Скорее последнее. В другом пассаже (Herod. III. 48–49) уже вполне недвусмысленно говорится о такой преемственности. Когда спартанское войско отправилось на Самос с целью свергнуть тирана Поликрата, «к этому походу… добровольно присоединились коринфяне». По какой же причине? Оказывается, они хотели отомстить самосцам за освобождение керкирских детей, в свое время посланных Периандром в Лидию для оскопления. Таким образом, по Геродоту, коринфские граждане не видели в этом поступке своего тирана ничего бесчеловечного и, напротив, теперь были полны решимости восстановить «справедливость».
В том же месте, кстати, «Отец истории» специально останавливается на застарелой вражде Коринфа и Керкиры. Эта вражда, как известно, получила особое внешнеполитическое звучание во второй половине 430-х гг. до н. э.: когда в отношения между метрополией и колонией, в очередной раз обострившиеся, вмешались Афины, данный факт стал одним из главных непосредственных поводов к началу Пелопоннесской войны[715]. Геродот в то время был еще жив и продолжал в работу над своим трудом, в котором, несомненно, встречаются упоминания о некоторых событиях первого периода великого столкновения между Афинской архэ и Пелопоннесским союзом[716] (одно из этих упоминаний мы еще затронем ниже). С немалой степенью уверенности можно говорить, что информация о затяжном коринфско-керкирском конфликте была введена историком в свое сочинение (и уж, во всяком случае, воспринималась читателями) в актуальном контексте имевшего место на тот момент развития событий на межполисной арене.
Широко известна следующая сентенция Геродота, в которой также фигурируют коринфяне: «.. и у фракийцев, скифов, персов, лидийцев и почти всех других варварских народов меньше почитают ремесленников, чем остальных граждан… Так вот, этот обычай переняли все эллины, и прежде всего лакедемоняне. Менее же всего презирают ремесленников в Коринфе (ήκιστα δе Κορίνθιοι ονονται τούς χειροτέχνας)» (Herod. II. 167).
Необходимо оговорить: речь здесь не идет, как иногда считают (делая из этого далеко идущие выводы), о том, что коринфяне относились к ремесленникам с уважением. Сказано, повторим и подчеркнем, только то, что они их «менее всего презирают». Однако и это уже кое-что означает. Коль скоро пренебрежительное отношение к ремесленникам — общая и типичная эллинская черта[717], а более всего она характерна для спартанцев (которые у Геродота во многом выступают как «эллины по преимуществу»[718]), то по контрасту получается, что коринфяне — как бы не вполне эллины. Сам галикарнасский историк, кстати, ни в каких симпатиях к ремесленникам[719] тоже не замечен.
Итак, даже в тех «коринфских» пассажах Геродота, которые в целом могут быть названы нейтральными по своей эмоциональной окраске, некоторые следы предубежденности против коринфян всё же имеются. Жителям этого полиса приписываются такие качества, как чрезмерно благожелательное отношение к ремесленникам, вероломство, стремление сохранить преемственность по отношению к свергнутой тирании и т. п. Причем, следует отметить, эти качества фиксируются не столько самим Геродотом, сколько, пожалуй, панэллинским общественным мнением, на которое историк опирается. Удивительного здесь мало: Коринф действительно был богат, что не могло не порождать в среде граждан менее преуспевающих городов определенную зависть и разного рода сплетни и кривотолки.
Перейдем теперь к анализу тех мест из «Истории», в которых тенденциозность по отношению к Коринфу (позитивную или негативную) уже не нужно обнаруживать путем тщательного анализа, поскольку она вполне очевидна. Обратимся вначале к пассажам, где Коринф и коринфяне изображены, так сказать, со знаком «плюс». Значительная часть их была кратко перечислена выше — в связи с рассмотрением афино-коринфских отношений в хронологическом порядке. А теперь мы рассмотрим эти места более подробно, с привлечением новых, ранее не упоминавшихся, и к тому же в той последовательности, в которой они появляются в геродотовском труде.
Herod. V. 75–76: благодаря коринфянам, которые «сообразили, что поступают несправедливо (ού ποιοιβν τα δίκαια)» и отозвали свой контингент, сорвался карательный поход спартанского царя Клеомена I на Афины, который в случае успеха повел бы к установлению тирании Исагора или — скорее — лаконофильской олигархии[720]. В итоге в афинском полисе продолжились инициированные Клисфеном демократические реформы. Выходит, что коринфяне в каком-то смысле (конечно, сами о том не подозревая) внесли косвенный, но немаловажный вклад в установление классической афинской демократии.
Далее, уже ранняя форма этой демократии — Геродот (V. 78) называет ее исегорией — резко укрепила военно-политическую мощь афинского полиса. «Отец истории» специально останавливается на этом моменте (Herod. V. 78). В конечном счете отсюда же проистекает успех морской программы Фемистокла и главный вклад афинян в победу над персами. Этот вклад, как мы упоминали выше, Геродотом также подчеркивается, — правда, совсем в другом месте (VII. 139) и казалось бы, вне всякой связи с рассказом о «рождении демократии». Однако от внимательного читателя связь эта все-таки не могла ускользнуть. Нам уже приходилось отмечать в другом месте[721], что разные части геродотовской «Истории», как незримыми нитями, пронизаны многочисленными ассоциативными связями, соединяющими разнородный и разновременный материал в единый смысловой ряд; но это можно заметить, лишь читая взаимосвязанные пассажи не изолированно, а в контексте всего труда.
Herod. V. 91–94: Афины и афинская демократия еще раз спасены усилиями коринфян. Их посол Сокл на конгрессе Пелопоннесского союза[722] сорвал новые планы Клеомена I — восстановить у власти афинского тирана Гиппия. Обширная речь Сокла содержит, в сущности, лишь один-единственныи, но развернуто трактованный аргумент: «…нет ведь на свете никакой другой более несправедливой власти и более запятнанной кровавыми преступлениями, чем тирания» (Herod. V. 92). Можно заметить некоторое противоречие с тем обстоятельством, на которое мы указывали выше — с постулируемым Геродотом желанием коринфян сохранить определенную преемственность по сравнению с режимом Кипселидов. Противоречия, когда они встречаются в сочинении галикарнасского историка, как правило, не являются результатом недоработок и упущений автора, а продиктованы неким внутренним смыслом. В данном случае этот смысл, на наш взгляд, заключается в том, чтобы посредством введения контрастной антитезы придать описанию происходящего иронический характер. Коринфяне, с одной стороны, фактически продолжают политику, начатую их тиранами, а с другой — выступают в качестве жестких обличителей тирании. Впрочем, в роли таких обличителей выведены не коринфяне в целом, а лишь одно конкретное лицо — Сокл. В разбираемом пассаже Геродот избегает употребления от своего лица выражения οί Κορίνθιοι во множественном числе.
Herod. VI. 89: коринфяне выступают в роли больших друзей афинян (φίλοι ές τα μάλιστα Άθηναιοισι) и помогают им военными кораблями в вооруженном конфликте с Эгиной. Однако и тут не обходится без «ложки дегтя»: афинским послам приходится упрашивать коринфян о помощи, и упрашивать, видимо, довольно долго, поскольку, пока переговоры тянулись, «всё предприятие рухнуло» — эгинеты должным образом подготовились в обороне, не дали застать себя врасплох, и попытка захватить остров внезапным ударом сорвалась. Таким образом, коринфское содействие оказалось, в общем-то, совершенно бесполезным. Еще одна характерная деталь: Коринф предоставил Афинам суда не даром, а продал, хотя бы и по символической цене. Очередной намек на скаредное корыстолюбие граждан города на Истме?
Herod. VI. 108: Коринф посредничает между Афинами и Фивами в споре о том, под чьей гегемонией должны находиться Платеи. Вынесенное арбитрами решение о пограничной линии между двумя сторонами более устраивает афинян. Но затем «коринфяне удалились. Беотийцы же напали на афинян, когда те возвращались домой, но потерпели поражение. Тогда афиняне перешли границы, установленные коринфянами для платейцев, и объявили реку Асоп и Гисии границей Фиванской и Платейской областей».
Что же получается? Коринфяне проводят третейский суд, но оказываются не в состоянии (или не особо-то желают?) гарантировать выполнение сторонами вынесенного вердикта. Те в конечном счете решают вопрос всё-таки вооруженным путем, и результаты коринфского арбитража оказываются попросту отброшенными.
Herod. VII. 154: тиран Гелы Гиппократ[723] нанес поражение Сиракузам, желал захватить их, но «сиракузян всё же спасли (ερρύσαντο) от этой участи коринфяне и керкиряне. А спаслись сиракузяне, заключив мир при условии выдачи Гиппократу Камарины». Данный пассаж предельно краток, в нем даже не разъясняется, как именно коринфяне и керкиряне «спасли» Сиракузы. Вряд ли следует предполагать их прямое вступление в войну на сиракузской стороне. Скорее они предложили свои услуги в качестве посредника при переговорах и сумели добиться условий мира, более или менее приемлемых для Сиракуз.
На что еще в приведенном месте можно обратить внимание? Коринф и Керкира выступают «единым фронтом», это несколько противоречит укоренившемуся представлению о давней и непрерывной вражде двух полисов. Ведь сам же Геродот в другом месте (III. 49) пишет, что «с тех пор как коринфяне основали поселение на острове Керкира, они жили в постоянной вражде с керкирянами (αίε'ι… είσΐ άλλήλοισι διάφοροι)». Эта «нестыковка» вряд ли введена историком сознательно; она, скорее всего, проистекает из того, что автор в двух случаях опирался на разные традиции: в рассказе о противостоянии Коринфа и Керкиры — на самосскую, недружественную по отношению к Коринфу