Но и воскресный отдых на пляжах Финского залива не был противопоказан ленинградцам. В летние дни переполненные пригородные электрички вывозили изголодавшихся по солнцу и жадных до воды горожан из закованного в асфальт каменного города к морю. Эти путешествия нашли отражение в городской фразеологии благодаря озорному каламбуру, рожденному некоторыми неудобствами железнодорожного сообщения. Иногда электричка Зеленогорск – Петербург вместо того, чтобы идти по прямой линии к Финляндскому вокзалу, неожиданно от станции Дибуны поворачивала к станции Тарховка, расположенной на противоположной стороне озера Сестрорецкий разлив, и, делая огромную петлю вокруг озера, следовала в Петербург через Сестрорецк. Теряя драгоценное время и путаясь в догадках, пассажиры нервно поглядывали на часы и слали в адрес железнодорожников самые нелицеприятные восклицания, по созвучию переводя злосчастные названия станций с хрестоматийного русского языка на молодежный сленг. Один из таких возмущенных возгласов сохранился в арсенале городского фольклора: «С бодуна на трахалку!»
Напомним 300-летнюю эволюцию центробежного развития города. Первая граница Петербурга проходила по реке Мойке, затем по Фонтанке, Обводному каналу и так далее, и так далее. Город, раздвигая свои границы, захватывал все новые и новые пригороды, которые становились его историческими районами. Автово, Ульянка, Купчино, Коломяги, Рыбацкое и многие другие городские территории в прошлом имели статус деревень и поселков. Говоря о сегодняшних ближних и даже дальних пригородах, нельзя исключать того, что и они в будущем войдут в черту города. Так что сегодняшний фольклор петербургских пригородов вполне может оказаться фольклором Петербурга. А он, о чем уже не раз было сказано, наряду с официальными документами является бесценным свидетелем нашей истории. И именно так к нему надо относиться.
Псевдоним: легенды и мифы второго имени
1
История псевдонима, то есть имени вымышленного, сознательно придуманного и присвоенного себе, уходит в далекую древность, во времена едва ли не первых письменных опытов человечества. Тексты, направленные против докучливых родственников, опасных соседей, а в дальнейшем вообще против сильных мира сего, были или полностью анонимными, то есть без подписи, или подписывались ложным именем. Это удивительное защитное социальное изобретение оказалось настолько мощным и универсальным, что благополучно дожило до наших дней и успешно используется в повседневной практике буквально всех народов на всех континентах. За выдуманным именем можно сравнительно легко укрыться от политических преследований, от нежелательных требований сословных предрассудков, от чужого досужего любопытства, от навязчивого внимания, от множества других, далеко не всегда безопасных проявлений назойливого интереса окружающих к личности подлинного автора. Если, конечно, подлинный создатель текста лишен авторского тщеславия и ему важен не столько интерес общества к собственной персоне, сколько конечный результат предпринятого действия: обличить, уязвить, разоблачить, доказать и прочее.
Первоначально главным побудительным мотивом прибегнуть к испытанному охранительному приему был элементарный естественный инстинкт самосохранения. Например, появление большинства политических псевдонимов, пик которых, как правило, приходился на предреволюционные времена, в большинстве случаев продиктовано желанием избежать опасности быть подвергнутым репрессиям со стороны законных властей. Об этом говорит и тот факт, что с приходом к власти тех или иных политических сил использование их адептами псевдонимов тут же прекращается. Причем чаще всего последний псевдоним становится постоянным и, в конце концов, навсегда заменяет подлинное имя. Так произошло с псевдонимами Ленина, Сталина, Кирова, Троцкого и многих других большевиков.
Известен опыт спасения от политических преследований и в литературе. До того как стать писателем Грином, Александр Степанович Гриневский состоял членом партии эсеров и преследовался за антиправительственную агитацию. Революционная деятельность считалась в семье Гриневских наследственной. Отцом будущего писателя был ссыльный поляк, потомственный дворянин, участник польского восстания 1863 года. Впервые в Петербург Александр Гриневский приехал в 1905 году, нелегально, хотя охранка о нем хорошо знала и тщательно следила за его передвижениями. В их отчетах он числится под кличкой Невский. Кстати, не этот ли полицейский опыт использования столичными сыщиками второй части его фамилии для создания полицейской клички натолкнул писателя на конструирование своего будущего псевдонима из первой части родовой фамилии? В 1906 году Грина арестовали и сослали в Тобольскую губернию. Оттуда ему удалось сбежать и вернуться в Петербург. Но в 1910 году он был вновь арестован и на этот раз смог вернуться в столицу только в 1912 году с поддельным паспортом на фамилию Мальгинов. Здесь он начал публиковаться, но по понятным причинам собственной фамилией подписываться не мог. Вот почему свои первые рассказы Гриневский подписывал псевдонимами: А. С. Г., А. Степанов и А. А. М-въ. Только потом он либо вспомнил о своей гимназической кличке Грин, либо задумался о происхождении полицейской клички, но, так или иначе, стал использовать ее в качестве литературного псевдонима.
Были и другие причины, побуждавшие людей публичных профессий – актеров, писателей, журналистов – обращаться к псевдониму. Во-первых, это мода на псевдоним, возникающая в определенные периоды общественной и художественной жизни. Так, на рубеже XIX–XX веков псевдоним был взят на вооружение последователями нового литературного течения – символизма, в первую очередь поэтами, которые возвели второе имя в ранг знака, символа, легко читаемого, запоминающегося и узнаваемого не только современниками, но, как выяснилось позже, и далекими потомками. Мы их хорошо знаем и никогда не спутаем с подлинными именами, скрывающимися за ними: это Андрей Белый, Саша Черный, Максим Горький, Артем Веселый и многие, многие другие, коим несть числа. О некоторых из них мы подробно поговорим ниже.
Такой же данью моде были знаменитые сценические псевдонимы помещичьих и барских актеров. Мода эта возникла еще в крепостной период русской истории, пережила его и продолжилась в артистической среде далеко после отмены крепостного права. Мы расскажем об этом на примере драматической биографии замечательной актрисы Прасковьи Жемчуговой.
Еще одну группу ложных имен составляют, если можно так выразиться, вынужденные или, точнее, жизненно обусловленные псевдонимы, связанные с массовой распространенностью одной и той же фамилии в узком профессиональном кругу. Этим обстоятельством, например, объясняется псевдоним замечательного ленинградского композитора-песенника Василия Павловича Соловьева-Седого, вторая часть которого позволила ему выделиться среди других многочисленных Соловьевых. Правда, в этом случае выбор оказался вовсе не случайным. Но об этом потом.
Особую категорию псевдонимов составляют ложные имена, взятые на вооружение царственными особами или членами монаршей фамилии. Писательский труд в обществе считался низким, и заниматься им в царственных глазах было делом, недостойным высокого происхождения и социального положения. Однако жажда творчества была настолько неутолимой, что приходилось идти на всяческие ухищрения, вплоть до подписи псевдонимами. Так, Екатерина II, вовсе не чуждая писательскому ремеслу, сотрудничая в журналах, или вообще не подписывалась, или использовала самые изощренные псевдонимы: Патрикея Правдомыслова, Петр Угадаев, Любомудров из Ярославля и так далее. Подробнее мы коснемся этой категории литературных псевдонимов на примере известного поэта, великого князя Константина Константиновича.
В псевдониме, кроме его основной утилитарной, практической составляющей, содержится и второй компонент, эмоционально насыщенный смысл которого не поддается арифметическим подсчетам и количественным оценкам. Псевдоним – это еще и веселая игра, карнавальное озорство, невинное плутовство, изощренная шутка, мистификация. Одно дело – прийти в строго ограниченное временем и пространством сословное общество в черной маске или маскарадном костюме, которые теряют всякое значение сразу по окончании мероприятия, и другое дело, когда эта маска в виде литературного или театрального псевдонима становится неотделимой частью твоего творческого лица. Такие мистификации становятся частью национального фольклора и входят в общую историю отечественной Литературы или Театра. Петербург может гордиться тем, что две, пожалуй, самые блестящие в истории художественной культуры России мистификации, связанные с вымышленными именами Козьмы Пруткова и Черубины де Габриак, являются составной частью его литературной биографии. Оба эти псевдонима хорошо известны читающей публике. Один из них – коллективный, объединивший известных четырех представителей скучающей «золотой молодежи» середины XIX века, другой – индивидуальный. Он был присвоен декадентствующими умниками не очень счастливой, обделенной мужским вниманием небольшой поэтессе. Обе мистификации вошли в золотой фонд петербургской городской мифологии, и мы посвятим им отдельную часть нашего очерка.
Мало кто из писателей избежал соблазна хоть раз в жизни воспользоваться псевдонимом. Особенно в ранний период творчества. Боязнь быть подвергнутым остракизму и ядовитым насмешкам, способным раз навсегда испортить, а то и перечеркнуть будущую творческую карьеру, толкала авторов к изощренному изобретательству. Появлялись псевдонимы настолько невероятные, что уже сами по себе представляли интерес исследователей. Пушкин однажды подписался литерой «Я»; Маяковский – последней буквой своего имени – «ъ» (Владимиръ); Карамзин – «О. О.»; Андрей Белый – «2Б», что можно было расшифровать, зная только его подлинные имя и фамилию: Борис Бугаев. Были в истории русской литературы и более замысловатые псевдонимы.
Некоторые из них состояли из арабских цифр, математических символов, формул, геометрических фигур, письменных обозначений номера или параграфа, знаков препинания, латинских букв, слов и даже целых выражений. Каждый из этих псевдонимов мог быть расшифрован и объяснен.