[634]. И июля последовал следующий рапорт. Теперь полковник просил прислать себе казенную прислугу в количестве двух человек, опять-таки апеллируя к практике предшественников[635]. Переписка штаба Кавказского военного округа с Главным штабом по этим вопросам показала, что ссылки Н.Д. Кузьмина-Караваева были не во всём точны. Если А. И. Домонтовичу при назначении было сохранено содержание в полном объеме и выделили двух человек прислуги, то П.В. Чарковский не имел ни того, ни другого. В результате, решено было просьбы отклонить[636]. Однако Н.Д. Кузьмин-Караваев не успокоился. 26 декабря 1886 г. он подал начальнику штаба Кавказского военного округа третий рапорт. Теперь полковник ходатайствовал лишь о сохранении жалования, основываясь на том, что П.В. Чарковский не занимал перед назначением в Персию должности с содержанием от Военного министерства. К тому же он напоминал, что согласился стать Заведующим при условии сохранения ему жалования[637]. Третий рапорт также не был удовлетворен. Таким образом, Н.Д. Кузьмину-Караваеву было отказано и в прислуге, и в увеличении (сохранении) жалования от российского правительства.
Приведенный эпизод является очень характерным для выявления личных качеств Н.Д. Кузьмина-Караваева, оценки которого исследователями основаны исключительно на мнении первого историографа ПКБ В. А. Косоговского и носят поверхностный характер. Во-первых, очевидно, что полковник был неравнодушен к деньгам. Получая от персидского правительства 24000 франков и из интендантских сумм российского Военного министерства жалование по усиленному окладу в размере 1032 рублей в год и 420 рублей столовых денег[638], он «торговался» из-за 180 рублей в год. Вполне возможно, что это объяснялось и тем, что в Тегеран он отправился вместе со своей семьей. Н.Д. Кузьмин-Караваев, как и большинство офицеров-дворян русской армии второй половины XIX в., не имел никакой собственности, но имел семью. Как отмечал исследователь российского офицерского корпуса Сергей Владимирович Волков, «поэтому проблема жалованья для офицеров была важнейшей, определявшей целиком их быт и семейное положение… точно так же, как проблема пенсионного обеспечения целиком определяла средства существования офицера и его семьи после отставки»[639]. Известно, что в конце пребывания в Персии жена[640] и дочери полковника – Мария (родилась 1 февраля 1884 г.) и Александра (родилась 18 марта 1888 г.) жили вместе с ним. Но когда они прибыли в столицу Каджарской державы, точно не известно. «Скупость» Н.Д. Кузьмина-Караваева, о которой пишут многие авторы, вполне могла объясняться необходимостью, помимо собственного содержания, обеспечивать семью. Кроме того, для Ирана статус офицера-начальника имел большое значение. Еще А. И. Домонтович отмечал, что казавшиеся сначала большими деньги, выплачиваемые Заведующему, на деле оказались не такой уж и крупной прибылью[641]. Статус требовал хорошо одеваться, иметь богатый выезд из нескольких хороших коней и экипажа, приглашать членов Миссии, иностранных представителей, шахских сановников на званые обеды и т. п. «Обеспечены русские офицеры достаточно, хотя для Персии отнюдь не роскошно – отмечал посетивший Иран в 1908 г. русский офицер. – Так, кроме сохраняемого за ними русского жалования, каждый офицер получает до 5 000 рублей в год от персидского правительства; но при тегеранской дороговизне семейному офицеру, в силу установившихся традиций, приходится тратить всё содержание на представительство и жизнь, так что откладывать что-либо невозможно. Холостому офицеру также следует жить по-барски, иметь шикарный выезд и т. д. – иначе в Тегеране к нему отнесутся… подозрительно, как к авантюристу, приехавшему в Персию для лёгкой наживы»[642]. Хотя, следует заметить, что предыдущие командиры ПКБ вполне успешно справлялись со всем этим и в рамках выделявшихся им сумм. Да и с семьями в Иран приезжали не только Н. Д. Кузьмин-Караваев, но и другие Заведующие и даже обер-офицеры. Но никто из них не поднимал перед начальством вопрос об увеличении денежного содержания.
Н.Д. Кузьмин-Караваев изначально не стремился выполнять свои служебные обязанности перед персидским правительством так же неукоснительно, как предыдущие офицеры. Видимо, будучи лучше осведомлен о целях русской политики относительно Персии и великодержавником-националистом[643] по своим взглядам, он не придавал серьезного значения формированию из ПКБ боеспособной воинской части. В упоминавшемся рапорте начальнику штаба Кавказского военного округа от 10 июля 1886 г. он прямо указывал, что командирован «не исключительно для персидской службы», а в интересах русского правительства и «русского военного дела». Поэтому просил считать его не находящимся на службе у персидского правительства, а командированным по делам русского правительства[644]. Естественно, такое понимание своих обязанностей в дальнейшем сослужило нехорошую службу как самой бригаде, так и русскому влиянию при шахском дворе.
Назначение Н.Д. Кузьмина-Караваева совпало со сменой российского посланника в Тегеране. С 25 октября 1886 г. по 12 ноября 1889 г. (отозван из Тегерана он был в октябре, а формально сдал дела в ноябре) им был генерал-майор Свиты его величества князь Николай Сергеевич Долгоруков[645]. Потомок одного из выдающихся аристократических семейств России и личный друг царя Александра III[646], храбрый офицер, разжалованный за дуэль в рядовые, но участием в боях на Кавказе заслуживший себе вновь офицерские чины, а в 1882 г. произведенный в Свиты его величества генерал-майоры[647], он был личным представителем русского императора при императоре германском, короле прусском, но за скандал с послом графом П. А. Шуваловым был отозван в 1886 г. из Берлина и направлен в Персию[648].
Н.С. Долгоруков сочетал в себе русский национализм с имперским высокомерием и пренебрежительным отношением к азиатам, в том числе и персам. «Движимый амбициями, чувством своего превосходства и превосходства своей страны, сильной неприязнью к бюрократам вроде Бирса (Н. К. Гире – министр иностранных дел Российской империи с 1882 по 1895 гг. – О. Г) и Зиновьева, Долгоруков был убежден, что факел исторической миссии России на Востоке был вручён ему, чтобы он мог осветить им великие события, – писал о нём Ф. Казем-заде. – Мастер дворцовых интриг, изысканный и очаровательный, когда необходимо, но невоспитанный и высокомерный по природе, Долгоруков по прибытии в Тегеран позволил себе в обращении с шахом и его министрами тон губернатора завоёванной провинции. Шах был оскорблён и напуган своевольным поведением нового посланника»[649]. Личные качества его также были далеки от идеальных. «У князя Долгорукого был двойственный, не прямой характер. – вспоминал о нём С. Ю. Витте. – Вообще князь Долгорукий был человек неискренний»[650]. Результатом его политики стало поражение в борьбе за концессии английской стороне и отзыв из Тегерана в октябре 1889 г. непосредственным решением Александра III[651].
3.2. Деятельность Н. Д. Кузьмина-Караваева на посту Заведующего
Во многом под влиянием поведения российских дипломатов, с середины 1880-х наблюдается усиление проанглийских настроений в среде персидской верхушки. В этих условиях пришлось действовать Н.Д. Кузьмину-Караваеву. Изначально он пользовался покровительством Н. С. Долгорукова. Оба они были военными, выходцами из аристократических семей, оба имели хорошие связи в высших кругах Российской империи. Судя по всему, взгляды на политику России относительно Персии у обоих офицеров также совпадали, а 13 лет разницы в возрасте (Н.С. Долгоруков родился в 1840 г.) вряд ли играли здесь существенную роль. Тем более что прибыли они в Иран примерно в одно время и одинаково досконально не знали ни местных особенностей, ни языка страны пребывания. Очевидно, что они сошлись не только во взглядах, но и как люди, близкие друг другу по духу. О конфликтах между ними ничего не известно. Зато посланник выступал в качестве своеобразного покровителя полковника, что было естественно в силу его положения (как в Иране, так и в России) и товарищеских отношений. Н.С. Долгоруков помог ему выхлопотать у шаха деньги на содержание ПКБ, которые были удержаны военным министром при П.В. Чарковском, а также увеличить бюджет бригады. Не случайно Н.Д. Кузьмин-Караваев был оставлен на 2-й срок заведования ПКБ – случай редчайший, а на тот момент первый в истории бригады. С одобрения же посланника он позволял себе длительные командировки в Россию, которые оплачивались из иранского бюджета. «У персов Долгоруков вызывал страх и ненависть», – писал Ф. Казем-заде[652]. Сложно сказать, насколько это отношение распространялось на его окружение, в частности на Заведующего. Источники не дают ответ на этот вопрос. Обоим им было присуще имперское высокомерие по отношению к Персии и подданным шаха, вызванное как воспитанием в европейской культурной традиции, так и реалиями местной жизни. А это не способствовало налаживанию искренних и равноправных отношений.