нен271.
Листовки, по-видимому, были самой распространенной формой активности информбюровцев, занимавшей второе место после устных разговоров. В доступных нам источниках они фиксируются в период 1948-1950 гг., но есть один случай относящийся и к 1951 г.272 В основном листовки были малотиражными. В некоторых случаях они изготавливались на печатной машинке. Тогдашнее законодательство рассматривало распространение листовок антиправительственного содержания как преступную деятельность.
Еще одна запрещенная деятельность информбюровцев – прослушивание просоветских радиостанций. Похоже, даже в 1950-1951 гг. это было широко распространенное занятие, сведения о котором мы находим и в Словении, и в Хорватии, и в Сербии, и в Черногории273. Разумеется, поиск альтернативных источников информации – вполне естественное дело для критически настроенного ума, и выглядеть как преступление оно могло, только если принять шкалу господствующих представлений того времени. То же самое можно сказать и о многих других из «преступлений» информбюровцев. Хранение портретов Сталина, распевание русских песен, распространение слухов, констатация объективного положения дел (например, что Югославия находится в международной изоляции), обсуждение с доверенными друзьями тех или иных проблем в информбюровском духе, анекдоты против Тито, «пассивизация», то есть отказ члена партии или общественного активиста от активной общественной деятельности, терпимость к бывшим заключенным Голого острова – таковы были широко распространенные основания попасть в информбюровцы. Для работников спецслужб был еще один особый профессиональный мотив – «злоупотребление должностью». Современные историки трактуют его как проявление мягкости к заключенным информбюровцам, недоносительство на родственников и т.п. В Хорватии на этом основании были репрессированы 33 работника УДБы из 79, т.е. свыше двух пятых274.
Особенности репрессивной политики давно подтолкнули историков и публицистов к предположению, что значительная часть пострадавших якобы за поддержку СССР и Коминформа на самом деле состояла из случайных жертв. Но сколько же тогда было настоящих информбюровцев? Проблема эта особенно трудная, ведь настоящие коминформовцы могли быть не только в числе репрессированных. Наверняка, среди избежавших ареста какое-то число людей просто затаило свои убеждения, страшась мясорубки репрессий. Косвенно о числе убежденных информбюровцев позволяет судить возобновление их активности во второй половине 1950-х гг., когда репрессии уже были позади. Это число измеряется несколькими сотнями. Но нужно иметь ввиду, что лагерный режим, установленный на Голом острове, большую часть реальных информбюровцев сломил, хотя какую-то малую часть прежде нейтральных людей наоборот ожесточил. К тому же во второй половине 1950-х гг. многие из факторов, подталкивавших людей в информбюровцы, перестали действовать. Поэтому даже без репрессий настроение участников движения могло поменяться.
Попытки определить количество реальных информбюровцев до сих пор предпринимались только на локальном уровне. В частности, это сделал М.Превишич для современного Крижевацкого котара и Славонского Брода в Хорватии. Его исследования дали такой результат: в Крижевацком котаре из 41 зарегистрированного информбюровца были осуждены 23, из них настоящих было или 4 или 15 (к сожалению Превишич неточно формулирует свой вывод, но последнее число нам представляется более правильным)275. В Славонском Броде и его округе были осуждены 50 человек, среди них 22 настоящих информбюровца276. Следует оговориться, что Превишич довольно жестко задает критерии «действительных информбюровцев». По его мнению, это индивиды фанатично преданные Сталину и коммунистическому движению под руководством СССР. Они в содержательном и интенционном смысле понимают текст резолюции Коминформбюро, а потому и действуют в ее направлении277. То есть он жестко привязывает информбюровскую ориентацию к внешнеполитическим оценкам. По нашему мнению, под информбюровцами следовало бы понимать всех противников тогдашнего режима, активно выступавших против него со сталинистских позиций. Такое более мягкое определение, несомненно, увеличило бы круг действительных информбюровцев. Конечно, оценки на уровне двух локальных зон недостаточны, чтобы сделать вывод по всей Югославии, но они позволяют нам предположить, что число действительных информбюровцев не превышало половины числа репрессированных.
По тем же причинам, которые мешают нам судить о реальном количестве информбюровцев, трудно проанализировать их социальный состав. По официальным данным, которые приводит Р.Радоньич, среди них было 5626 крестьян, 5081 рабочий, 4008 студентов, 1722 работника Министерства внутренних дел и УДБы, 2616 работников партийного аппарата, 550 руководителей органов власти, включая сюда 63 депутата союзной и республиканских скупщин, 4153 служащих Югославской армии278. Сумма приводимых чисел составляет 23756, что существенно превышает число репрессированных. Поскольку здесь отсутствуют данные о домохозяйках, пенсионерах, инженерах, учителях, преподавателях вузов, рядовых чиновниках, учениках, работниках творческих профессий, можно предположить, что Радоньич указал социальный состав только для тех лиц, к которым применялись какие-либо санкции (т.е. для 30113 чел.). Кроме того, по опубликованным данным известно, что УДБа выявила 1246 писателей, актёров, художников, судей, прокуроров, адвокатов и журналистов, поддержавших резолюцию Коминформбюро279, но число репрессированных среди них мы тоже не знаем.
На региональном уровне социальный состав информбюровцев изучен не намного лучше. Наиболее полные данные мы имеем по Македонии. Их извлекла из архивов Е.Ю.Гуськова. Согласно подсчетам македонской УДБы, датированным январем 1964 г., в республике были выявлены 2604 информбюровца, из них репрессированы 760. В этом списке было 1249 служащих, 184 военных, 76 сотрудников УДБы, 18 профессиональных партийных работников, 147 человек занимали руководящие должности в партии. Также среди информбюровцев зарегистрированы 287 рабочих, 187 студентов, 167 крестьян, 158 ремесленников, 69 деятелей искусства, 61 школьник280. Для Словении существует статистика социального состава арестованных. По данным историка А.Габрича среди них было 244 служащих, 238 рабочих, 78 студентов, 70 интеллигентов, 48 крестьян и 53 человека отнесены к категории «прочие». Но проблема в том, что треть арестованных была потом отпущена, и, следовательно, их принадлежность к информбюровцам не доказана281. На локальном уровне имеются данные по Крижевацкому котару в Хорватии. Там были осуждены как информбюровцы 23 человека. При чем среди них выражено преобладают представители трудящихся классов: 2 рабочих, 9 крестьян, 6 ремесленников, 3 служащих (включая 1 офицера), 1 интеллигент и 2 прочих282.
Таким образом, перед историком возникает два последовательных вопроса: каков был социальный состав репрессированных и каков был социальный состав тех, кто действительно был информбюровцем? В свете приведенных выше данных с долей уверенности можно утверждать только, что информбюровское движение преимущественно городское и в значительной степени в партийно-государственном аппарате. Но и здесь следует обратить внимание на оговорку «с долей уверенности», Не исключено, что имеющиеся в нашем распоряжении цифры указывают лишь на группу риска, т.е. на ту социальную и профессиональную среду, где партия сильнее всего стремилась найти врага. Насаждавшаяся в партии установка «если враг здесь не обнаружен, значит его плохо искали», делает такое предположение очень даже вероятным.
В историографии мало обращали внимание на причины, побудившие настоящих информбюровцев к противостоянию с режимом. На сегодняшний день наиболее полно проблему социальных корней информбюровского движения исследовал черногорский историк Б.Ковачевич. Но сделал он это применительно к черногорцам и с учетом социальной, культурной и исторической специфики Черногории. Тем не менее, если отделить из его анализа собственно черногорское, получается несколько причин, толкавших людей в информбюровцы. Во-первых, это традиционная любовь к России, перенесенная на Советский Союз, и воспитанная компартией вера в непогрешимость Сталина. Во-вторых, это политика привлечения технических специалистов на руководящие должности в системе госуправления, вызывавшая недовольство кадровых революционеров. В-третьих, недовольство граждан моральным разложением партийно-государственных функционеров. В-четвертых, недовольство привилегированным имущественным положением, которое они заняли после войны, предательством коммунистических идеалов. В-пятых, политика превращения партии в массовую, начатая после V съезда, возмущала старых партийцев, поскольку, с одной стороны, в партию шли карьеристы, а с другой, она как будто на деле доказывала справедливость одного из сталинских обвинений. В-шестых, насильственная коллективизация, хлебозаготовки, налоги, принудительные мобилизации рабочей силы породили в народе, особенно среди крестьян, недовольство, которое тоже способствовало появлению информбюровцев283.
Эти выводы Б.Ковачевича находят свое подтверждение в свидетельствах сознательных коминформовцев. Например, в Хорватии Франьо Лепотинец секретарь котарского парткома Врбовец, чья нелегальная деятельность длилась с 1948 г. по февраль 1950 г., ища потенциальных сторонников, в качестве аргумента указывал им, «что они боролись, а от этого сейчас ничего не имеют»