Как бы то ни было, повторим, что сам факт ликвидации тирании Лигдамида ставить под вопрос не приходится, вне зависимости от того, произошло ли это при участии Геродота или без оного. Мы подчеркиваем данный момент потому, что он существенно помогает при более или менее точном датировании рассматриваемой здесь надписи (разумеется, речь не идет о датировании с точностью до года). Обычно в изданиях дается довольно широкая датировка: 465–450 гг. до н. э. (именно так, например, у Мейггса и Льюиса). Но, на наш взгляд, ее можно было бы несколько сузить.
С одной стороны, как видим, закон принят еще в правление Лигдамида, и тиран в нем прямо упоминается. Поскольку, как говорилось выше, можно утверждать с высокой степенью вероятности, что к 454 г. до н. э. он уже утратил власть, — это и дает terminus ante quem. С другой же стороны, относить памятник ко времени ранее 460 г. до н. э. мы тоже не стали бы. Дело в том, что, судя по всему, события, описанные в процитированном соглашении, имели место во второй половине тирании Лигдамида, ближе к ее концу. И вот почему.
Упомянутые в надписи мнемоны — должностные лица, функции которых в различных полисах, насколько можно судить, заключались в том, чтобы контролировать от лица государства различные сделки между гражданами, в том числе и относящиеся к недвижимому имуществу, как в нашем документе. В качестве одного из мнемонов назван некто Аполлонид, сын Лигдамида. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что отец этого Аполлонида тождественен галикарнасскому тирану. Таким образом, к моменту принятия закона Лигдамид имел уже сына, достаточно взрослого, чтобы занимать одну из полисных должностей. В древнегреческих государствах классической эпохи обычно гражданин получал доступ к магистратурам после достижения тридцатилетия. Разумеется, для отпрыска правителя — ввиду его особого статуса — могло быть сделано исключение в возрастном цензе, но не думаем, что слишком большое. В конце концов, пост мнемона предполагал определенные ответственные обязанности, с которыми трудно было бы справиться, скажем, пятнадцатилетнему юнцу. Если же сыну тирана было 30 или даже 25 лет, то, значит, сам тиран являлся человеком уже немолодым.
Не может не броситься в глаза имя еще одного члена коллегии мнемонов: Формион, сын Паниассида. Ведь нам отлично знаком Паниассид (Паниасид)! Как упоминалось выше, это хорошо известный из письменных источников знаменитый эпический поэт и дядя Геродота, возглавлявший оппозицию против галикарнасской тирании и в результате погибший. Выходит, что с его смертью оппозиция не исчезла, не развалилась. «Знамя» Паниасида подхватил его родственники и, очевидно, другие сподвижники. Более того, как видим, им и в дальнейшем удавалось добиваться успехов, занимать высокие государственные посты. Таким образом, фигурирующий здесь Формной — двоюродный брат «отца истории».
Правда, предпринятые здесь отождествления не всеми признаются за безусловные. Так, В. Диттенбергер[974] указывал, что Лигдамид и Паниассид — имена в Галикарнассе нередкие; соответственно, нельзя с абсолютной уверенностью утверждать, что их носители, фигурирующие в данном документе, — это именно тиран и эпический поэт. Однако нам значительно ближе позиция Р. Мейггса и Д. Льюиса[975], которые настаивают на том, что чрезмерный скептицизм здесь неуместен[976], особенно учитывая факт хронологического соответствия. Надпись относится ко времени, когда жил и правил тиран Лигдамид, а Паниасида уже некоторое время не было в живых, и она отражает именно эту ситуацию. Далее, упомянутые в законе носители этих имен явно принадлежат к политической элите галикарнасского полиса, что опять-таки коррелирует с известными нам фактами о тиране Лигдамиде и поэте Паниасиде. Одним словом, в подобной ситуации считать, что перед нами простое совпадение, явно неоправданно; это означало бы — проявлять завышенный ригоризм по отношению к источникам.
Итак, какую важнейшую историческую информацию можно извлечь из рассматриваемого здесь эпиграфического памятника? Остановимся на ряде принципиальных моментов.
Хорошо известно, что Галикарнасе, основанный греками на территории Карии, имел в составе своего населения значительный «варварский», карийский элемент. Это подтверждается и нашей надписью, хорошо видно из фигурирующей в ней ономастики: ряд личных имен явно не являются греческими. Причем — интереснейшее обстоятельство! — есть случаи, когда эллинское имя сочетается с «варварским» патронимиком или vice versa, что маркирует, разумеется, смешанные по происхождению семьи.
Последнее имеет особенное значение вот в какой связи. Закон принят от имени «совместной сходки (т. е. собрания) галикарнасцев и салмакитов», а также Лигдамида. Как выясняется, Галикарнасе предстает нетипичным примером «двойного» полиса, с двумя гражданскими общинами, не вполне слившимися друг с другом. Таковыми были собственно Галикарнасе, а также Салмакида (в топографическом отношении представлявшая собой городской район к западу от входа в галикарнасскую гавань). Каждая из двух общин имела собственные органы самоуправления, но, как видим, для решения важных вопросов обе собирались на общее, объединенное народное собрание, выступавшее как верховная власть. В своей совокупности две общины — о чем опять-таки свидетельствует анализируемый документ — назывались «все галикарнасцы», 'Αλικαρνασσέις οί σύμπαντες.
Традиционно считается, что речь в данном случае следует вести о греческом и карийском поселениях, но это верно только с точки зрения их происхождения. На момент же принятия закона картина оказывается существенно сложнее: и должностные лица от «галикарнасцев», и должностные лица от «салмакитов» носят вперемешку греческие и «варварские» имена. Достойный внимания случай весьма глубокого греко-карийского синтеза!
Далее, просто-таки бросается в глаза, что Формион, сын Паниасида, выступает в роли мнемона именно от Салмакиды. Это позволяет судить о том, что семья Геродота принадлежала не к собственно галикарнасской, а к салмакитской (т. е. изначально карийской) общине. Уместно будет в связи со сказанным учесть, что в среде родственников «отца истории» греческая и карийская ономастика особенно тесно переплетена.
И действительно, отца Геродота звали Ликсом (карийское имя), а его брата — Полиархом (имя чисто греческое, причем весьма аристократического звучания). Лике нарек своих сыновей Геродотом и Феодором, то есть опять-таки по-эллински, а Полиарх, напротив, дал своему отпрыску карийское имя Паниасид. А сына последнего, в свою очередь, назвали Формионом (греческое имя).
Здесь, наверное, имеет смысл попытаться разъяснить одно противоречие, имеющее место в связи с родственными связями Геродота. В лексиконе «Суда» приводятся две альтернативные и, на первый взгляд, взаимно противоречащие версии о степени родства историка с Паниасидом: «Сообщают, что Паниасид — двоюродный брат историка Геродота: ведь Паниасид был сыном Полиарха, а Геродот — Ликса, родного брата Полиарха. Некоторые же сообщают, что не Лике, а Рео, мать Геродота, была сестрой Паниасида» (Suid. s. ν. Πανύασις).
Удается снять это противоречие и, соответственно, согласовать данные, если предположить, что Лике взял в жены дочь[977] своего брата Полиарха. В таком случае Паниасид действительно оказывается одновременно дядей Геродота по материнской линии и его двоюродным братом по линии отцовской. Браки в столь близкой степени родства древнегреческое право вполне допускало; более того, мы встречаем их достаточно часто, особенно в среде аристократов. Очевидно, они практиковались, в частности, для того, чтобы не допустить дробления родового имущества. Достаточно припомнить хотя бы, что мать и отец такого выдающегося деятеля эллинской культуры, как философ Платон, — Аристон и Периктиона, оба из знатнейшего рода Кодридов, — являлись соответственно дядей и племянницей. Если наши выкладки верны, то точно так же обстояло дело с родителями Геродота.
Остановимся теперь еще на одном интересном аспекте рассматриваемой надписи. В ней фигурируют два равноправных субъекта государственного права, как бы заключающие между собой договор и вместе принимающие решение: галикарнасский полис в лице народного собрания и тиран. Последний, кстати, назван просто по имени — Лигдамид, без указания каких-либо должностей и титулов. А в то же время сомневаться в тождестве этого лица с правителем Галикарнасса, членом династии Артемисии, решительно не приходится. Судя по всему, данным фактом подкрепляется та точка зрения (которой придерживаемся и мы[978]), согласно которой слово «тиран» не являлось титулом, и сами представители Старшей тирании себя так официально не называли.
Не менее важно другое: исходя из наличия двух равноправных институтов — полиса и тирана, утверждающих галикарнасский закон, можно сделать наблюдение, что в результате установления тирании в греческих полисах периода архаики и ранней классики складывалась ситуация своеобразной диархии, двоевластия. Очевидно, между тираном и народным собранием существовало какое-то разграничение властных полномочий по отдельным сферам политической жизни, но наиболее важные решения, затрагивавшие интересы обеих сторон, принимались совместно, как в данном случае.
Этим иллюстрируется чрезвычайно оригинальный статус архаического тирана[979]. Он — как бы не в полисе, а вне его. Он выступает как некая автономная единица, как «государство в государстве», живущее по своим собственным законам; узаконения же полиса над ним в принципе силы не имеют. Конечно, встречались и исключения, когда тиран демонстративно выказывал лояльность по отношению к полисным нормам (лучший пример — Писистрат в Афинах), но это был лишь жест доброй воли, который делать было вовсе не обязательно и от которого можно было в любой момент отказаться.