С другой стороны, можно допустить, что полковник производил в офицеры и мухаджиров, чтобы заручиться их лояльностью. Считавшие себя потомками знатных мухаджиров, «находили службу в нижних чинах бригады для себя унизительною»[576]. Та же ситуация складывалась, если командирами над родовитыми мухаджирами назначали неродовитых[577]. К этому добавлялась практика передачи среди мухаджиров чинов по наследству. «Так, вы нередко можете встретить “сартипа” – генерала, 8 лет, – отмечал Мисль-Рустем, – которому уже вдолбили в голову, что он “сартип”, значит должен держать себя важно, чинно»[578]. Поэтому Заведующий вынужден был лавировать, чтобы избегать внутрибригадных конфликтов. Что касается продажи чинов, то Мисль-Рустем распространял свои соображения о финансовой нечистоплотности командиров бригады на трех первых полковников в общем[579], и основаны они были во многом на слухах и неправильно понятых действиях.
2.4. Результаты деятельности П. В. Чарковского
Из косвенных сведений видно, что П.В. Чарковский пользовался среди подчиненных большим авторитетом, а также стремился быть строгим и требовательным начальником[580]. Отдельные примеры, приводимые Мисль-Рустемом, свидетельствуют, что полковник также стремился поддерживать личный авторитет, офицерское достоинство и престиж пославшей его державы, как он их понимал, и при персидском дворе. Так, «русский полковник Ч., – писал свидетель, – был тоже однажды приглашён на священный салам в ночь Навруза, но ему поставили условием, чтобы он при входе в зал, где был назначен салам, снял сапоги. Полковник ответил, что он отказывается от чести лицезреть шаха на саламе, так как его ноги в носках, без сапог, не совместимы с русским парадным мундиром. Наиб ос-Солтане очень хотелось, чтобы полковник присутствовал, так как шах был всегда недоволен, если отсутствовали русские и всегда спрашивал; поэтому Наиб ос-Солтане упросил полковника всё-таки быть, но одеть не сапоги, а кавказские чевяки: они, дескать, без подошв, значит не сапоги, но за чулки сойдут, что Ч. и исполнил, – оказалось, что и овцы целы, и волки сыты, то есть, вышло и по-персидски, и по-русски»[581]. В другом случае персидский министр юстиции «предлагал русскому полковнику наказать по пяткам палками одного “сергенка” (сарханга – О. Г.) (персидского полковника)[582], заведующего конюшнями, за то, что тот не позволил полковнику взять для батареи лучших лошадей, хотя последний имел на это разрешение шаха[583]. Только благодаря заступничеству русского полковника бедный сергенк не отведал обычных палок»[584]. Следует также заметить, что в глазах шаха и опосредованно – военного министра Заведующий имел большой вес[585]. «Я был свидетелем, – писал Мисль-Рустем, – как на одном учении русский полковник Ч. пожаловался военному министру на одного пехотного “явера” – майора, за то, что он занял плац, где должна была производить учения кавалерия, и не ушёл по его требованию; и вот Наиб ос-Солтане, подъехал к этому “яверу”, командовавшему батальоном, вызвал его вперёд и приказал одному феррашу (слуге, исполнявшему полицейские функции – О. Г.) взять его себе на спину, а другим феррашам отпустить изрядное число палок (распространенное в Персии наказание палками по пяткам – О. Г.), после чего прогнал его из батальона; но через полчаса по просьбе русского же полковника, приказал ему вновь командовать батальоном»[586]. Здесь проявился и дипломатический такт П. В. Чарковского, не пожелавшего обострять ситуацию и наживать себе врага.
Не вызывает сомнения и компетентность полковника: он много сделал для обустройства ПКБ, разработал «Руководство по обучению казачьей конной артиллерии», переведенное на фарси и изданное в Тегеране в 1885 г.[587] Иностранные наблюдатели отмечали, что «влияние командированных русских офицеров продолжает оставаться заметным»[588]. Со стороны бригада действительно производила впечатление. Английский врач Уильс писал: «3 года тому назад (русский перевод был издан в 1887 г. – О.Г.) шах имел 3 “казачьих” полка, получавших правильное жалование, при которых состояли инструкторами европейцы. Мне не приходилось видеть более красивого состава солдат и лошадей»[589]. Интересно и мнение указанного автора относительно места ПКБ во внешней политике России и англо-российском соперничестве. Сетуя на слабость Англии в Персии, Уильс отмечал силу русского влияния, значительно его преувеличивая. «Англия в глазах персиян, – замечал он, – есть пустой звук, а Россия – сила, перед которой нужно преклоняться и трепетать»[590]. Особо акцентируя внимание на возможностях персидской армии, англичанин считал, что в случае англо-русского столкновения в Азии «она может нам дать солдат… нуждающихся лишь в умелом руководстве, чтобы превратиться в грозную армию». «Разве русские офицеры, – вопрошал он, – не сформировали и не обучили 3-х “казачьих” полков под самым носом нашего представителя в Тегеране? Прежде бывало мы посылали в персидскую армию своих инструкторов; так же поступали и австрийцы. А теперь русские инструкторы и русское влияние совершенно нас вытеснили и уронили наш престиж»[591]. Очевидно, что Уильсу не были известны все перипетии, связанные с созданием и функционированием ПКБ. Да и силу российского влияния на всю армию он, как нам кажется, переоценивал (в конце концов, русские инструкторы возглавляли не всю кавалерию, а лишь ее небольшую часть, а их австрийские коллеги занимались преобразованиями в пехоте и артиллерии). Тем не менее внешний эффект деятельность ПКБ имела. Судя по англо-французским изданиям 1880-1890-х гг., мнение Уильса разделяли многие наблюдатели, а с их слов – и обыватели в указанных странах. Эти опасения четко проявились и в политических кругах Великобритании[592]. Тем не менее российское правительство в рассматриваемый период не было заинтересовано в создании в Персии организованной вооруженной силы[593]. В этом контексте интересен вопрос, который до сих пор остается открытым – отношение полковника к Миссии.
Н. К. Тер-Оганов утверждал, что между П. В. Чарковским и А. А. Мельниковым в 1885 г. произошел конфликт. Причиной его, как и в случае с А. И. Домонтовичем, было стремление командира ПКБ добиться статуса военного агента и большей независимости от русского дипломатического представителя[594]. К сожалению, автор не приводит ни ссылок на документы, ни подробностей конфликта. Известные нам источники не позволяют с уверенностью утверждать о наличии резких противоречий между представителями империи Романовых в Тегеране. Поэтому, если таковые и имели место, то они ждут своего исследователя. Тем не менее вопрос этот важен для лучшего понимания истории ПКБ и требует небольшого пояснения. Поскольку перипетии конфликта между А. И. Домонтовичем и И. А. Зиновьевым нам известны достаточно хорошо, то в своих пояснениях мы будем отталкиваться от ситуации с первым Заведующим.
Как известно, А. И. Домонтович выдвигал, по словам посланника, те же требования, что и П.В. Чарковский, по словам Н.К. Тер-Оганова. И нужно заметить, что с точки зрения положения Заведующего и лично своего первый командир ПКБ имел основание это делать. Мисль-Рустем писал, что «русские… инструкторы поставлены были гораздо лучше (чем другие инструкторы, находившиеся на персидской службе – О. Г.), так как составляли военную миссию, ходили в своих русских мундирах и находились под покровительством Русской императорской Мисси-и»[595]. Однако, это была лишь одна сторона медали. Дело в том, что вплоть до начала 1890-х гг. письменно были определены только обязанности Заведующего, но не его права[596]. 5 декабря 1892 г. очередной Заведующий – полковник ГШ Н.Я. Шнеур – получил шахский дестехат (собственноручное повеление), устанавливавший новые правила управления бригадой[597]. По этому поводу он писал своему начальству: «Это первая попытка установить кое-какой порядок в бригаде и письменно определить права Заведующего обучением персидской кавалерии, так как до сих пор всё делалось по установившемуся обычаю»[598]. А. И. Домонтович, возглавляя ПКБ, формально числился штаб-офицером для поручений штаба Кавказского военного округа, находящимся в командировке. В случае с П.В. Чарковским этот недостаток, видимо, учли – он получил официальное назначение командиром ПКБ. Тем не менее это было паллиативное решение. Формально он оставался лишь одним из многих командиров воинских частей, пусть и находившимся в несколько привилегированном положении. В Иране, где должность и статус имели большое значение, это мешало, снижая авторитет Заведующего как среди высших сановников, так и среди мухаджиров бригады, особенно знатных[599]. Военный агент (атташе) являлся официальным представителем Военного министерства России за рубежом. Он был включен в дипломатический корпус, пользовался соответствующими привилегиями и только в политических вопросах подчинялся посланнику