В. А. Косоговский ходатайствовал о возвращении В. К. Бельгарда в 33-й драгунский полк и о назначении на его место есаула 1-го Лабинского конного полка Кубанского казачьего войска Сергея Ивановича Сушкова (об этом он позже подал два отдельных рапорта). «Оставаться здесь без строевого помощника немыслимо… ввиду происходящего теперь полного переформирования бригады из пешей в конную (так в тексте – О.Г.), – писал он, – …поручик Орановский с утра до вечера занят приведением в порядок годами запущенной и заброшенной артиллерии, бывшей всецело предоставленной уряднику Новаку, настолько огрузневшему, что тяжести его не выдерживает ни одна боевая лошадь. Есаул[1158]Рафалович не разгибается над установлением по возможности правильной отчётности»[1159]. Относительно ротмистра, то полковник считал, что наказание ему должен установить военный министр. Интереснее всего его предложение о компенсации долга в 1800 туманов. Если в рапорте посланнику В. А. Косоговский брался выплатить его из бюджета бригады, то в донесении на Кавказ предложил растрату покрыть из другого источника. В качестве такового он указал на средства, выделяемые ему на военную агентуру и военные надобности[1160].
Наконец, позднее В. А. Косоговский следующим образом описывал А.Н. Нелидову ситуацию конца весны – лета 1894 г. «Только, вступив на персидскую территорию и сподобясь прийти в непосредственное соприкосновение с олимпийцами-дипломатами, я понял, что все те заведения, в которых я воспитывался и обучался ранее, были не более как начальными школами, настоящая же академия ожидала меня в Перси-и»[1161]. «Вместо 500 строевых “казаков”, всего годных к казачьей службе 165 конных; самостоятельных командиров в бригаде оказалось ровно столько, сколько было на лицо русских офицеров и урядников-инструкторов, – сообщал он. – Но любопытнее и поучительнее было то, как отнеслись ко мне “русские представители Великой России на Востоке”: довольно тебе сказать, что один из этих олимпийцев, узнав о моем назначении и приведённый в отчаяние тем, что им не удалось провести своего, послал в Петербург телеграмму, гласящую, что “назначение полк. Косоговского было бы равносильно потере доброго русского имени на Востоке”. Меня дипломаты едва удостаивали протягиванием кончиков пальцев и, не умея справляться со своими собственными делами, стремились поучать меня подобно тому, как поучали моих предшественников; но я был так предупредителен, что просил их не беспокоиться и не надрываться ещё и чужими делами, и мало-помалу взял бразды правления в свои, собственные руки»[1162]. Далее В. А. Косоговский крайне нелестно охарактеризовал всех членов Миссии, отметив их нерусское происхождение. Выделил он лишь Григоровича, назвав его «русским», хотя и отметив, что тот «выкрещенный араб»[1163]. Особо полковник остановился на военных из России. «Затем военные представители, – писал он, – полковник Шнеур – еврей, выкрестившийся в лютеранство из иудейства, сын лудильщика из города Пскова; его временный заместитель ротмистр Бельгард; подъесаул Рафалович – сын выкрещенного еврея из города Гродно; капитан Блюммер – окончивший курс в Саксонском кадетском корпусе и из германской артиллерии переведённый в русскую гвардию конную»[1164]. Во всём письме чувствуется и откровенно высказывается отрицательное отношение ко всем не русским по происхождению, кто служил в Персии. По мнению полковника, они не только не могли (не будучи русскими), но и не хотели понимать и отстаивать истинные интересы России в Иране. Естественно, «истинность» определял сам В. А. Косоговский.
Из приведенных документов можно сделать определенные выводы относительно того, как виделась ситуация новому Заведующему, а также отчасти вскрыть скрытые мотивы его оценок и поведения. В. А. Косоговский обвинял В. К. Бельгарда по трем пунктам. Во-первых, в недостойном поведении относительно порученного дела и старшего по чину, своего начальника. Во-вторых, полковник считал, что ротмистр разрушил дисциплину в ПКБ и фактически превратил ее в небоеспособную часть. Но самым важным было третье обвинение – в неумелом ведении денежных дел бригады, финансовых злоупотреблениях и махинациях. С формальной точки зрения Заведующий был прав. Приехав из России, он застал воинскую часть, в которой имелась масса долгов, из списочного состава налицо не было и четверти «казаков».
Однако реально В. А. Косоговский оказался под воздействием ситуации, в которой побывало большинство командиров ПКБ в начале своего командования. Прибыв в Персию, он мыслил категориями европейских армий (каковой являлась и российская), где всё было четко определено уставами, структурировано, где финансовые проблемы не имели решающего значения для командира части, где и сам этот командир имел значительные права, при этом жестко соблюдалось чинопочитание, где кавалерийские части были обеспечены лошадьми, а служащие в них не могли по своему усмотрению (и даже с разрешения командира) покидать надолго свое подразделение, а тем более – служить, но находиться не на службе. Как хороший офицер, имеющий стереотипное представление о том, какой должна быть армия, отдельная воинская часть, как должны вестись ее финансовые дела, проходить служба, проводиться обучение личного состава и пр., В. А. Косоговский, скорее всего, был поражен открывшимся его взгляду. Отчасти это объяснялось тем, что в своих донесениях в штаб Кавказского военного округа В. К. Бельгард не раскрывал всю повседневную «кухню» жизни ПКБ, ограничиваясь тем, что от него требовало начальство. Да и вообще командиры бригады в нюансы управления и существования соединения высшее начальство посвящали мало. Как правило, они всплывали в кризисных ситуациях, но затем о них «забывали», и каждый новый Заведующий[1165] должен был заново «осваивать профессию». Скорее всего, с такими реалиями персидской жизни В. А. Косоговский столкнулся впервые, не понял их и захотел повернуть на свой лад – навести порядок в части в соответствии формальным требованиям. Он не знал, или не хотел знать, что дисциплинарные вопросы преследовали ПКБ с самого начала ее существования. Мысля стереотипно, полковник считал, что порядок в части полностью зависит от командира. Но в Иране первенствующее место занимали традиция и воля шаха. Этого В. А. Косоговский сначала не осознал. Не до конца оценил он и роль личных связей, симпатий, пронизывавших всю воинскую иерархию страны. Именно благодаря им было возможно снизу подняться наверх, но также и наоборот. Столкнувшись с бригадной действительностью, полковник искренне посчитал, что люди, которые довели ПКБ до такого состояния, не могут считаться отстаивающими русские интересы. А честь России имела для него большое значение. Отсюда – неприятие дипломатов, которые «поучали» Заведующих, но не заботились о бригаде, самих командиров и инструкторов, шедших у них на поводу. Всё это обострялось русским шовинизмом, который нашел здесь питательную почву – большинство из россиян в Тегеране были нерусскими. Следует отметить также, что В. А. Косоговский зачастую судил о людях и событиях, не обладая всею полнотой информации. Он не знал и не понимал, какое место занимала бригада в планах российского правительства. Но у него было законченное представление о том, чем она должна быть. И этот идеал он принялся реализовывать, иногда даже вне связи с мнением внешнеполитического ведомства России и его представителя при шахском дворе. Естественно, это вызвало острый конфликт с Миссией. Забегая вперед, отметим, что состояние это оставалось постоянным, то обостряясь, то ослабевая, всё время пребывания В. А. Косоговского на посту Заведующего.
Отчасти странным выглядит возмущение В. А. Косоговского наличной численностью «казаков». Как свидетельствуют приводившиеся выше рапорты В. К. Бельгарда, о реальном составе ПКБ было известно и на Кавказе, и в Петербурге. Осведомлены были там и о том, что количество выходивших в строй и находившихся в отпуску неформально варьировалось Заведующим в зависимости от ситуации. Полковника, видимо, не сочли необходимым ознакомить с этими особенностями перед отправкой в Персию. Тем не менее в определенной степени возмущение В. А. Косоговского было оправдано. Можно с уверенностью утверждать, что одной из его задач при отсылке в Персию являлось преобразование ПКБ в боеспособную часть тегеранского гарнизона, подчиненную русскому командованию на случай династического кризиса в стране[1166]. Имея в распоряжении официальные сведения, полученные в штабе Кавказского военного округа, полковник, вне сомнения, был поражен несоответствием цифр и реального положения дел тому, что содержали формальные донесения[1167]. Состояние ПКБ явно не соответствовало выполнению указанной задачи. Моральный дух «казаков» был невысок, дисциплина «хромала», военная подготовка оставляла желать лучшего. В случае кризиса с престолонаследием бригадных сил было явно недостаточно, чтобы отстоять русские интересы в столице. Гарнизон города по данным на 1893 г. насчитывал больше 5000 человек[1168]. Из них 1200 составляла бригада «Махсус» из 2 полков, которую возглавлял любимец Наиб ос-Солтане Векиль од-Доуле. Ее обучали австрийские военные инструкторы. То есть в руках военного министра находилось значительно больше сил, чем у русского полковника[1169]. А ПКБ по большинству параметров даже в 1893 г. их не превосходила, а, скорее, была с ними на одном уровне. К тому же весной 1893 г. она насчитывала реально «с офицерами, за исключением отпускных и откомандированных, и с конной батареей» 350 челов