. В другом месте тот же автор описывал обучение пехоты в Тегеране. «Во время холода занятий нет, ибо сарбазы босые, хотя и в полутуфлях: значит, 2–3 месяца долой, – писал он, – затем, два постных месяца Рамазан и Мухаррем – тоже долой, так как днём люди голодают и по закону едят только после заката солнца; один месяц после лагерей, во время отсутствия шаха, тоже отдых; в Навруз (Новый год, 9 марта) – две недели отдыху. В остальные 61/2 месяцев обучение производится 4 раза в неделю, в прохладное время от 8 до 10 часов утра, а в жаркое – от 6 до 8 утра. В один год я вел дневник, и к концу года получился вывод, что занимались учением всего 360 часов в год»[693]. Во многом эта характеристика соответствовала и делам в ПКБ. «Я могу достоверно сказать, что в один год, по веденному одним из русских инструкторов дневнику, бригада занималась немного менее 400 часов», – замечал Мисль-Рустем[694].
«Живут они («казаки» – О.Г.)…большею частью вне казарм и собираются только в часы учений, раза два в неделю», – писал М. Алиханов-Аварский[695]. «Особенная странность, – замечал Мисль-Рустем, – бригада обучается прикладке из винтовок, но не обучается, как и вся персидская армия, стрельбе. За 6 лет, что я пробыл в Персии, в бригаде не было ни одного учения стрельбы боевыми патронами»[696]. Впрочем, это объяснялось просто: пополнить боезапас было негде и нечем – персидский военный министр экономил даже на этом.
Причины парадоксальной для увеличившегося бюджета недостачи средств крылись как внутри ПКБ, так и вне ее. Отчасти они были изложены нами в очерке о П. В. Чарковском. Однако общей, «связующей» было то, что персидское правительство стало склоняться в рассматриваемый период в сторону англичан во многом из-за непродуманной и жесткой политики Н.С. Долгорукого. Поскольку он покровительствовал Н.Д. Кузьмину-Караваеву, то негласно отрицательное отношение стало переноситься на последнего. Проблема задержки денежных выплат бригаде приобрела серьезные размеры. Виной этому был, главным образом, военный министр Камран-мирза, экономивший в свою пользу на всём, на чём было можно сэкономить[697]. Хотя он считался англофилом, сказать, насколько английские представители при шахском дворе влияли на его поведение относительно ПКБ, за отсутствием достоверных сведений сложно. Вполне возможно, что он действовал из личных побуждений, стараясь ослабить бригаду. Будучи любимым сыном шаха, он не имел прав на престол, поскольку законным наследником – вали-атом – был объявлен и признан в этом качестве Англией и Россией Мозаффарэддин-мирза[698]. Однако честолюбие и жадность шах-заде были хорошо известны. «Положение принца Камран-мирзы Наиб ос-Солтане выгодно в том отношении, что живя в Тегеране, он быстрее может захватить весьма значительное личное состояние шаха и, благодаря этому, составить около себя партию», – разъяснялись опасения российского правительства в указаниях, которыми был снабжен в феврале 1887 г. Н. С. Долгоруков[699]. Единственным, кто мог ему помешать в этом, был русский полковник с бригадой. События 1896 г. после убийства шаха доказали это с полной очевидностью[700]. Поэтому естественно, что военный министр, в прямом ведении которого находилась ПКБ, был меньше всего заинтересован в ее развитии.
Мисль-Рустем приводил интересный случай, иллюстрирующий указанную проблему. «17 ноября 1887 года, – писал он, – при появлении русских инструкторов на плацу… заметили, что первый полк “казачьей” персидской бригады (Мухаджирский – О.Г.) при их приближении вдруг разошёлся совсем с плаца, осталось только несколько офицеров. Спросив, что это обозначает, они узнали, что полк не хочет учиться до тех пор, пока ему не заплатят жалование и не переоденут из рубашек в черкески, так как им холодно… Через час приехал на плац военный министр и… велел полковнику выдать людям только часть жалования, так как сам не отпустил всех денег»[701].
В то же время Н. Д. Кузьмин-Караваев, поставленный в такие условия, вынужден был приспосабливаться к реалиям персидской жизни и превратился в какой-то степени в классического иранского командира. Несмотря на выкладки расходов, произведенные Мисль-Рустемом, из различных источников следует, что Н. Д. Кузьмин-Караваев не прочь был «поправить» свои доходы за счет вверенного ему подразделения. Деньги ПКБ получал лично полковник, хранились они у персидского казначея бригады, который отдавал их купцам тегеранского базара под проценты. Поскольку расходование средств контролировалось Заведующим, то он зачастую пользовался финансами ПКБ по своему усмотрению. Казначей «по мере надобности доставлял» их «в бесконтрольное распоряжение командира бригады»[702].
Еще одним из способов извлечения прибыли из подразделения было сокращение реального числа чинов ПКБ путем отправки части из них в отпуска. Как уже отмечалось, практика эта существовала в иранской армии давно и приносила офицерам, возглавлявшим воинское подразделение, значительную выгоду. «В отпуску сарбазы должны были получать половинное жалование без хлеба, а состоящие на действительной службе в пределах своей области получать ¾ жалования», – писал во второй половине 1870-х гг. В. А. Франкини[703]. Половинное содержание полагалось и офицерам, отправленным в отпуск. Реально же получение отпускниками средств напрямую зависело от воли командира подразделения. «Увольняя большую часть сарбазов во временные отпуски, – писал автор статьи в «Военном сборнике», – полковые командиры получают, между тем, от правительства всегда полное содержание по списочному составу частей»[704].
Помимо проблемы финансового обеспечения, всё время пребывания Н.Д. Кузьмина-Караваева в Персии оставались актуальными «мухаджирский» и «офицерский» вопросы, тесно связанные между собой и с дисциплиной в ПКБ. Отмечая случай 17 ноября 1887 г., Мисль-Рустем характеризовал его в первую очередь как свидетельствующий о низкой дисциплине в бригаде. Отчасти он, действительно, был прав. Несмотря на старания полковников, возглавлявших бригаду, уравнения в правах и обязанностях отдельных однородных с формальной точки зрения ее частей так и не было достигнуто. Мухаджиры по-прежнему составляли привилегированную часть ПКБ. Попытки привить бригаде европейскую организацию внутренней жизни, со строгим чинопроизводством, субординацией, равенством между офицерами в одном чине и должности и т. п., оказались неудачными. «Были в бригаде и такие мухаджиры, которые, хоть и были способны к службе, но, так как не могли попасть в офицеры и видя в офицерских чинах своих же более молодых, да ещё и неродовитых мухаджиров-родственников, из которых многие до сформирования “казачьей” бригады были у них в подчинении или даже служили нукерами у них или у их предков – не захотели оставаться в бригаде и или уходили сами, или подвергались исключению из бригады, как “ягки” (непокорные, бунтовщики)», – писал относительно указанных проблем В. А. Косоговский[705]. Речь шла, прежде всего, о знатных мухаджирах. Многие из них не могли смириться с тем, что в бригаде назначение на должности и производство в чины происходило не по традиции – за пишкеши и знатность, – а за заслуги. Высокий их статус в персидском обществе давал им возможность практически безнаказанно сопротивляться излишней, по их мнению, требовательности российского полковника. Пытаясь избавиться от «балласта», сменявшие друг друга Заведующие сталкивались с оппозицией со стороны мухаджиров, не желавших терять «теплое место» и постоянное жалование, но при этом и не стремившихся особенно напрягаться, выполняя свои служебные обязанности. Сменивший Н.Д. Кузьмина-Караваева полковник ГШ Н.Я. Шнеур писал: «Высшим наказанием было до сих пор исключение из бригады… но те (исключаемые – О. Г.) подавали шаху прошение, и он их приказывал зачислить снова в бригаду как опытных казаков»[706]. Результатом стало сохранявшееся в ПКБ до середины 1890-х гг. расслоение по статусному признаку между знатными и незнатными мухаджирами и немухаджирами, а также неоправданный рост офицерского состава. «Начиная с Домонтовича и до признания персидским правительством 27 пунктов положения от 24 мая 1895 года, выработанного Косоговским, мухаджиры бригады держались совершенно обособленно от немухаджиров, – писал В. А. Косоговский, не понаслышке знакомый с проблемами ПКБ. – Нижний чин мухаджир считал себя выше неродовитого офицера, даже своего начальника, не говоря уже об обер-офицерах, которые считали себя выше генерала немухаджира. Нередко происходили такие явления: простой “казак” из родовитых мухаджиров сидел на почётном месте, а офицер, сын его бывшего конюха или слуги, не смел сесть в его присутствии, и не только почтительно стоял у дверей, сняв сапоги, но нередко подавал ему чай и, в виде милости, удостаивался докурить кальян после своего знатного родственника-простого “казака”. Рядовые мухаджиры нанимали за себя товарищей чистить свою верховую лошадь, а при попытках назначать их на казённые работы, открыто бунтовали. Они не только безнаказанно убегали из бригады, когда хотели, но военный министр и сам шах, продолжая втайне видеть в них одну из опор мусульманства, не только смотрели сквозь пальцы на подобные, преступления против дисциплины, но заставляли командиров бригады принимать дезертиров обратно в бригаду и при том не только безнаказанно, но нередко требуя для них награды и пренаивно заявляя при этом: “Да ведь они оттого и уходят от вас, что вы недостаточно цените их”. С таким положением вещей командиру бригады приходилось считаться при всяких назначениях и командировках. Отсюда постоянное стремление мухаджиров объединиться, составить одно крепкое обособленное ядро, чтобы не растаять в общей массе непривилегированных Все мухаджиры перероднились между собой, и смерть мухаджира скрывали, выставляя подставное лицо вместо умершего, чтобы не выпускать из рук наследственного мухаджирского жалованья»