Отчасти об этом свидетельствовал и сам В. А. Косоговский, рассказывая о том, что когда военный министр уклонялся от того, чтобы признать 27 пунктов «Положения 24 мая» (о них речь ниже), «шах вышел из себя и грозно повелел ему, если он желает продолжать оставаться военным министром, также признать это положение. Тогда Наибу ос-Солтане ничего больше не оставалось, как подписать его и скрепить своей печатью»[1350]. Думается, утверждая без оговорок о нежелании военного министра продлевать контракт, В. А. Косоговский намеренно сгущал краски, стараясь подчеркнуть свою особую роль в последовавших событиях.
Не вызывает сомнения тот факт, что полковник действительно очень много сделал, чтобы сохранить и укрепить русское влияние как при персидским дворе, так и в армии. Вряд ли, правда, можно полностью согласиться с утверждением, что «раскол бригады, как и попытка англичан захватить её, убедили Косоговского в шаткости положения русских офицеров-инструкторов и их юридического статуса», показали «слабость правовой базы деятельности русских офицеров-инструкторов»[1351]. Это осознание пришло к полковнику намного раньше, и именно оно во многом двигало его начинаниями. Выглядит несколько странным утверждение В. А. Косоговского, будто ему пришлось убеждать Е.К. Бюцова вмешаться в происходящее. Исходя из того, какую бурную деятельность развил российский посланник по отстаиванию интересов пославшей его страны за годы пребывания на своем посту, а также его покровительство ПКБ до назначения В. А. Косоговского, сложно поверить, что ситуация, грозившая не просто ликвидацией русской военной миссии, а и переходом обучения иранской кавалерии в руки противников России – англичан, – могла оставить его равнодушным. Видимо, утверждая такое, В. А. Косоговский был под влиянием той неприязни, которая существовала у него к посланнику. Носила ли она взаимный характер – утверждать сложно. Хотя точно можно сказать, что близких отношений между двумя ведущими представителями империи Романовых в Иране не состоялось. Отношения имели чисто деловой характер и обострялись взаимным соперничеством в том, кто лучше понимает интересы России и как нужно их отстаивать. Скорее всего, говоря, что убедил Е.К. Бюцова, В. А. Косоговский имел в виду, что постоянно информировал его как непосредственного «политического» начальника и кавказское начальство о происходившем с просьбами вмешаться и с советами, как это сделать. Вмешательство же посланника он принял за прямое следствие своих рапортов. Реально же механизм принятия решений в данном случае был намного сложнее. Он включал в себя непосредственные донесения Заведующего посланнику и на Кавказ о событиях вокруг ПКБ, мнение самого российского представителя, направляемое в Министерство иностранных дел, мнение кавказской администрации, основанное на донесениях Заведующего и посланника, излагавшееся Санкт-Петербургу, мнения высшего военного начальства и Министерства иностранных дел, базировавшиеся не только на предыдущих составляющих, но и на факторах более высокого порядка: международной обстановке, стратегических планах, финансовых возможностях и пр. Окончательное решение принимал император, но уже на основе обработанных и изложенных ему в сжатой форме данных. К тому же лично, без рекомендации из Петербурга, Е. К. Бюцов вмешаться в полной мере не мог. Он должен был сначала получить инструкции, а затем действовать. До этого же посланник мог ограничиваться лишь мерами общего характера, предписанными ему инструкцией Министерства иностранных дел относительно основ русской политики в Персии, определявшей его поведение в целом, а не в частных ситуациях. Вполне допустимо, что полковник убедил в необходимости вмешательства свое кавказское начальство, а то, в свою очередь, Петербург и Министерство иностранных дел.
Небезынтересно отметить, что в период кризиса Е. К. Бюцов присутствовал в Тегеране: обыкновенно события такого порядка совершались в момент отсутствия русского дипломатического представителя. Хотя вполне возможно, что в начале мая его и не было в Тегеране, а прибыл он уже во время развернувшихся событий. В этом случае его действительно пришлось «убеждать», то есть вводить в курс дела.
Как бы то ни было, вмешательство русской Миссии состоялось. Е.К. Бюцов, по словам В. А. Косоговского, недолюбливавший его, занял прочно сторону полковника, чтобы отстоять интересы России. Такая позиция диктовалась не только его личными взглядами, но и позицией Министерства иностранных дел, а следовательно, и императора. Очевидно, что место в докладе А.Н. Куропаткина о возможностях ПКБ не осталось незамеченным Николаем II. Вопреки предыдущей практике в качестве посредника между посланником и шахом был избран не Али Асгар-хан, а сторонник сближения с Россией министр прессы Эттемад ос-Солтане[1352].
Скореє всего, это было сделано с целью хотя бы формально отвести подозрения от садразама. Как отмечалось, он чуть ли не открыто враждовал с Камран-мирзой, поэтому в сложившейся ситуации поддержал В. А. Косоговского. Однако обращение к шаху через Али Асгар-хана могло скомпрометировать русскую позицию в глазах Насреддин-шаха. «Насреддин, – писал В. А. Косоговский, – посмеиваясь в душе над раздорами первых сановников своего государства, умышленно поддерживал эти раздоры, пользуясь для этого каждым удобным случаем, из страха, как бы кто-нибудь из них, слишком возвысясь, не захватил его трона»[1353]. Поэтому прямое обращение садразама могло привести к тому, что шах мог занять прямо противоположную позицию, чтобы еще больше обострить отношения между своими министрами. Поэтому Е.К. Бюцов от имени русского правительства обратился к Насреддин-шаху с просьбой положить конец существованию двух бригад через министра прессы. Шах согласился и «пожелал восстановить одну нераздельную бригаду в её прежнем виде, под начальством Косоговского»[1354]. 24 мая 1895 г. состоялась встреча Насреддин-шаха и В. А. Косоговского[1355]. Стороны выдвинули каждая свои условия. Шах лично потребовал от В. А. Косоговского забыть о столкновении с мухаджирами и «не мстить им в их дальнейшей службе, за их самовольный уход из бригады и нежелание подчиниться его требованиям»[1356]. Заведующий согласился и, в свою очередь, потребовал утверждения шахом 27 пунктов «Положения», выработанных им и находившихся при нём во время разговора с шахом[1357]. «Шах согласился, тут же рассмотрел это положение, заранее написанное по-русски и по-персидски, признал его целиком, без всяких оговорок, – сообщал В. А. Косоговский, – и передал садразаму и военному министру с вопросом, не имеют ли они каких-либо возражений. Садразам, прочтя “Положение”, заявил, что возражений не имеет, подписал его и приложил свою печать; военный же министр долго не соглашался признать это “Положение”, шах вышел из себя и грозно повелел ему, если он желает продолжать оставаться военным министром, также признать это положение. Тогда Наибу ос-Солтане ничего больше не оставалось, как подписать его и скрепить своей печатью»[1358]. Таким образом, существованию двух бригад был положен конец. Такую уступчивость шаха, до этого не вмешивавшегося в события, В. А. Косоговский объяснял тем, что тому «наскучили подобные интриги»[1359], а также вмешательством Миссии. Без сомнения, последнее имело решающее значение. Однако была и еще одна причина, которую полковник отметил как бы походя – острое соперничество между первым и военным министрами за влияние при дворе, носившее личностный характер[1360].
«Положение 24 мая» являлось важным документом, который был разработан самим полковником. В нём фактически были изложены те взгляды на будущее ПКБ, которыми он руководствовался и которых стремился достичь с начала своей службы на должности Заведующего. Главной целью В. А. Косоговского было «добиться для русских офицеров-инструкторов исключительного права обучения Персидской казачьей бригады, а также увеличения прерогатив её командира»[1361]. Н.К. Тер-Оганов ошибочно указывал, что именно кризис 1895 г. стал своего рода «прозрением» для полковника[1362]. Из приведенного нами материала очевидно, что «прозрение» это произошло годом раньше и наложилось на личные представления В. А. Косоговского о военной службе и русских интересах в Иране. Думается, мысль о полной передаче ПКБ под русский контроль существовала не только в голове полковника, но и среди высших военных и дипломатических чинов Российской империи[1363]. Но, без сомнения, В. А. Косоговский стал своеобразным катализатором, под воздействием которого мысль эта обрела законченный вид и стала одной из внешнеполитических задач не только для Военного министерства, но и для дипломатического ведомства. В. А. Косоговский был искренне озабочен положением российских военных инструкторов (и даже шире – «русского дела») в Персии. Следуя своим воззрениям (и, по-видимому, негласным указаниям кавказского начальства), он изначально стремился добыть русским исключительное положение. Всё пребывание на должности с весны 1894 г. убеждало его также в необходимости создания прочной юридической основы для существования ПКБ под российским контролем и для деятельности Заведующего. Кризис 1895 г. стал хорошим моментом для реализации этих идей.