е расположена против устья Истра» (Herod. II. 34).
Здесь неверно буквально всё. Не говоря уже о том, что Синопа ни в каком отношении не расположена «против устья Истра» (Дуная), особенно грубой ошибкой является указание на расстояние между Киликией и Синопой. Из другого места (Herod. V. 53) известно, что у Геродота день пути соответствует 150 стадиям, следовательно, пять дней пути — 750 стадиям, что при переводе на современные меры длины дает 130–150 км (не известно в точности, какой из употреблявшихся в Греции стадиев брал за единицу отсчета Геродот). Иными словами, действительное расстояние между южным и северным побережьями Малой Азии преуменьшено в несколько раз!
Причина столь серьезного искажения в общих чертах ясна. В отличие от путей с запада на восток Анатолийского полуострова (помимо «Царской дороги», имелись и другие), «сквозных» путей с его юга на север фактически не существовало. Этому мешали труднопроходимые горные хребты, протянувшиеся в широтном направлении. Соответственно, расстояния можно было определять лишь умозрительно. По «Царской дороге» сам Геродот, очевидно, не путешествовал, но он, во всяком случае, внимательно изучал ее по карте Гекатея. Если же эта карта, как мы предположили выше, была «годологической» по способу репрезентации пространства, то легко представить себе, как на ней выглядела Малая Азия. Ее «стержнем» оказывалась «Царская дорога», и именно по отношению к ней изображалась остальная территория полуострова. Поскольку с точки зрения годологического подхода эта территория была, в общем-то, иррелевантной, то Малая Азия должна была выглядеть на карте вытянутой и узкой, много уже, чем в действительности. Отсюда и просчет Геродота.
Коль скоро мы уже коснулись Понта Евксинского, занимающего немалое место в геродотовском труде, затронем еще некоторые вопросы, связанные с описанием «отцом истории» этого моря и прилегающих к нему регионов. Уже отмечалось, и вполне справедливо[676], что цифры расстояний (длины и ширины) для небольших водных бассейнов, соединяющих Эгеиду с Понтом, — Геллеспонта, Пропонтиды, Боспора Фракийского — даны с достаточно большой точностью (Herod. IV. 85), а вот приведенные там же длина и ширина самого Черного моря совершенно не соответствует действительности.
По Геродоту, «длина его 11100 стадиев, а ширина в самом широком месте 3300 стадиев». При пересчете на современные меры получаем соответственно около 2000 км и около 600 км. Первая цифра больше реальной почти в два раза. Что же касается второй, то она могла бы быть довольно близкой к истине в том случае, если бы имелось в виду действительно самое широкое место Черного моря. Таковое находится в его западной части, приблизительно от Геракл ей до Ольвии.
Однако Геродот чуть ниже (IV. 86) специально оговаривает совсем иное: самый широкий участок Понта для него — «от страны синдов… до Фемискиры на реке Фермодонте». А это заведомая ошибка: поперечник Синдика — Фемискира находится в восточной части черноморской акватории, где последняя далеко не достигает такой же ширины, как в части западной.
Насущно необходимы некоторые разъяснения. В геродотовское время мореплавание в Понте Евксинском было в основном каботажным. Существовали только два кратких поперечных пути между его южным и северным побережьями: один по линии мыс Карамбис (в Малой Азии, между Гераклеей и Синопой) — мыс Бараний Лоб (юг Крыма), а другой — тот самый, который упоминался нами чуть выше, то есть между Синдикой и Фемискирой. Первый из двух путей был кратчайшим, а второй — несколько более длинным. Это и заставило Геродота написать: «Здесь ширина Понта наибольшая». В своей западной части Понт, повторим, шире, но по этому его региону историк просто не имел цифровых данных, поскольку никаких поперечных путей там не было[677]. Снова и снова приходится убеждаться в том, насколько принципиально важны были годологические данные для геродотовских географических пассажей. В случае наличия таковых данных эти пассажи более или менее соответствовали действительности, в случае отсутствия — страдали ярко выраженной произвольностью.
Как бы то ни было, приходится исходить из того, что сам Геродот не совершал сквозного плавания по «длинной» стороне Черного моря — ни по южной, ни по северной. Хорошо известно, что он не имел верного представления о форме Крымского полуострова (Herod. IV. 99); весьма характерно, кроме этого, еще и то, что в «Истории» совершенно не упоминаются греческие полисы в районе Боспора Киммерийского, даже такие крупные, как Пантикапей и Фанагория[678]. Чудовищно преувеличены размеры Меотиды (Азовского моря), которое у Геродота оказывается лишь немного меньше Черного.
Таким образом, геродотовское описание значительной части понтийского побережья (не считая т. н. «Левого Понта» — отрезка от Боспора Фракийского до Ольвии) опирается не на собственный опыт автора, а на ранее сделанные описания, то есть, собственно, на какие-то периплы. Отдельный вопрос: почему же в этих описаниях Черное море так неестественно удлинено в западно-восточном направлении? Предлагались различные ответы на этот вопрос[679] (в периплах, как и полагалось, расстояния промерялись не по прямой, а следуя всем прихотливым изгибам берега, что, естественно, резко увеличивало общую цифру; Геродоту или его первоисточнику неверно назвали скорость триеры, из которой он исходил, по «школьной» формуле вычисляя расстояние умножением скорости на время; при этом вычислении не были учтены остановки корабля на ночной отдых и т. п.). Каждая из этих гипотез имеет и привлекательные стороны, и «минусы»; не исключено, что все предположения должны быть воспринимаемы не как опровергающие друг друга, а как взаимодополняющие.
Если же отвлечься от конкретики, то мы бы решились сформулировать следующий тезис. В условиях годологического восприятия пространства последнее становится семантически неоднородным. Собственно, в архаических картинах мира мы и не имеем «ньютоновского» однородного пространства; оно иерархизировано. Наиболее значимыми точками в иерархии являются те, которые связаны с взятым за основу отсчета путем. Чем дальше от пути — тем больше неопределенности. Как Малая Азия в рамках подобной картины мира оказывалась длинной и узкой (мы видели это чуть выше), так обширные пустые просторы Черного моря (не можем тут не отметить, что этот водный бассейн, почти лишенный островов, мог восприниматься эллинами только в резчайшем контрасте с их родной Эгеидой, буквально усыпанной клочками суши — выраженными географическими и семантическими ориентирами) становились своеобразным «смысловым вакуумом» (а заполнять этот вакуум порождениями мифологии было уже нельзя, поскольку времена Гомера миновали) и в качестве такового могли получать едва ли не сколь угодно большую протяженность.
Остановимся еще на вопросе, какого рода были те итинерарии, которыми пользовался «отец истории». Д. А. Щеглов, рассмотрев известное в историографии недоразумение с реками Пантикап, Гипакирис и Герр у Геродота, пришел к ответственному выводу: геродотовские «сведения о западной и восточной частях Скифии в своей основе восходят к разным источникам»[680]. Эти источники исследователь называет соответственно «западным» и «восточным» итинерариями; он считает даже, что они были составлены в разное время.
Сам ход аргументации, на котором построена данная реконструкция, кажется весьма интересным и оригинальным. В то же время создается впечатление, что речь идет о каких-то письменных текстах, которые использовал галикарнасский историк, контаминируя их. Однако мы должны подчеркнуть: точка зрения, согласно которой Геродот в значительной степени опирался на предшествующие письменные источники, на сегодняшний день является уже устаревшей. Ныне подавляющим большинством антиковедов признается тот факт, что его главной «базой данных» были устные традиции[681]. Собственно, у Геродота и не было иного выхода: слишком мало на момент его работы имелось в Греции изданных исторических и географических сочинений. С уверенностью следует говорить о том, что Геродот читал Гекатея (да и то в вопросе о действительной мере влияния милетского ученого на галикарнасского мнения антиковедов существенно расходятся[682]), со значительной степенью уверенности можно утверждать то же о перипле Скилака Кариандского (в его первой, авторской редакции, ныне нам уже недоступной). Была в его распоряжении еще «Аримаспия» Аристея Проконнесского, но эту сказочно-фантастическую поэму (пусть даже и с какими-то элементами реальности) сложно назвать историческим или географическим трудом. Вот, пожалуй, и всё…
В свете вышесказанного решимся утверждать: никаких письменных итинерариев по путям Скифии и прилегающих областей в руках у Геродота не было. Если имеет право на существование выражение «устный итинерарий» (а почему бы нет?), то в данном случае следует вести речь именно о таковых. Обратим в связи с этим внимание еще на то, что расстояния в интересующей нас здесь части «Истории» приводятся — если они приводятся — в днях пути, то есть достаточно приблизительных и нечетких единицах. В письменных текстах мы вправе были бы ожидать большей строгости и, в частности, опоры на стадии.
Можно было бы продолжать приводить и другие примеры, свидетельствующие о решительном преобладании годологических описаний пространства у Геродота и о специфике этих описаний. Однако мы ограничены соображениями объема и должны уже переходить к заключительным обобщающим суждениям.
То, что говорилось о годологическом способе географической репрезентации — и применительно к Геродоту, и применительно к другим античным авторам, — на первый взгляд, может привести к пренебрежительному выводу о какой-то «примитивной», «отсталой» географии, не дающей истинной картины и только вводящей в заблуждение обилием некорректных данных. Парадокс, однако, заключается в том, что эта годологическая география свои функции вполне выполняла. Пользуясь картами-итинерариями, люди античности тем не менее правильно для практических нужд ориентировались в пространстве, приходили именно туда, куда им нужно было прийти, а не в какое-нибудь другое место, и т. д.