[784]. Трагедиографы живо реагировали на злободневные вопросы как внутренней, так и внешней политики, отражали в своих произведениях конкретные исторические факты, но отражали, естественно, в символической форме, поскольку специфика жанра позволяла поэтам брать фабулы для драм из мифологии, но не из современной им реальности.
Сказанное и побуждает поставить вопрос: в какой именно момент длительной литературной деятельности Софокла из-под его пера могло с наибольшей вероятностью выйти произведение, написанное на сюжет из элидо-олимпийского цикла мифов, вообще-то весьма мало востребованного на афинском театре? Здесь нужно учитывать, что на рубеже 470-х — 460-х гг. до н. э. в истории Элиды происходят весьма важные события. Хотя есть мнение, что демократия в этом государстве существовала уже к рубежу VI–V вв. до н. э.[785], нам, однако, представляется, что установление этого государственного строя (во всяком случае, в его развитой форме) с большей вероятностью следует датировать несколькими десятилетиями позже и связывать с рядом вот каких, несомненно, тесно сопряженных перемен.
На 471 г. до н. э. (Diod. XI. 54. 1) падает синойкизм Элиды, в ходе которого она окончательно превращается в полноценный полис (хотя всё же не совсем типичный). Около того же времени элидянами разрушена Писа, издавна конкурировавшая с Элидой за контроль над Олимпийским святилищем. Не лишним будет напомнить, что Писа — центр более древний и, согласно мифам, именно ее царями являлись Эномай, а затем Пелоп. Теперь же она прекратила существование как политическое образование.
Именно с конца 470-х гг. до н. э. в Элиде появляются десять фил (раньше их число было меньшим); соответственно, число элланодиков, судивших олимпийские состязания и назначавшихся из числа элидских граждан, тоже становятся равным десяти. П. А. Евдокимов в специальном исследовании» считает возможным в связи с этим говорить о «некоторой демократизации политического режима Элиды»[786], причем не исключает афинского влияния[787] (известно, что в 470-е гг. до н. э. с Элидой поддерживал контакты Фемистокл). Нам же, со своей стороны, представляется практически несомненным, что такое влияние имело место: обратим внимание на то, что реформа фил проведена просто-таки по клисфеновскому образцу[788].
Иными словами, на рассматриваемом хронологическом отрезке имело место укрепление афино-элидских связей, сближение двух государств, на что и мог откликнуться Софокл, написав трагедию по одному из важнейших сказаний, бытовавших в Элиде. В дальнейшем столь же насущного повода для актуализации в Афинах мифов из этого региона, кажется, не возникало. Кстати, в данном контексте ключевое событие драмы «Эномай» — гибель заглавного героя — должно было символизировать недавно случившуюся ликвидацию Писы.
Итак, ранняя датировка «Эномая» наиболее правомерна. Соответственно, резонным является и вывод А. А. Синицына о том, что Софокл не заимствовал сведения о принятом у скифов скальпировании из Геродота, а взял их из какого-то иного источника. Есть, правда, одно несколько смущающее обстоятельство. Софокл в 460-х гг. до н. э. говорит об упомянутом скифском обычае мимоходом, точнее, даже использует его для сравнения («по-скифски волосы содрав у них на утиральники»). Из этого однозначно следует, что его афинской аудитории обычай прекрасно знаком, так что не требует никаких специальных пояснений.
С другой же стороны, Геродот в «Истории» описывает то же скальпирование во всей полноте деталей (подчас довольно тошнотворных). Получается, что его потенциальным читателям обычай еще не известен, потому-то о нем и нужно рассказать подробно! В результате выходит парадокс: в 460-х гг. до н. э. интересующая нас практика северопричерноморских номадов грекам хорошо знакома, а потом почему-то вновь оказывается незнакомой, и «отец истории» вынужден вдаваться в разъяснения.
Объяснению обозначенный парадокс поддается с трудом. Ведь не можем же мы предположить, что скифский логос Геродота[789] (или какие-тο его части) были написаны раньше «Эномая». Это означало бы, что будущий историк посетил Скифию не позже 460-х гг. до н. э., и тогда же эти тексты дошли до афинских читателей и повлияли на Софокла. Традиционная дата рождения Геродота — 484 г. до н. э., дающаяся по указанию Авла Геллия (XV. 23) со ссылкой на Памфилу, писательницу I в. н. э., вполне может быть не слишком точна[790], но вряд ли и сильно отличается от истины. По Диодору (II. 32. 2), он родился «во времена Ксеркса» (то есть не ранее 486 г. до н. э., когда начал править Ксеркс), по Дионисию Галикарнасскому (De Thuc. 5) — «немного раньше Персидских войн», под которыми в данном случае, несомненно, следует понимать поход Ксеркса на Грецию в 480–479 гг. до н. э.
Одним словом, всё указывает на то, что Геродот родился в 480-е гг. до н. э., причем скорее во второй, чем в первой половине этого десятилетия. Около 468 г. до н. э. он, будучи совсем еще молодым человеком, вместе со своим дядей — знаменитым эпическим поэтом Паниасидом — принял участие в заговоре против галикарнасского тирана Лигдамида, который потерпел поражение; в результате Паниасид был казнен, а юному Геродоту пришлось бежать с родины на Самос[791]. Крайне маловероятно, что немедленно после этого он отправился в Северное Причерноморье (поездку туда следует относить к 440-м гг. до н. э., но вряд ли и позже)[792]. Таким образом, скифский логос никак не мог быть написан в 460-е гг. до н. э.
Возможно, Геродот так подробно описал скифский обычай скальпирования потому, что ориентировал свой труд не только на афинских читателей (которые лучше многих других греков были знакомы со скифами, на чем мы остановимся чуть ниже). Похоже, что к скифскому логосу сказанное относится в особенной степени. В частности, описывая очертания Крыма, отец истории сравнивает его с двумя другими регионами — Аттикой и Япигией (Herod. IV. 99). Если упоминание Аттики в данной связи не нуждается в объяснениях, то использование для сравнения Япигии наилучшим образом укладывается в контекст последнего периода деятельности Геродота, когда он жил уже в италийских Фуриях. Для жителей Великой Греции, весьма значительно удаленной от Понта Евксинского, скифские реалии, конечно, приходилось разъяснять в деталях.
Разумеется, мы ни в коей мере не претендуем на то, что нашли решение обозначенной сложной проблемы, а просто хотим указать на само ее существование. Возвращаясь же к гипотезе А. А. Синицына, отметим теперь, что он высказывает и позитивное суждение о том, откуда Софокл мог узнать о принятом в Скифии обычае скальпирования врагов: от скифских стражников, отряд которых в V в. до н. э. стоял в Афинах[793]. Наличие последнего, — возможно, даже с 470-х гг. до н. э. — сомнению не подвергается[794]. Однако представим себе ситуацию: Софокл приходит к этим скифам и начинает их расспрашивать об их туземных обычаях. Подобная картина не кажется реалистичной по следующим соображениям.
Во-первых, Софокл — не историк-исследователь, не Геродот, который, как он неоднократно демонстративно заявляет, ставил себе задачей расспрашивать всех обо всем. Софокл был поэтом, и цели его были совершенно иными, расспросы свидетелей отнюдь не предусматривались его ремеслом. Во-вторых, даже если бы такие «интервью» имели место, что бы могли рассказать драматургу эти скифские лучники, буквально за несколько лет до того привезенные в Афины? Из комедий Аристофана прекрасно известно, каким груболоманым греческим языком, не умея связать пару слов, они изъяснялись даже в конце V в. до н. э. A fortiori невозможно представить, что в 460-е гг. до н. э. они бы вдруг начали посвящать Софокла в свои древние обычаи (пришлось бы предположить, что среди скифских рабов-«полицейских» в Афинах имелись свои Анахарсисы).
Нам же, со своей стороны, кажется имеющим большее право на существование следующий ход мысли: сам тот факт, что афиняне приобрели контингент стражников не где-нибудь, а в Скифии, со всей безусловностью показывает, что они уже были достаточно хорошо знакомы со скифами (а значит — и с их нравами). И уж во всяком случае, для переправки этого отряда с берегов Понта туда должно было отправиться афинское посольство, члены которого в Северном Причерноморье наверняка не опустили возможности собрать как можно больше сведений о людях, которых они повезут на свою родину для длительного пребывания. В этих гражданах Афин, а не в самих доставленных скифах скорее можно видеть источник информации, использованной Софоклом.
В другой своей статье А. А. Синицын развенчивает еще один «историографический миф» — о том, что Софокл позаимствовал у Геродота данные о некоторых животных долины Нила. В египетском логосе «отец истории» повествует, в числе прочего, о кошках и ихневмонах (Herod. II. 66–67). И те же млекопитающие встречаются в сатировой драме Софокла «Следопыты», из чего нередко и делается вывод о заимствовании: ведь домашних кошек эллины, в отличие от египтян, в рассматриваемую эпоху еще не держали, а ихневмоны в Греции вообще не водятся.
А. А. Синицын в связи с этим резонно отмечает два следующих важных обстоятельства. Во-первых, ни из чего не следует, что в «Следопытах» идет речь именно о домашней кошке, дикие же кошки в греческом мире античной эпохи, несомненно, встречались. Во-вторых, странно было бы полагать, что Геродот, побывавший в Египте не раньше 450-х гг. до и. э.[795]