отношений, достигшее апогея к началу Пелопоннесской войны, причем само предсказание отнесено в эпоху, когда дружбы между двумя полисами еще ничто не омрачало.
А теперь перейдем к развернутым выводам. Нам представляется уместным для большей наглядности обзора представить собранные данные в виде таблицы. В ней упоминания Геродота о Коринфе и коринфянах будут сгруппированы по книгам его труда, а также по характеру представленной в этих упоминаниях тенденции (или отсутствию таковой). В заголовках столбцов символом «+» обозначены позитивные суждения, символом «-» негативные, символом «~» нейтральные или неясные по эмоциональной окраске. В таблицу вошли все места из «Истории», в которых хоть что-нибудь говорится о Коринфе, в том числе и те, которые не разбирались в тексте данной главы. В самой таблице указывается только количество соответствующих мест; расшифровка с конкретными ссылками дается в примечаниях.
Мы вполне отдаем себе отчет в том, что любая формализация материала (тем более материала содержательного, почерпнутого из научно-художественного произведения, каким является труд Геродота) неизбежно влечет за собой ту или иную степень схематизации, упрощения. Так, единица, принятая за основную в нашей системе отсчета, — «упоминание» — сама по себе весьма вариабельна. Это может быть и коротенькое, мимоходом сделанное замечание, и подробный рассказ, растянувшийся на несколько глав. Далее, мы уже видели, что сами знаки «плюса» и минуса в свидетельствах расставлять нелегко, порой картина неоднозначна. Мы видели, что в нейтральных и даже положительных высказываниях могут встречаться легкие, порой малозаметные отрицательные обертоны.
Учитывая все эти оговорки, следует подчеркнуть, что тем не менее таблица позволяет сделать кое-какие достаточно значимые наблюдения. Во-первых, сразу бросается в глаза, что в целом (если отвлечься от отдельных отклонений) количество «коринфских пассажей» возрастает от начала к концу геродотовского сочинения и достигает наибольшей частоты в двух последних книгах, которые, кстати, не только завершают «Историю», но и являются ее, так сказать, наиболее динамичной частью.
Во-вторых, изменения по ходу труда имеют не только количественный, но и качественный характер. Мы имеем в виду соотношение нейтральных и оценочно окрашенных (в данном случае неважно, с каким знаком) суждений о Коринфе. В первой половине труда[737] встречаются только нейтральные. В принципе, этого можно было ожидать: главный предмет этой части — дела восточные, а о греческих полисах (тем более материковых) говорится лишь «постольку, поскольку». Картина кардинально меняется во второй половине сочинения — вплоть до того, что в ней оценочные суждения даже в основном преобладают над нейтральными. Повествование, иными словами, становится более заинтересованным.
Третье наблюдение касается сравнительного удельного веса позитивных и негативных высказываний. Первые получают перевес в книгах V, VII и VII (негативных там вообще нет), вторые — в книге VIII. В книге IX мы, казалось бы, обнаруживаем равновесие, но это как раз тот случай, когда количественный анализ необходимо дополнить содержательным: положительная окраска пассажей IX. 31 и IX. 105 очень неярко выражена, они, в сущности, почти нейтральны.
В целом опять же, если проследить максимально общую тенденцию, то получается, что по ходу изложения во второй половине «Истории», от ее начала к концу, происходит некоторое убывание «позитива» и несомненное нарастание «негатива» по отношению к Коринфу. При интерпретации этого важного наблюдения уместно, наверное, исходить из той представляющейся вполне резонной посылки, что хронологическая последовательность работы Геродота над своим трудом примерно соответствовала последовательности изложения событий в этом труде. Акцентируем слово «примерно», поскольку исключения из данного правила, несомненно, были. Историк, конечно же, со временем обращался к каким-то уже написанным пассажам, изменял их, вносил дополнения[738]. Но к серьезным перекройкам композиции своего труда он вряд ли прибегал. Эта композиция, в основе своей четкая и стройная, имеющая так называемый «фронтонный» характер[739], видимо, была тщательно продумана автором с самого начала, и в дальнейшем он ей неуклонно следовал.
Можно, таким образом, с полным основанием говорить об эволюции образа Коринфа в геродотовом труде, причем эволюции не в лучшую сторону. В результате создается возможность соотнести сделанные выше наблюдения по поводу «коринфских» пассажей Геродота со шкалой исторических событий и процессов, имевших место в отношениях Афин и Коринфа. Эти отношения были вкратце рассмотрены в начале главы, и их анализ показал, напомним, что общий вектор имел направление от дружбы и сотрудничества, проявлявшихся в период поздней архаики и на протяжении большей части Греко-персидских войн, к соперничеству и вражде. Первым инициатором обострения напряженности был, похоже, все-таки Коринф (ср. разбиравшийся выше инцидент между Кимоном и Лахартом); оно происходило с конца 460-х гг. до н. э., приобретая более и более жесткие формы в годы единоличного лидерства Перикла.
Думается, мы не будем слишком далеки от истины, предложив следующее объяснение: дружественные по отношению к Коринфу высказывания, которые в массе своей стоят раньше во всех отношениях — и по хронологии упомянутых в них событий, и по своему месту в «Истории», — очевидно, должны быть и датированы более ранним временем. Вполне возможно, периодом деятельности Кимона, который, напомним, был жив еще на всем протяжении 450-х гг. до н. э.[740] и, несомненно, по-прежнему имел немало сторонников. Неприязненные же суждения о Коринфе должны в таком случае относиться к более позднему этапу работы Геродота над своим трудом, т. е. к 440-м и 430-м гг. до н. э. Что касается самого подчеркнуто враждебного коринфянам места в труде — эпизода с трусостью и бегством Адиманта, весьма вероятно, что он вообще относится к последним годам жизни историка, что это вставка, введенная в уже написанный текст под влиянием антиафинских действий Аристея. Если внимательно вчитаться в это место (Herod. VIII. 94), можно заметить, что смотрится оно не очень органично, как бы вторгаясь в ход повествования (речь идет о воинах, которые особенно доблестно проявили себя в Саламинском сражении) и разрывая его.
Предложенное нами объяснение имеющихся противоречий в изображении Коринфа и коринфян Геродотом, конечно, представляет собой гипотезу. В ее пользу могут быть приведены аргументы, но вряд ли возможно доказать ее неопровержимо. Однако, как нам представляется, она все-таки имеет право на существование и, во всяком случае, не противоречит наличным фактам — скорее, напротив, коррелирует с ними.
И еще одно заключительное соображение. Речь следует вести, подчеркнем уже не в первый раз, об изменении образа Коринфа в глазах афинского общественного мнения, а не лично Геродота. Последний вряд ли может быть назван на основе изложенных данных тенденциозным историком. Проявлению односторонней тенденциозности в его труде решительно препятствовала принятая им «диалогичная» установка в повествовании о событиях[741]: при рассмотрении спорных вопросов галикарнасец, как правило, считает своим долгом привести различные известные ему версии — противоречащие друг другу, даже взаимоисключающие[742] — и предоставляет читателю самому решать, какая из этих версий ближе к истине. Иными словами, автор сознательно стремится стоять на почве объективности.
Мы уже видели, в частности, что, даже рисуя коринфян с положительной стороны, Геродот не обходится без некоторых «шпилек» по их адресу. Справедливо и противоположное: однозначно на антикоринфскую точку зрения «отец истории» не встает. Даже там, где враждебный по отношению к Коринфу накал достигает апогея, — в изложении псевдоисторического мифа о трусости коринфян и Адиманта — он специально оговаривает, что это именно афинское предание, остальные же эллины решают иначе. Тенденциозный писатель вряд ли сделал бы такую оговорку. Геродот же, как обычно, не высказывает открыто собственного мнения о том, кто прав в данном случае. Он и тут верен своему базовому принципу — Xéyeiv τα Χβγόμενα.
Глава 12.Геродот о древнегреческих законах[743]
Мало найдется античных источников, имеющих столь же колоссальную значимость, как исторический труд Геродота. При этом Геродот как исследователь отличался комплексным подходом к действительности, широким охватом почти всех сторон общественного бытия[744]. Он освещает не только факты военно-политической истории, как делали впоследствии Фукидид и его последователи, но затрагивает также реалии, относящиеся к культуре, религии, экономике, повседневному быту, этнографии, географии и др.
В свете вышесказанного резонным представляется обратиться и к следующему аспекту интересующей нас тематики: в какой степени произведение Геродота может быть использовано как источник по истории греческого права? Кажется, в такой форме вопрос в исследовательской литературе еще не ставился. Да и мы в рамках данной краткой главы, разумеется, ни в коей мере не претендуем рассмотреть его исчерпывающим образом. Мы попытаемся предпринять лишь первый шаг в этом направлении, сведя воедино присутствующий у Геродота материал о различных известных ему законах (νόμοι) и законодательствах, принимавшихся в различных эллинских полисах. Возможно, эта подборка окажется небесполезной для дальнейшего изучения соответствующих сюжетов.