У эллинского мудреца Солона есть в геродотовом труде варварский «визави». Это — перс Артабан, один из самых симпатичных персонажей «Истории». Он неоднократно высказывает мысли, вполне аналогичные солоновским, дельфийским (Herod. VII. 10; VII. 16; VII. 18; VII. 46; VII. 49; VII. 51). Было подмечено даже[943], что один из метафорических образов, использованных Артабаном, — «Так, говорят, порывы ветров обрушиваются на море, самую полезную людям стихию, и не позволяют использовать его природные свойства, так что оно не может показать свою истинную сущность» (Herod. VII. 16) — напрямую соотносится с одним из фрагментов Солона: «Ветром волнуется море, когда же ничто не волнует / Глади морской, тогда нет тише ее ничего» (Sol. fr. 11 Diehl)[944].
Это удивительное, почти дословное совпадение, конечно же, никак не может быть случайным. Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что Геродот намеренно вложил подлинные солоновские слова в уста Артабану, чтобы подчеркнуть близость этих двух персонажей. Для этого он даже не побоялся пожертвовать исторической достоверностью. Ведь трудно представить себе, чтобы перс, представитель типично сухопутного народа, назвал вдруг море «самой полезной людям стихией», в то время как от грека слышать такое более чем естественно.
Еще один мудрец-«варвар», высказывающий абсолютно те же мысли, что и Артабан, и Солон, — египетский фараон Амасис (в письме, якобы написанном тирану Самоса Поликрату). И тут снова — зависть богов, непрочность счастья, порицание гордыни, проповедь умеренности… Создается вполне оправданное впечатление, что в уста этих трех героев «отец истории» вкладывает собственное мировоззрение. Всем правят боги, и эти боги не имеют ничего общего с благим божеством позднейших монотеистических религий. Это существа крайне пристрастные, гневные, жестокие, завистливые, мстительные, злопамятные, а иногда и просто злые. Эти их качества сказываются и на судьбе каждого человека, и на путях истории в целом.
Каковы другие силы и принципы, стоящие за ходом исторических событий? Один из таких принципов с полной ясностью обнаруживается в самом начале труда Геродота. Там находится рассказ, объясняющий причины вековой вражды миров Запада и Востока, эллинов и варваров. И причины эти не в чем ином, как в цепи наказаний и возмездий. Вначале финикийцы украли из греческого Аргоса царевну Ио и увезли ее в Египет. Мстя за это, эллины с Крита, в свою очередь, похитили Европу — дочь царя финикийского города Тира. А потом эллины же (имеется в виду плавание Ясона и аргонавтов) увезли из Колхиды Медею. В следующем поколении Парис-Александр из Трои умыкнул Елену Прекрасную, спартанскую царицу. И тут уж греки пошли на обидчиков большим походом: началась Троянская война. «С этого времени персы всегда признавали эллинов своими врагами. Ведь персы считают Азию и живущие там варварские племена своими, Европа же и Эллада для них — чужая страна» (Herod. I. 4).
Итак, вот еще один «двигатель истории» — возмездие. Оно может быть чисто человеческим, как в приведенных примерах. Обида должна быть отомщена — таково было непоколебимое убеждение античных греков. А поскольку своих богов они представляли всецело по своему «образу и подобию», то не менее значимой была идея о божественном возмездии.
Как человеческое, так и божественное возмездие могло обрушиваться не только на непосредственно виновного, но и на его потомков, родственников, сограждан, которые лично ничем не согрешили. Народы древности верили в коллективную ответственность и, в частности, в наследственную вину, в родовое проклятие. Дети и внуки будут «платить по счетам» отцов и дедов, и это, по мнению Геродота и его современников, тоже очень многое объясняет в истории. Именно такую кару несет Крез Лидийский за то, что его предок в пятом поколении узурпировал престол, свергнув и убив законного царя. И ничто — ни благочестие Креза, ни его щедрые дары храмам и святилищам, ни постоянные обращения к оракулам, дабы получить от богов советы относительно своей дальнейшей судьбы, — не может предотвратить цепь обрушивающихся на него бед.
Собственно, исходное представление, лежащее в основе всего подобного хода мыслей, можно назвать банально-житейским. Если человек одолжил деньги у соседа, а потом вдруг взял и умер, — обязаны ли его потомки-наследники отдать долг? Обязаны, конечно. Так этот принцип с частной жизни распространялся и на историю. Не расплатился при жизни, «ускользнул» от расплаты в ворота Аида — расплата ложится на детей.
Интерес к родовым проклятиям тесно связан у Геродота с обостренным вниманием к разного рода родословным. В этом отношении историк следует традиции, к его времени уже прочно утвердившейся в греческой литературе, как поэтической, так и прозаической[945]. Иронически высказываясь по поводу генеалогических гипотез Гекатея как чересчур прямолинейных и наивных (Herod. II. 143), Геродот тем не менее и сам уделял аристократическим родословиям весьма значительное место в своем труде. Ограничиваясь здесь афинским материалом, укажем, что историк, как правило, не упускает случая сказать хотя бы несколько слов о происхождении и генеалогических связях аттической знати, будь то Гефиреи, Писистратиды или особенно любимые им Филаиды (Herod. V. 57; V. 65; VI. 35); все эти вопросы вызывают его нескрываемый интерес.
«Зависть богов» для Геродота — тоже, бесспорно, одна из главных движущих сил истории[946]. Можно было бы почти до бесконечности цитировать различные места из сочинения галикарнасца, в которых отчетливо отражается эта древняя, архаичная идея… Это и слова Солона о завистливости всякого божества, и письмо фараона Амасиса тирану Поликрату — абсолютно на ту же тему. Поликрат, по Геродоту, гибнет именно потому, что достиг «чрезмерного» успеха и благополучия, за что боги его и наказывают.
В рассказе о Греко-персидских войнах — а это основной сюжетный костяк геродотовского повествования — представление о «зависти богов» тоже неоднократно прослеживается. Артабан говорит своему племяннику Ксерксу те же слова, что Солон — Крезу, а Амасис — Поликрату: необходимо быть умеренным во всём, проявлять смирение. «Ты видишь, как бог мечет свои перуны в самые высокие дома и деревья. Ведь божество всё великое обыкновенно повергает в прах… Ведь не терпит божество, чтобы кто-либо другой, кроме него самого, высоко мнил о себе» (Herod. VII. 10). Иными словами, снова и снова повторяется всё тот же лейтмотив…
Но Ксеркс не слушается дяди, не хочет смириться. И в результате само его колоссальное, непомерное величие становится причиной и залогом его падения. Такие принципы, по мнению Геродота, действуют на исторической арене, такие грандиозные силы сталкиваются, — и что тут остается делать слабому человеку? Пытаться постигнуть волю богов (лучше всего — через оракулы) и неукоснительно следовать ей. Опять перед нами типично дельфийская точка зрения.
Античные историки были прежде всего историками политическими. Имелись среди них такие (и их, пожалуй, даже большинство), которых можно назвать чисто политическими. Фукидида или Полибия, насколько можно судить, по-настоящему занимало, в сущности, только одно — войны, дипломатия, борьба группировок… Если они и приводят какие-либо иные сведения, то скорее мимоходом.
На подобном фоне Геродот, — конечно, автор куда более энциклопедичный, широкий по охвату действительности[947]. У него мы находим обильную информацию по самым различным пластам бытия эллинов и «варваров». Но даже и у Геродота нет ничего похожего на социально-экономическую историю или историю культуры. Для него тоже история — это преимущественно история событийная, описание череды политических и военных событий, особенно тех, которые имеют отношение к межгосударственной арене.
Собственно, ничего удивительного в этом нет. Именно так писалась история не только на протяжении всей античной эпохи, но и очень долго после ее окончания. Эта традиция была нарушена, можно сказать, совсем недавно. Так, первые труды, специально посвященные культурной истории, были написаны во второй половине XIX в. выдающимся швейцарским ученым Якобом Буркхардтом, а история экономики как дисциплина начала бурно развиваться только в XX в., со школой «Анналов».
Соответственно, любой античный историк, будучи в первую очередь историком политики, должен был обязательно иметь систему собственных политических взглядов и предпочтений — тот концептуальный базис, с точки зрения которого он рассматривал и оценивал изучаемые им события. Весьма интересным представляется вопрос, каковы были эти взгляды и предпочтения у Геродота.
Античный историк — одновременно и политический мыслитель. К Геродоту сказанное относится в самой полной мере. Необходимо помнить, что в мировом масштабе родиной политической теории является именно античная Греция. Эллины первыми в человеческой истории стали задумываться о типах политических систем, пытались систематизировать их. В условиях полиса это впервые оказалось возможным: политические формы стали разнообразными (в отличие от решительного преобладания одной из них — монархии — на Древнем Востоке), что побуждало сравнивать их друг с другом и делать из такого сравнения теоретические выводы.
Геродот — не просто политический мыслитель. Он — самый ранний политический мыслитель из всех, чьи произведения до нас дошли. И у него же впервые встречается необыкновенно плодотворная мысль о том, что в принципе существуют три формы государственного устройства: монархия, олигархия и демократия.
В дальнейшем схема, предложенная Геродотом, конечно, видоизменялась и усложнялась греческими политическими теоретиками последующих эпох — Платоном, Аристотелем, Полибием и др. В нее вводились дополнительные и смешанные формы, а три исходные подвергались членению. Особенно стройной и разработанной выглядит концепция Аристотеля с шестью видами власти — тремя «правильными» и тремя «отклоняющимися»