Игорь Евгеньевич СуриковОчерки об историописании в классической Греции
Предисловие
На протяжении 2000-х гг. одной из приоритетных сфер интересов автора этих строк была история исторической науки, исторической мысли в классической Греции. Наша работа в русле данной темы шла по двум основным направлениям: анализ общих особенностей исторической памяти и исторического сознания в указанную эпоху и изучение различных проблем творчества «отца истории» Геродота. Плодом этой работы, в частности, стали практикум-хрестоматия по античной историографии (в соавторстве с А. В. Махланжом)[1], научно-популярная книга о Геродоте, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей»[2].
Однако главным для нас всегда оставался не учебно-методический или популяризаторский, а собственно исследовательский компонент разработки названной тематики. Здесь немаловажную роль сыграло то обстоятельство, что Российским гуманитарным научным фондом был в 2007–2009 гг. поддержан наш (совместный с С. Г. Карпюком) проект «Геродот и Фукидид: зарождение исторической науки в Древней Греции и специфика античного историзма» (07-01-00050а). Это позволило и побудило интенсифицировать изучение «геродотовских» сюжетов.
С течением времени стало ясным, что подготовленный нами ряд статей о древнегреческом историописании и Геродоте представляет собой не простую совокупность, а серию или цикл, поскольку обладает тематическим и концептуальным единством. Из этих статей и выросла настоящая монография.
Статьи, переработанные в главы книги, в большинстве своем на момент написания этих строк опубликованы в различных научных изданиях; в таких случаях в примечаниях указываются выходные данные первой публикации. Во все тексты вносились изменения и/или дополнения. В частности, в ряде случаев добавлены ссылки на литературу, которая на момент нашей работы над первоначальными вариантами текстов еще не существовала или не была нам доступна. Впрочем, мы никоим образом не стремились делать такое расширение справочного аппарата самоцелью.
Помещены тексты не в хронологическом порядке их написания, а в порядке тематическом. Поскольку, повторим, мы занимались проблемами древнегреческого историописания довольно долго, около десятилетия, вполне естественно, что наши точки зрения по тем или иным вопросам могли несколько меняться. Следы этого, разумеется, остались в книге, что может быть воспринято кем-либо из читателей как противоречие автора самому себе. Мы, однако, после долгих раздумий решились не сглаживать эти противоречия. В конце концов, эволюция взглядов ученого — совершенно нормальная вещь; полагаем, эти взгляды и впредь будут в каких-то отношениях меняться, из чего, наверное, все-таки не следует, что написанное ранее нужно in toto сдать в утиль.
Равным образом не стали мы «искоренять» и повторений, которые, очевидно, неизбежны в книге, созданной на основе цикла статей. Глубоко убеждены: когда важные вещи повторяются снова и снова, из этого не проистекает ничего, кроме пользы. Многолетний опыт преподавания в вузах твердо убедил нас в правоте известного принципа repetitio est mater studiorum.
И. E. Суриков
Август 2010 г.
Автор считает своим приятным долгом поблагодарить коллег — сотрудников Отдела сравнительного изучения древних цивилизаций Института всеобщей истории РАН. Они взяли на себя труд прочесть книгу в рукописи, на обсуждении высказали ряд ценных советов, предложений, замечаний. Многие из этих замечаний были нами учтены при дальнейшей работе над текстом; в то же время в каких-то случаях мы предпочли остаться при своем мнении. В любом случае, коллеги, разумеется, не несут никакой ответственности за недостатки, которые могут обнаружиться в книге: таковые следует относить всецело на счет автора.
Некоторые из очерков, вошедших в данную книгу, первоначально появились на страницах изданий, подготовленных Центром интеллектуальной истории ИВИ РАН (руководитель — Л. П. Репина), Центром истории исторического знания ИВИ РАН (руководитель — М. С. Бобкова), Центром «Восточная Европа в античном и средневековом мире» ИВИ РАН (руководитель — Е. А. Мельникова). Мы благодарны руководству и сотрудникам этих подразделений института за неоднократно и любезно предоставляемую нам возможность участвовать в организованных ими научных мероприятиях. Всё это расширяло наш исследовательский «горизонт», помогало пытаться по-новому ставить и решать проблемы.
Отдельная благодарность — Ю. Н. Кузьмину, А. В. Мосолкину, А. А. Синицыну, А. В. Махлаюку, А. В. Короленкову: они охотно и щедро помогали нам в поиске литературы.
Июнь 2011 г.
Часть I.Общие особенности исторической памяти и исторического сознания в античной Греции
Глава 1.Мнемосина и амнезия: парадоксы исторической памяти в античной Греции[3]
Historia versus chronica. «Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!.. Все вы юны умом, ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени». Если верить Платону (Tim. 22b), так будто бы говорил египетский жрец, беседуя в начале VI в. до н. э. с Солоном — прославленным афинским мудрецом, прибывшим в ходе одного из своих путешествий в долину Нила. Конечно, Платон был великим фантазером, творцом грандиозных мифов (некоторые из этих мифов и по сей день властвуют над человечеством, как, например, миф об Атлантиде[4]), и вряд ли разговор между афинянином и египтянином, который он описывает, когда-либо имел место в действительности. Но дело здесь не в точной и скрупулезной передаче конкретных фактов, а в общем понимании ситуации, и в этой сфере Платон проявил удивительную проницательность, блестяще подметив различие в мировосприятии между греками и жителями Древнего Востока.
Действительно, хотя и несколько странно читать подобное применительно к цивилизации, в рамках которой, по общепринятому и справедливому мнению, возник сам феномен исторической науки[5], тем не менее надлежит помнить и о «другой стороне медали». Уже давно и с полным основанием отмечается, что древнегреческому менталитету в целом был присущ скорее «пространственный», чем «временной» модус, что влекло за собой отсутствие существенного интереса к процессам изменения, становления, преимущественную ориентацию на познание законченного и совершенного бытия, иными словами, выражало определенную «антиисторическую» тенденцию[6].
Иными по сравнению с древневосточными цивилизациями (да, пожалуй, и с любым традиционным обществом) оказались в античной Греции и средства фиксации исторической памяти. В высшей степени характерно, что жанр исторической хроники, столь распространенный и на Древнем Востоке — от Египта до Китая, и в Риме (фасты, анналы)[7], а впоследствии — в Византии, в Западной Европе, на Руси (летописи), греческому миру весьма долго оставался чужд. И это при том, что практика ежегодных записей в принципе была знакома грекам. В большинстве греческих полисов в практических (прежде всего календарных) целях составлялись списки следующих один за другим эпонимных магистратов (например, в Афинах — первых архонтов)[8]. Однако характерно, что никакой информации собственно исторического характера к их именам, насколько можно судить, не добавлялось[9].
Не случайно первые греческие историки (логографы, Геродот) при составлении своих произведений должны были ввиду отсутствия письменных хроник опираться почти исключительно на данные устной традиции в тех случаях, когда давность описываемых событий не позволяла «снять показания» с непосредственных свидетелей происшедшего. Жанр хроники стал органичным достоянием античной культуры лишь довольно поздно, в результате греко-восточного синтеза эпохи эллинизма[10].
Древнегреческая цивилизация породила какую-то совершенно особую, ни на что не похожую форму историописания. Эллинский историк классической эпохи отнюдь не сродни своему древневосточному, византийскому или древнерусскому «коллеге». Он — не усердный хронист, скрупулезно заносящий в свою летопись событие за событием, «добру и злу внимая равнодушно». Он — исследователь. Кстати, и сам термин «история», вошедший из греческого во все европейские языки, изначально обозначал просто «исследование», а по сути дела — даже что-то вроде «расследования», «следствия». Ничего специфически исторического в нашем понимании он не подразумевал и мог применяться в равной степени и к материалу природного мира, а не только человеческого общества (достаточно вспомнить «Историю животных» Аристотеля или «Историю растений» Феофраста)[11].
Древневосточный хронист описывает — древнегреческий историк ищет. Для хрониста мир, в том числе мир человеческого общества, — нечто раз навсегда данное, само собой разумеющееся. Ничего нового, удивительного в нем нет и быть не может. Все идет своим размеренным шагом: государства сталкиваются друг с другом, одни гибнут, другие возвышаются, власть переходит от одного владыки к другому… Никакой альтернативы, никакого представления о том, что могло бы быть иначе. Всё сухо, серьезно, монументально. И всё выливается в какую-то «дурную бесконечность». Соответственно, хроники приобретают черты определенной «агглютинативности». Они сливаются друг с другом и вливаются друг в друга. Хронист, начиная свой труд «от сотворения мира», включает в него произведения своих предшественников. Хроника — в известной мере внеличностный, не-авторский жанр. Зачастую она анонимна, иногда псевдонимна (так, некоторые древневосточные хроники составлены от имени царей, хотя понятно, что писали их не сами венценосцы, а их подчиненные-писцы).