дружбы с Тито держался очень независимо198.
Но каким бы ни было положение по состоянию на 1948 г., в дальнейшем мы видим иное соотношение. Стенограмма заседания Политбюро ЦК КПХ, где разбирали дело Жигича, а это был август 1950 г., приводит к выводу, что контроль над УДБой был лишь у одного человека в Хорватии – первого секретаря ЦК КПХ Владимира Бакарича. Бакарич прямо опирался на спецслужбы и не ставил в известность о своей работе с ними даже членов Политбюро. Он даже мог распорядиться провести обыск в квартире члена Политбюро без ведома республиканского ЦК, как, например, это случилось у Марка Белинича. То, что сам Бакарич называл обыск у М. Белинича всего лишь «визитом», значения не имеет