Таким образом, бунт 5 мая стал реакцией на действия В. А. Косоговского по наведению порядка в бригаде. Он поставил русскую военную миссию на грань катастрофы. Однако многое в словах Заведующего нуждается в пояснениях и исправлениях. Хотя во главе бунтовщиков стояли мухаджиры, однако часть из них всё же осталась в ПКБ. В то же время, часть волонтеров покинула бригаду, а ведь по логике вещей уйти должны были только мухаджиры, да и в полном составе. К сожалению, ни у полковника, ни у исследователей пояснения этому нет. Отчасти ответ в своих работах дает сам В. А. Косоговский. Он часто указывал, что некоторые мухаджиры откровенно заявляли ему, что недовольны жизнью в Персии, и они не прочь были бы вернуться в Россию в качестве знати[1336]. Недовольными изменениями в ПКБ были в первую очередь знатные мухаджиры, терявшие свои привилегии. Мухаджиры непослушны, отмечал В. А. Косоговский, «но если вы знаете их душу, то можете держать их в своих руках». Многие из них к рассматриваемому времени были недовольны персидским правительством. Что же до добровольцев, то хотя с ними и легче было иметь дело, но они были менее устойчивы[1337]. Многие их них были выходцами из низших слоев общества, из простых кочевников. Для добровольца поступление в ПКБ являлось хорошей возможностью поправить свои финансовые дела и изменить свой социальный статус. Естественно, что многие из них отдавали предпочтение вариантам, более выгодным для них. Поэтому, скорее всего, из мухаджиров остались те, кто среди сородичей занимал низшие позиции, а из добровольцев ушла часть нестойких «казаков», привлеченных посулами военного министра.
О роли последнего необходимо сказать отдельно. На наш взгляд, именно его стараниями в ПКБ развернулся очередной виток кризиса. В исследованиях и записках В. А. Косоговского проводится мысль, что Камран-мирза лишь воспользовался уходом из бригады части личного состава в своих интересах, сформировав из дезертиров 9 мая свою «казачью бригаду»[1338]. Тем не менее нам представляется, что за событиями 5 мая стоял именно военный министр, который использовал недовольство части «казаков» деятельностью полковника и косвенно (а возможно и прямо) способствовал бунту. Об этом, в частности, свидетельствует быстрота, с которой им были «оприходованы» дезертиры. Да и сам факт дезертирства не только мухаджиров, чье положение было защищено отчасти их положением в персидском обществе, но и волонтеров, которые таковой защиты не имели и в случае неудачи могли быть подвергнуты серьезному покаранню, косвенно свидетельствует об обещанном высоком покровительстве. Как уже отмечалось, Наиб ос-Солтане никогда не отказывался от надежд заполучить престол. Право наследования шахской короны[1339] в Каджарской монархии было основано на устном завещании основателя династии Ага Мохаммед-шаха (правил в 1796–1798 гг.). Согласно ему, трон могли занять принцы, происходившие из рода куванлу, родившиеся от каджарок из рода дуваллу[1340]. Мать Камран-мирзы не была каджаркой, поэтому формально прав на престол он не имел. Однако в Иране в XIX в. при смене властителя значение имели несколько факторов: наличие военных и финансовых ресурсов, благосклонность русских и/или англичан, умение быстро ориентироваться в ситуации. В этом смысле Камран-мирза находился отчасти в выигрышном положении. Он был любимым сыном Насреддин-шаха, занимал посты военного министра и губернатора Тегерана, то есть был фактическим главнокомандующим и начальником столичного гарнизона. В случае смерти отца и определенного стечения обстоятельств он вполне мог захватить казну, а вместе с ней – и власть в Тегеране. Поскольку Россия официально поддерживала законного наследника – Мозаффарэддин-мирзу, то естественным союзником Камран-мирзы могли выступать в тот момент лишь англичане. Те, хотя и были солидарны с русскими, однако при описанном стечении обстоятельств могли поддержать более выгодную для них фигуру, используя в качестве основания фактическое положение[1341]. Поэтому вполне естественно, что с началом кризиса Камран-мирза обратился именно к английской Миссии в лице военного атташе – Генри Пико – с вопросом о приглашении английских инструкторов[1342]. Следует подчеркнуть, что приглашал он их для «своей» бригады, которая должна была сменить «русскую», а не для ПКБ, как утверждала О. А. Красняк[1343].
К сожалению, «английский след» в майских событиях 1895 г. очерчен лишь исходя из воспоминаний В. А. Косоговского и косвенных свидетельств[1344]. Точно неизвестно, какую роль сыграли в них английские дипломаты. Стремление русских во всём, что противоречило интересам империи Романовых, видеть английскую «руку» (впрочем, как и англичан – русскую) при ближайшем рассмотрении не всегда соответствовало действительности. В данном случае утверждать что-либо относительно британского вмешательства или рассматривать англичан как инициаторов кризиса без привлечения британских архивов нужно с большой осторожностью. Британской дипломатии действительно было невыгодно существование в Тегеране организованной воинской части под русским контролем. К тому же в свете неудач в борьбе за влияние в Иране в начале 1890-х гг. замена российских инструкторов английскими была бы большим успехом. В этом отношении можно согласиться с утверждением Н. Тер-Оганова, что «раскол бригады… оказался весьма желательным для англичан»[1345]. Тем не менее конкретные шаги английской дипломатии пока остаются скрытыми от исследователей. Анализ имеющихся источников свидетельствует, что инициатором раскола ПКБ был военный министр Персии, который уже затем «подключил» к событиям английскую Миссию. Тем не менее нельзя исключать тот факт, что своими действиями (а возможно, и советами) британские дипломаты прямо или косвенно подтолкнули Камран-мирзу к решительным действиям. В условиях противостояния за влияние на шаха ставленник России Мозаффарэддин-мирза в качестве такового их устраивал мало. После неудачи с поддержкой Масуд-мирзы в 1880-х гг. Лондон и Калькутта признали законность наследования трона валиатом. Тем не менее отдавать Персию в руки русских там, естественно, не желали. А учитывая слабоволие Мозаффарэддин-мирзы, его любовь к почестям, деньгам, власти и влияние на него со стороны северного соседа, такая возможность, взойди тот на престол, была реальной. Поэтому негласно британскую поддержку получил его брат – губернатор Тегерана. Миссия «заигрывала» с ним как наиболее удачным вариантом на случай осложнений с престолонаследием после смерти Насреддин-шаха. Всё же следует отметить, что конкретизация высказанного выше требует обращения к британским архивам, которые в данном направлении не изучены, а нам, к сожалению, не доступны[1346].
В существовании русской военной миссии Камран-мирза не был заинтересован не менее англичан. Хотя в феврале 1895 г. он заявлял А. Н. Куропаткину, что очень доволен деятельностью командира ПКБ[1347], на деле это было не совсем так. ПКБ хотя формально и была подчинена ему, но в случае политических осложнений, невыгодных для России, или борьбы за престол она автоматически «переподчинилась» бы русской Миссии, как это было во время антитабачных бунтов. Бригада являлась существенным препятствием для осуществления властных амбиций шахского любимца. Поэтому в ее отношении позиция военного министра Персии совпадала с желаниями представителей британской короны. Он хотел если не ликвидировать, то поставить часть под свой полный контроль и стать полновластным командующим стратегически важного тегеранского гарнизона. Однако планы эти рушились деятельностью В. А. Косоговского.
Отношения с новым Заведующим у Камран-мирзы были неоднозначными, о чём свидетельствуют приводившиеся выше события конца осени – начала зимы 1894 г. Однако очевидно, что В. А. Косоговскому военный министр не симпатизировал, а блюл, прежде всего, свои интересы. Со временем он проникся к полковнику резкой неприязнью, которую, впрочем, проявлял по-восточному: скрытно или открыто, пользуясь слабостью противника. В. А. Косоговский пришелся по душе шаху, его позиции при дворе укрепились, а это угрожало планам Камран-мир-зы. К тому же русский офицер затеял целенаправленную реорганизацию всего «бригадного дела», стремясь превратить ПКБ в действительную боевую единицу в российских руках. Реорганизация эта касалась, по-видимому, и полномочий военного министра относительно части. Полковник повел дело к тому, чтобы ограничить его произвол, особенно в финансовой части и относительно офицерских кадров. Естественно, Камран-мирзу это не устраивало. Именно исходя из вышеизложенных причин, он, скорее всего, спровоцировал бунт части «казаков», тем более что основания взбунтоваться у тех, с их точки зрения, были весомые. Затем при его участии была создана «альтернативная» бригада и предпринята попытка договориться с британской Миссией о замене русских инструкторов для кавалерии английскими.
Однако нуждается в уточнении тезис, высказанный В. А. Косоговским, а за ним подхваченный и остальными исследователями, о том, что Камран-мирза не желал возобновлять контракт с русским правительством на обучение персидской кавалерии российскими военными[1348]. Дело в том, что военный министр не имел таких полномочий. Хотя по службе Заведующий и ПКБ подчинялись непосредственно ему, однако вопросы относительно пребывания военной миссии, а также заключение контрактов с инструкторами, решались между шахом и российским правительством либо прямо, либо через посредство министерств иностранных дел. С иранской стороны окончательное решение принимал шах (впрочем, как и с русской – царь). Контракты от его имени подписывал министр иностранных дел, а со стороны России – чрезвычайный посланник и полномочный министр при шахском дворе. Поэтому нежелание Камран-мирзы продлевать договоренность не могло иметь почти никакого значения – он должен был руководствоваться волей правителя