[1000] до скептических[1001]. В любом случае, рассказ о «Царской дороге», вне всякого сомнения, восходит к персидской традиции[1002]. Это видно хотя бы из того, что все расстояния (кроме участка от Эфеса до Сард) указаны в персидских мерах длины — парасангах, и лишь затем проводится их пересчет на греческие стадии.
«Царская дорога» являлась прежде всего инструментом ахеменидской курьерской почты и, как видно из самого маршрута ее прохождения, была мало пригодна для торговых целей: она как будто нарочно оставляла в стороне сколько-нибудь крупные города, пролегая в основном через довольно глухие местности. Маршрут явно сложился еще в доахеменидское, мидийское время: бросается с глаза, что он проложен так, чтобы вплоть до р. Галис нигде не выйти за границы Мидийской державы и не вступить в пределы Вавилонии.
Действительно ли этим, довольно-таки кружным путем персы продолжали пользоваться в качестве главного даже после того, как Месопотамия была покорена Киром? У нас закрадывается некоторое подозрение: а не воспользовался ли здесь Геродот (сам он по «Царской дороге» вряд ли когда-либо путешествовал) устаревшей информацией, восходящей ко времени еще до создания великой империи Ахеменидов? А. А. Немировский (в устной беседе с автором этих строк) с сомнением отнесся к нашему предположению. Однако сам же этот исследователь пишет[1003], что существовали две сменившие друг друга традиции греческого землеописания Востока, и первая из них сформировалась к середине VI в. до н. э., т. е. как раз к моменту крупномасштабных завоеваний Кира. Не находим ли мы здесь у «отца истории» следы этой древнейшей традиции? Вопрос, во всяком случае, весьма сложен и требует специального изучения.
Как бы то ни было, в рассказе Геродота о «Царской дороге» риторика «иного» минимальна, практически равна нулю. Однако не следует думать, что данный факт вступает в противоречие с вышесказанным. Ведь этот рассказ базируется не на греческом, а на персидском первоисточнике; иными словами, в нем содержится взгляд на упомянутый сухопутный маршрут «изнутри», а не «извне», глазами морехода-эллина. Свое же собственное (и своих современников) отношение к подобным путям Геродот выражает устами спартанского царя Клеомена I, которому милетянин Аристагор предложил совершить поход на Персию по «Царской дороге» (V. 50): «Друг из Милета! Покинь Спарту до захода солнца! Ты хочешь завести лакедемонян в землю на расстоянии трехмесячного расстояния от моря: это совершенно неприемлемое условие для них!»
Приложение 4.Афинская демократия и устная историческая традиция[1004]
В мировой историографии последних десятилетий одно из популярных и даже «модных» направлений — изучение устной истории (oral history). Исследования, проводившиеся в этой сфере, продемонстрировали, что устная историческая память весьма отлична от той, которая зафиксирована в письменных источниках: она пользуется своеобразными механизмами и обладает весьма специфическими особенностями.
Так, показано[1005], что в устной памяти даже важнейшие события сохраняются в относительно корректной форме примерно на протяжении столетия (жизнь трех человеческих поколений), а затем они начинают подвергаться самым разнообразным искажениям, обрастают красочными деталями и подробностями чисто легендарного характера. Более того, столетие аутентичной передачи — это еще один из самых лучших возможных вариантов, реализующийся в тех случаях, когда факт, о котором рассказывается, не вызывает прагматической заинтересованности того или иного рода у последующих поколений (но такие факты — именно в силу названного фактора — редко и запоминаются). В тех же случаях, когда событие оказывает влияние на будущее, его передача устной традицией значительно раньше, едва ли не сразу, становится тенденциозной. Например, поступательной и интенсивной мифологизации подвергались образы раннегреческих законодателей[1006].
Разумеется, устные исторические традиции удобнее всего изучать в современных обществах, когда можно путем опросов получить детальные сведения о зарождении, формировании, эволюции этих традиций. Для более ранних эпох, в том числе для античности, такая полнота картины заведомо невозможна, поскольку мы имеем дело лишь с дошедшими до нас разрозненными звеньями некогда единой «цепочки». Да и дошли-то они, не следует забывать, не непосредственно (ясно, что мы не можем побеседовать с древним греком), а только через посредство античных авторов, то есть письменных источников. Так, опора почти исключительно на устные свидетельства была характерна для Геродота, ибо «отец истории», реконструируя ход Грекоперсидских войн и сопряженных с ними процессов, практически не имел предшественников на этом поприще[1007].
Тем не менее в целом анализ сохранившихся данных устной традиции о некоторых ключевых периодах античной истории представляет значительный интерес. Здесь будет рассмотрена роль устной исторической памяти в самоидентификации и самооценке классической афинской демократии V–IV вв. до н. э.
В литературе уже привлекалось внимание к следующему немаловажному и интересному, даже парадоксальному обстоятельству. Афинская демократия не создала сколько-нибудь стройной и законченной теории, которая оправдывала и обосновывала бы существование этого государственного строя. Во всяком случае, такая теория не существовала в виде какого-то письменного текста[1008]. Попытки видеть в некоторых афинских мыслителях, например, в Фукидиде, идеологов демократии[1009] нельзя признать достаточно убедительными. Крупнейшие философы — такие, как Сократ, Платон, Аристотель и др., — и политические теоретики (Псевдо-Ксенофонт, Ксенофонт) занимали по отношению к демократическому правлению позицию жесткого неприятия[1010].
Как же в таком случае сторонники демократии (а ведь они, безусловно, имелись, и их было в полисе подавляющее большинство) осуществляли манифестацию своих ценностей? Ответ может быть только один: именно посредством устного дискурса. И это тем более естественно, что Афины в классическую эпоху (особенно в V в. до н. э.) были и в целом устным социумом. Масса демоса обладала грамотностью в степени, достаточной для того, чтобы, скажем, нанести надпись на черепке для остракизма[1011], но явно недостаточной для того, чтобы читать серьезные теоретические трактаты.
Об отдельных элементах устного демократического дискурса, о котором идет речь, можно составить достаточно детальное понятие на основе имеющихся свидетельств. Так, одно из ключевых мест в афинской «демократической мифологии» устойчиво занимали фигуры Гармодия и Аристогитона. Складыванию традиции о них посвящена достаточно обширная литература[1012].
Как известно, два названных афинянина в 514 г. до н. э. из личной мести убили Гиппарха, брата тирана Гиппия, после чего были сами схвачены и умерщвлены. Они не свергли тиранию в своем полисе и не установили демократию — а между тем впоследствии в народных представлениях однозначно выступали именно в такой роли. Серьезные ученые, как могли, боролись с этим устоявшимся, но противоречащим действительности мифом. Во второй половине V в. до н. э. его опровергал Геродот (V. 55 sqq.), на рубеже V–IV вв. до н. э. — Фукидид (VI. 53 sqq.), во второй половине IV в. до н. э. — Аристотель (Ath. pol. 18 sq.). Но всё напрасно! Уже сам тот факт, что данную традицию приходилось снова и снова оспаривать, надежно свидетельствует о ее живучести.
Традиция о «тираноубийцах» передавалась из уст в уста в первую очередь посредством сколиев — застольных песен, импровизированно исполнявшихся афинянами на дружеских пирушках-симпосиях. Имеется уникальный образчик полностью сохранившегося сколия (Carm. conviv. fr. 10 PMG), в котором речь идет именно о Гармодии и Аристогитоне, причем утверждается, что они «убили тирана и установили в Афинах равноправие». Имеется в виду термин isonomia, которым в первой половине V в. до н. э. обозначалась афинская демократия (сам термин demokratia тогда еще не возник), и употребление в тексте сколия соответствующей лексемы говорит о том, что перед нами аутентичный, созданный в весьма раннюю эпоху памятник устной исторической поэзии (хоть он и дошел до нас в передаче довольно позднего автора — Афинея).
Сколии вообще были заметным явлением устной культуры классических Афин. Интересно, в частности, что тот же Аристотель, которого отличало внимательное и скрупулезное отношение к Источниковой базе своих исторических работ[1013], пользовался информацией, почерпнутой из сколиев (Arist. Ath. pol. 19. 3; 20. 5), и делал на ее основе ответственные выводы.
Еще большее значение для воспроизводства и пропаганды демократической идеологии имели другие памятники устной традиции — эпитафии (epitaphioi), надгробные речи, которые ежегодно произносились на публичных похоронах афинских граждан, погибших в сражениях[1014]. Жанр эпитафиев зародился, возможно, еще во времена Солона[1015], но в V–IV вв. до н. э. он достиг пика своего развития, к тому же получил вполне институциональный характер.
В нашем распоряжении имеются несколько образчиков эпитафиев, получивших письменную фиксацию. Самый знаменитый из них — это, бесспорно, «Надгробная речь» Перикла в передаче Фукидида (II. 35–46