Еще большее значение имеет тематическая широта[387]. Для Геродота вполне законными предметами исторического исследования еще являются темы, связанные с этнографией, географией, культурой, менталитетом и т. п. Это придает целостность, многосторонность картине социума и цивилизации. Уже начиная с Фукидида ситуация резко изменяется. Именно этот последний, как справедливо отмечалось[388], определил ключевую проблематику всей последующей историографии, не только античной, но и европейской вплоть до XX в. Военная, политическая, дипломатическая история, одним словом, событийная история — вот что прежде всего интересовало Фукидида и тех, кто шел по его стопам (а таких всегда было подавляющее большинство)[389]. Остальные аспекты жизни общества, как правило, оставались «за бортом» исторической науки, что означало, без сомнения, сужение ее предметного поля.
Тем самым Геродот неожиданно оказался гораздо ближе историкам современной нам эпохи. Те самые «структуры повседневности», которые занимали столь важное место в труде «отца истории», а начиная с Фукидида совершенно игнорировались, в результате разработок прежде всего представителей школы «Анналов» вновь нашли себе полноправное и даже приоритетное место в кругу интересов исторической науки[390]. Нередко можно услышать лозунг «Назад, к Геродоту!» (или в другой, более парадоксальной формулировке — «Вперед, к Геродоту!»). «Эпический прозаик»[391], шедший «не в ногу» со своим временем, тысячелетия спустя оказался созвучен времени нашему. И в этом есть своя закономерность: в конце концов Геродот, первым изобразивший исторический процесс в форме векового конфликта Запада и Востока, внес ключевой вклад в формирование идентичности европейской цивилизации[392].
Глава 3.ΛΟΓΟΓΡΑΦΟΙ в труде Фукидида (I. 21. 1) и Геродот(об одном малоизученном источнике раннегреческого историописания)[393]
Греческих историков самого первого поколения принято в антико-ведческой литературе называть логографами[394]. Этот термин в данном своем значении стал воистину хрестоматийным, его сплошь и рядом можно встретить как в зарубежных, так и в отечественных исследованиях[395]. Обычно логографов понимают как предшественников Геродота. Однако если внимательно всмотреться в их перечень, кочующий из работы в работу, то легко обнаружить, что в нем присутствуют не только историки, которые действительно писали раньше, чем Геродот (Акусилай, Гекатей и др.), но также и его современники, в том числе даже младшие современники. Так, причисляют к логографам Гелланика Лесбосского[396]. А этот автор, хотя и родился, возможно, несколько ранее Геродота (Gell. XV. 23), но, во всяком случае, написал свои последние труды через два десятилетия после смерти «отца истории» и, судя по всему, пользовался сочинением последнего, полемизировал с ним[397].
В то же время сам Геродот из перечня логографов решительно исключается; напротив, его принято противопоставлять им в целом ряде отношений. Возникает в некотором роде парадоксальная коллизия; распространенным оправданием ей служит то, что, как часто считают, обозначение первых историков как логографов не изобретено историографией Нового времени, а встречается уже в античности[398].
Так ли это? В древнегреческих источниках лексема λογογράφος' (дословно — «писатель речей») имеет, как правило, два значения: более широкое и более узко-специальное. С одной стороны, она употребляется по отношению к писателям-прозаикам, дабы отличать их от поэтов. С другой стороны, как известно, в классическую эпоху существовала особая профессия логографа — ритора, составлявшего за плату судебные речи для тяжущихся сторон[399]. Но логографы как первые историки? Попытка найти античный текст с именно таким пониманием термина встречает уже значительные затруднения.
Обычно, впрочем, указывают на известное место из классического (во всех отношениях) автора — Фукидида (I. 21. 1), полагая, что уже он — современник и активный участник первых шагов греческого историописания — понимал под логографами именно тех же писателей, которых ныне понимаем мы. Действительно, у Фукидида — единственный раз во всем его труде — фигурирует это слово, причем в отчетливо критическом контексте. Данный пассаж принципиально важен для интересующей нас проблематики; собственно, на нем будет строиться всё дальнейшее изложение. Поэтому имеет смысл процитировать его in extenso, а в примечании привести и греческий текст оригинала:
«Как ни затруднительны исторические изыскания, но все же недалек от истины будет тот, кто признает ход событий древности приблизительно таким, как я его изобразил, и предпочтет не верить поэтам, которые преувеличивают и приукрашивают воспеваемые ими события, или историям, которые сочиняют логографы (более изящно, чем правдиво), историям, в большинстве ставшим баснословными и за давностью не поддающимся проверке»[400].
Итак, Фукидид противопоставляет здесь свой собственный труд сочинениям каких-то «логографов». Но кто именно фигурирует у него под этим именем? Догеродотовские историки? Не похоже. Ни одного конкретного имени в цитированном отрывке вообще не названо. Да и в целом в «Истории» Фукидида, кажется, только однажды упомянут один из тех авторов, которых современная наука причисляет к логографам. Это Гелланик, причем речь о нем заходит совсем в другом месте (Thuc. I. 97. 2) и совсем в другой связи.
Для того чтобы лучше понять и конкретизировать суть тирады против логографов, представляется интересным рассмотреть ее контекст и прежде всего обратить внимание на то, что говорит Фукидид непосредственно перед тем, как дать процитированную уничижительную характеристику. И вот что мы встречаем (Thuc. I. 20. 3):
«Да и прочие эллины о многих других установлениях и обычаях, существующих еще и поныне, память о которых не изглажена временем, также имеют неправильные представления. Так, например, думают, что лакедемонские цари при голосовании имеют не один, а два голоса каждый и что у лакедемонян был питанатский отряд, которого вообще никогда не существовало. Ибо большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды»[401].
И вот тут-то становится совершенно ясно: Фукидид здесь критикует совершенно конкретного автора, и автор этот — не кто иной, как Геродот! Ведь именно у Геродота (VI. 57) сказано о двух голосах, принадлежащих каждому спартанскому царю в герусии; упоминается у него (IX. 53) и питанатский лох (отряд). Как известно, «отец истории» ни разу не назван по имени Фукидидом, но не вызывает никакого сомнения, что последний прекрасно знал сочинение Геродота. Собственно говоря, существуют прямые свидетельства нарративной традиции о том, что Фукидид еще ребенком прослезился, присутствуя на одном из публичных чтений Геродотом своего сочинения, а последний, заметив это, сделал поощрительное замечание Олору, отцу юного слушателя. Правда, свидетельства, о которых идет речь, довольно поздние (Marcellin. Vita Thuc. 54; Suid. s. v. Θουκυδίδη?), но это отнюдь не повод отказывать им в аутентичности, поскольку ничего заведомо недостоверного в них нет. Геродот действительно неоднократно читал свой труд (на разных стадиях работы над ним) перед различными аудиториями (Dio Chrys. Or. XXXVII. 7; Lucian. Herod. 1; Euseb. Chron. a. Abr. 1572 = 01. 83, 4), — такова вообще была общепринятая практика у прозаиков того времени[402]. Ясно одно: если в детстве Фукидид и вправду был восхищен произведением маститого историка, то впоследствии, в годы зрелости, восхищение сменилось у него значительно более критичным отношением. И не удивительно: методы и приемы, к которым он обращался в своей работе, в целом ряде отношений едва ли не полярно противоположны геродотовским, да и в целом трудно найти двух более непохожих друг на друга авторов, чем эти два великих «служителя Клио»[403].
Итак, рассматривая контекст пассажа о «логографах» (а вся эта часть введения к «Истории» Фукидида, представляющая собой методологический экскурс, имеет огромное значение), мы видим, что полемика ведется именно с Геродотом, а не с кем-либо иным. Из сказанного прямо вытекает: критика «логографов», идущая сразу же после полемического выпада против Геродота, должна быть, несомненно, относима на счет того же Геродота[404] (а не Гелланика или какого-либо историка догеродотовского периода). Фукидид просто развивает и обобщает свою мысль. Иными словами, парадоксальным образом получается, что в его глазах именно Геродот был «логографом по преимуществу», хотя мы-то как раз его таковым не считаем.
Но почему же все-таки Фукидид воспринимал Геродота как логографа? Тут нам прежде всего необходимо понять, кто же такие эти λογογράφοι, упоминаемые в интересующем нас пассаже, то есть в каком значении употреблен здесь данный термин (выше уже отмечалась его многозначность, обусловленная, кстати говоря, исключительной многозначностью первого компонента этого композита, λόγο?). Хотя по частоте употребления у античных авторов на первом месте стоит значение «составитель судебных речей для клиентов»