Малый ребенок, еще несмышленышем вырастив зубы,
Все их сменяет за срок первой седмицы годов.
Если ж седмицу вторую прожить ему боги дозволят,
Зрелости первой следы он начинает являть.
В третью седмицу хоть тело растет, но уже обрамляет
Щеки пушок, и затем кожа меняет свой цвет.
А за седмицы четвертой года расцветает у мужа
Сила — она для людей знаменье доблести их.
К пятой седмице пора, чтоб мужчина о браке подумал
И о рожденье детей, дабы потомство иметь.
В пору седмицы шестой укрепляется разум у мужа,
И необдуманных дел он уж не хочет свершать.
Но лишь в седьмую седмицу с восьмой вместе — будет в обоих
Ровно четырнадцать лет — ум расцветает и речь.
В пору ж седмицы девятой хоть муж и силен, но не могут
Разум и мудрость его с доблестью вровень стоять.
Если ж седмицы десятой семь лет отведут ему боги, —
В самую пору тогда смертная доля придет.
Сразу обратим внимание — чтобы в дальнейшем уже не останавливаться на этом вопросе — на то, что в гендерном аспекте солоновская возрастная градация имеет ярко выраженный маскулинный характер. Повсюду эксплицитно говорится только о «муже». Женщины в своей жизни тоже, несомненно, проходили определенные стадии, однако Солона (как и греческих мужчин вообще) эти стадии никогда специально не интересовали. Высказывалась даже мысль, что в античной Греции существовало особое «женское время»[1075]. Но это отдельный сложный вопрос, требующий специального изучения, и здесь мы не будем его подробно касаться. Как бы то ни было, ясно, что солоновские десять седмиц не могли иметь прямого отношения к женщинам уже потому, что, согласно общепринятому мнению специалистов, средняя продолжительность жизни древнегреческой женщины была короче, чем у мужчины[1076].
Кстати, о продолжительности жизни — ведь данный вопрос имеет самое прямое отношение к темпоральным категориям. Как видим, у Солона на эту продолжительность весьма оптимистичные взгляды: он считает, что в норме смерть должна приходить в 70 лет. Интересно, что в другом стихотворении (очевидно, написанном позже, уже в преклонном возрасте) поэт меняет свою точку зрения в еще более оптимистическую сторону, ставя нормальной продолжительностью жизни 80 лет (Sol. fir. 22 Diehl). Его современник — другой лирик, Мимнерм Колофонский (fr. 6 West) — полагал, что скорее следует говорить о 60 годах[1077].
Всё сказанное, казалось бы, приходит в непримиримое противоречие с общераспространенным представлением о том, что в древних обществах в целом, в том числе и в Греции, средняя продолжительность жизни была очень невысокой, 25–30 лет или что-нибудь в этом роде. Само это положение, пожалуй, и верно, но из него делаются совершенно превратные выводы, что люди в античности действительно жили 25–30 лет, что сорокалетний считался глубоким стариком и т. п. А это, как видим, опровергается данными источников. Уже в архаическую эпоху Солон в цитированной элегии говорит, что лучший возраст для умственного развития человека приходится на седьмую и восьмую седмицы, то есть лежит между 42 и 56 годами. Сам афинский поэт-законодатель прожил более 80 лет. Приведем еще несколько примеров подобного рода, при этом сознательно не будем брать случаи экстраординарные, вроде ритора Горгия, прожившего 107 лет и до конца жизни сохранявшего здравый ум. Такое долгожительство являлось исключением в античности, как и в наши дни, а нас интересуют примеры более типичные.
Сократ был казнен в возрасте 70 лет; в это время он оставался еще вполне крепким мужчиной и имел маленьких детей. Фокион, около 50 раз занимавший пост стратега, окончил жизнь (и тоже насильственно) в 80 с лишним лет; он был, конечно, стариком, но отнюдь не дряхлым, а бодрым и деятельным. Перикл прожил 65 лет и умер от чумы; при этом ни один источник не говорит о нем в его последние годы как о человеке старом или хотя бы пожилом. В целом нет оснований считать, что древние греки жили существенно меньше, чем наши современники, скорее наоборот.
Подчеркнем принципиально важный момент: средняя продолжительность жизни в античности была низкой прежде всего за счет очень высокой детской смертности. Это последнее явление было общим для всех древних обществ, да и вообще для всех человеческих социумов вплоть до открытия антибиотиков в XX веке. В равной степени в греческом полисе эпохи классики и в русской деревне позапрошлого столетия весьма значительная, едва ли не большая часть детей умирала в младенчестве, когда организм особенно уязвим для разного рода болезней, в то время как в наши дни выживают практически все.
Но если уж ребенок выживал (а выживали, естественно, наиболее сильные и крепкие), а затем, став взрослым, не погибал на войне (еще один серьезный фактор низкой средней продолжительности жизни), то ничто не мешало ему дожить до весьма преклонного возраста. Никто, думается, не будет спорить с тем, что экологические условия в античности и в целом в доиндустриальную эпоху были несравненно более благоприятными для человека, нежели ныне[1078].
Далее, ритм жизни был более неторопливым, размеренным; до «века больших скоростей» и постоянной спешки было еще очень и очень далеко. Проблема увеличения скорости передвижения (и тесно связанная с ней проблема энергоносителей), столь болезненная для Нового времени, перед греком вообще не стояла в качестве одной из сколько-нибудь серьезных. Ему не нужны были паровозы и пароходы; на море ему вполне хватала парусно-весельного судна, а на суше — лошади, чаще — ослика, еще чаще — собственных ног. Грек никуда не торопился — и, как ни парадоксально, вопреки этому (а может быть, именно поэтому?) успевал за свою жизнь сделать гораздо больше, чем мы. Философ Хрисипп написал более 700 научных трудов, филолог Дидим — до 4 тысяч (правда, за это его и прозвали «человеком с медными внутренностями», то есть с неутомимым прилежанием). Но кто из ученых наших дней — а ведь мы оснащены компьютерами и прочей убыстряющей процесс работы техникой — способен хотя бы приблизиться к этим цифрам?
Перечисленные обстоятельства, безусловно, уменьшали количество стрессовых ситуаций, которые, как известно, тоже негативно влияют на продолжительность жизни (постоянные войны воспринимались скорее как вариант нормы, чем как источник стресса). Постоянное употребление в умеренных дозах разбавленного виноградного вина также укрепляло здоровье людей. Всё это приводило к тому, что бодрая и деятельная старость была, как минимум, не менее частым явлением, чем в нашу эпоху[1079].
Вернемся к вопросу о возрастных стадиях. Представления о жизни как их чередовании в своем предельном развитии приводят к возникновению системы возрастных классов. В историографии имеется мнение, согласно которому на такой системе зиждилась вся социальная организация греческого полиса[1080]. В данной точке зрения, впрочем, нам все-таки видится некоторое схематизирующее преувеличение. Возрастные классы в античном греческом мире не были столь эксплицитно проявлены и не оказывали столь определяющего влияния на весь ход бытия, как в некоторых других архаических социумах, например, в традиционной Индии.
Однако отрицать сам факт наличия этих классов в полисных условиях тоже ни в коей мере нельзя. Где-то они имели большее влияние, где-то — менее значительное. Особенно велика была их роль в Спарте, где наличие возрастных классов сопрягалось с сохранением рудиментов древних инициационных обрядов. С семи лет спартанского мальчика, как известно, забирали из семьи и переводили на полуказарменное положение. В возрасте 20 лет юный спартиат вступал в категорию т. н. иренов. Ирены были уже гражданами, но не вполне полноправными; им не разрешалось, в частности, занимать государственные должности. Такое право появлялось у них только в 30 лет. Ну а наивысшего статуса спартанский гражданин достигал лишь в 60 лет: с этого возраста он мог быть избран в состав главного органа управления полисом — герусии. Повиновение членов более младших возрастных групп членам более старших было по законам безусловным.
Однако элементы возрастного ценза наличествовали не только в жестко-иерархической Спарте, но даже и в Афинах периода наивысшего расцвета классической демократии. Юноши в возрасте от 18 до 20 лет входили в возрастную группу эфебов[1081]. После этого они получали полные гражданские права. Точнее, почти полные, — ибо некоторые должности для них пока еще были закрыты. Так, членом гелиеи — суда присяжных — можно было стать по достижении 30 лет, должность софрониста — воспитателя эфебов — занять начиная с 40 лет и т. п. Особенно интересны были возрастные предписания для диэтетов — третейских судей, разбиравших мелкие гражданские иски. Диэтетами могли — и должны были! — становиться все граждане в возрасте 59 лет, исполняя эту должность на протяжении года, до своего 60-летия. Как отмечает Аристотель (Ath. pol. 53. 5), «закон повелевает, чтобы тот, кто не будет диэтетом в соответствующем возрасте, был лишен гражданской чести».
Вплоть до наших дней — хотя и вписавшись в совершенно иной общекультурный контекст — дожило такое наследие древнегреческой системы возрастных классов, как разделение участников спортивных состязаний на возрастные категории. Оно применялось уже на античных Олимпийских играх: отдельно состязались между собой взрослые атлеты, отдельно — юноши, отдельно — мальчики.
В условиях греческого полиса, который был не только государственной, но и постоянно действующей военной организацией, — причем, в отличие от многих индоевропейских обществ, с «воинской функцией», не выделенной в ведение особого сословия воинов, а более или менее равномерно распределенной по всему коллективу граждан