199. По-видимому, такое же положение сложилось и в других республиках.
На местном уровне спайка партийных функционеров и спецслужб была не менее тесной. Известны шокирующие случаи, когда партия, УДБа и гражданские органы власти взаимно покрывали друг друга. В котаре Джаково в 1948-1949 гг. злоупотребляли служебным положением в личных интересах члены котарского и городского комитетов партии, директора государственных сельхозимений и некоторые должностные лица народных комитетов. Их сотрудничество разрушила только анонимная жалоба, дошедшая до ЦК КПЮ200. Но порой и жалоба на таком уровне не гарантировала успеха. В котаре Кланец Загребского округа котарский и окружной комитеты покрывали своих коллег из УДБы, на которых поступила жалоба маршалу Тито. Котарский начальник УДБы и его окружной начальник ориентировочно в 1947-1948 г. завладевали имуществом арестованных, били их и даже убили троих человек. Но партийные органы пытались замести следы их преступлений, сообщая в республиканскую УДБу и ЦК КПХ заведомо ложные сведения. Каким-то случайным образом это все открылось, и виновные понесли наказания. Интересно, что окружной начальник УДБы был наказан по партийной линии мягче, чем его котарский подчиненный, хотя партийная комиссия и признала, что инициатива преступлений исходила именно от него201.
9 июня 1950 г. Политбюро ЦК КПХ разбирало самоуправство нового секретаря котарского комитета Джаково Стевы Шимича. Секретарь отличался избиением крестьян и запугиванием членов партогранизации. Рукоприкладством занимались и его подчиненные. Как отметила комиссия: «Создается впечатление, что в котаре Джаково не считали революционным никого, кто не бил крестьян при хлебозаготовках»202. Шимича поощрял в его произволе член обкома Осиецкой области Матия Буневац. Сочувственно взирал на происходящее котарский прокурор. Аналогичные явления были отмечены и в соседней Беловарской области. Члены Политбюро ЦК КПХ осудили эту практику. Р. Жигич заявил: «У граждан начинает оформляться мнение, что высокие руководители и члены КП не подвластны закону». А Антун Бибер повторил: «Многие члены партии все еще думают, что они не отвечают перед законом как остальные граждане»203. Решения, принятые Политбюро по этому случаю, являются наглядной иллюстрацией их правоты. Во-первых, более строгое наказание Политбюро вынесло нижестоящему чиновнику, а не тому, кто его поощрял. Во-вторых, через несколько дней С.Комар возмутился судьбой Шимича: «Сейчас, когда он арестован, было сказано, что он может получить 3-4 года принудительных работ. А через несколько дней [менее чем через четыре – Ю.Ш.], когда я говорил с товарищем Звонко [Бркичем] об этом случае, он сказал, что его могут наказать несколькими месяцами»204. Да и сам Комар, как выяснилось на заседании, задолго до этого знал о произволе Шимича и делал ему последнее предупреждение вместо того, чтобы сразу поставить вопрос перед Политбюро. Закон и впрямь для членов партии не всегда имел силу.
22 марта 1951 г. Политбюро ЦК КПХ столкнулось с новым доказательством этой истины. В Славонском Броде секретарь котарского народного комитета изнасиловал девушку. Она подала в суд. Прокурор выступил на его стороне, сфальсифицировал доказательства, запугал свидетелей, и жертву осудили за клевету. ЦК КПХ частным путем узнал об этой истории, и лишь благодаря этому оказалось возможным восстановить справедливость205.
Разумеется, во всех приведенных примерах речь идет о крайних случаях. Но они рельефно показывают, что в случае беззакония непосредственных исполнителей, подкрепленного прямыми стимулами сверху, невинно пострадавший едва ли мог рассчитывать на справедливость. Его жалобы разбились бы о круговую поруку государственных и партийных чиновников.
У нижестоящих органов власти и УДБы нередко обнаруживались свои особые мотивы придать размах репрессиям. Дело было не только в стремлении отвести от себя подозрения в поддержке информбюровцев, как в упоминавшемся ранее случае Панзы Брнэ. Возникали и дополнительные мотивы. Обвинение противника в поддержке Коминформбюро позволяло присвоить себе его имущество. Так весной 1952 г. в реферате «Проблемы законности и правосудия» Политбюро ЦК КПХ получило такую картину произвола УДБы в предшествующие годы: «Случаи обыска квартиры без ордера, изъятие вещей, которые не имеют отношения к уголовному делу, распоряжение вещами, на которые наложен арест, до конечного решения о конфискации и т.п., стали достаточно редкими, хотя они еще есть в отдельных случаях. Большое число жалоб граждан на эти нарушения относится к случаям, которые происходили раньше, а сейчас их граждане забирают назад, ссылаясь на общий курс законности или на правила, которые тем временем приняты»206. Так, из воспоминаний А. Раштегорца известно, что присваивать имущество арестованных информбюровцев не брезговал даже начальник союзной УДБы Светислав Стефанович-Чеча и другие люди из окружения Ранковича207.
Бывало, что раздувание кампании против информбюровцев осуществлялось, чтобы уйти от кары за какие-нибудь другие преступления. Так в Словении в срезе Чрномель торговый инспектор Ё.Мацеле выявил нарушения и злоупотребления у членов местного народного комитета и парткома. Они пользовались своим служебным положением для личного обогащения. В ответ на разоблачения 9 января 1953 г. срезный партком исключил его из партии с формулировкой «информбюровец»208. Бывало, что обвинения в информбюровщине возникали в ходе сведения счетов. В 1951 г. неуживчивый судья Верховного суда Хорватии А.Старчевич заелся со своими коллегами и обвинил пятерых работников суда в том, что они информбюровцы. Те выдвинули встречное обвинение в адрес обидчика, что он сам информбюровец, но в Политбюро ЦК КПХ поверили не им. В результате Старчевич успешно избавился от тех, с кем у него был личный конфликт209.
Руководители местных парторганизаций и органов власти нередко подавляли любую критику в свой адрес. В этой связи характерен пример котара Джаково, где в апреле 1949 г. партийная комиссия ЦК КПХ выявила настоящий разгул местного секретаря горкома. «Эта комиссия в связи с проведением встреч с партийными организациями установила диктаторство со стороны отдельных членов комитета. Так секретарь городского комитета [Джакова] Кавалин пригрозил, что расквасит морду тому, кто будет критиковать руководство, поскольку членов к[отарского] к[омитета] и г[ородского] к[омитета] нельзя критиковать, и никого не нашлось, чтобы опровергнуть такую позицию Кавалина. Члены партии боятся критиковать, вместо этого между собой шепчутся о нарушениях, о которых уже и граждане открыто говорят. Это явление особенно выразилось в партийных организациях в городе Джаково»210. ЦК КПХ осудил зажимание критики на местах, но совсем напрасно обвинил Кавалина. Если бы члены комиссии лучше знали довоенную историю КПЮ, то они могли бы припомнить, как в 1937 году лично Йосип Броз-Тито написал статью, где провозглашал троцкистом любого члена партии, который невпопад критикует партийное руководство211. Это был общий партийный стиль, поэтому методы Кавалина регулярно воспроизводились в партии. В феврале 1951 г. Вицко Крстулович сообщил своим коллегам из Политбюро ЦК КПХ о методах управления в Далмации: «В Книне я видел у некоего офицера ряд писем, в которых народ жалуется на фюрерство»212.
Из-за подобной системы люди на местах, восстающие против несправедливости, часто не могли апеллировать к местным органам власти, и у них оставался один выход – отправлять жалобы наверх, минуя непосредственное начальство. В протоколах Политбюро ЦК КПХ мы обнаруживаем в этой связи интересную закономерность. Партийное руководство крайне плохо воспринимало критические сигналы, поступившие в обход партийной и должностной иерархии. В таких случаях более серьезное наказание нес критик, а не обвиняемое им лицо213. Поэтому у недовольных оставался только один безопасный путь – анонимные жалобы. К информации поступившей наверх от анонимов или случайным путем Политбюро ЦК КПХ относилось терпимо, видимо потому, что нарушение субординации не поддавалось в этих случаях диагностике.
Но даже если информация с мест о злоупотреблениях доходила до руководства партии, это не означало, что она будет адекватно воспринята. В партийных верхах Хорватии наблюдалось то, что можно назвать синдромом токующего тетерева. Ярче всего он проявился в одном из высказываний В. Бакарича. 25 мая 1950 г. Политбюро озабоченно рассматривало политическую обстановку после Цазинского восстания, которое произошло на западе Боснии и охватило прилегающие которы Хорватии. Участники восстания выступали против коллективизации. Бакарич заявил: «…Ситуация не ясна некоторой части наших активистов. Они часто приходят с мест смущенные различными явлениями и приходят с различными чуждыми взглядами, которые им навязывают места»214. То есть если на местах что-то идет не так, и активисты на местах это увидели, то наверху будут считать, что все нормально, а активисты просто подверглись чуждым влияниям. Применительно к информбюровцам это означает: если на местах понимают, что установки ЦК абсурдны, то ЦК их не исправит, а будет косо смотреть на самих активистов. Что эта трактовка верна, подтверждает высказывание председателя президиума Сабора Хорватии Карло Мразовича на заседании Политбюро 2 февраля 1951 г. Он отметил, что «массы одобряют некоторые дела, не зная, что это формы активности Информбюро»