Это последнее правило применяется также и к евреям, за исключением тех из них, известных под именем караимов, которые жили под властью крымских татар и отличаются от остальных евреев непризнаванием авторитета раввинов. Вековые предрассудки помешали массовому поселению евреев в пределах старого Московского государства, в то время как в Польше они составляли почти все третье сословие. Таково историческое происхождение черты еврейской оседлости, в состав которой входят почти исключительно польские губернии. Тот факт, что с переходом в другую религию, например в православие, евреи освобождаются от этого ограничения, доказывает, что оно направлено против их религии. В черте оседлости евреи могут селиться лишь в городах и местечках, но ни в каком случае не в деревнях. Это является источником беспрерывных злоупотреблений со стороны властей. Давая полиции взятку, евреи либо получают разрешение продлить свое временное пребывание в деревне, либо же добиваются еще более незаконного расширения сферы их деятельности путем возведения более или менее значительного числа деревень в разряд местечек. Но даже и там, где евреи пользуются правом жительства, они лишены некоторых естественных прав, как, например, права иметь христианскую прислугу или арендовать земли и мануфактуры. Последняя мера весьма часто вредит христианским собственникам. Во главе винокуренных заводов на всем протяжении России обыкновенно находятся евреи; некоторые их арендаторы de facto перед законом являются обыкновенными управляющими; они и пользуются своим двойственным положением, чтобы переложить с себя на собственников судебную ответственность за совершенные ими в качестве арендаторов действия, например, неплатеж денег за купленное зерно. Собственники же ответственны и за нарушения правил, установленных для винокуренных заводов. Таким образом, закон обращается против тех, кому он хотел покровительствовать.
Из общего правила, запрещающего евреям селиться в обеих столицах и в большей части коренных русских губерний, сделаны, разумеется, многочисленные изъятия. Лица, удостоенные ученых степеней или принятые в университет в качестве студентов, отправляющие какие-нибудь административные функции или получившие какой-нибудь чин, и, наконец, представители свободных профессий, таких как адвокаты и врачи, пользуются правом повсеместного жительства. Но, с другой стороны, закон сделал и старается еще сделать все возможное для ограничения числа тех, кто может подойти под это изъятие путем получения университетской степени. Так, число евреев, допущенных в высшие учебные заведения в качестве студентов, не должно превышать трех процентов всего числа. И у правительства еще хватало бесстыдства обращаться к богатым евреям за пожертвованиями на учебные заведения, в которых к их единоверцам относились, как к париям. Еще более удивительно, что эти просьбы имели успех — так велико раболепство нашего третьего сословия перед теми, по воле кого существуют повышенные пошлины на заграничные товары для еще большего обогащения богачей! Стеснения, которым подвергаются евреи, желающие получить высшее образование, будут удивлять нас менее, если мы узнаем, что эта же система процентного отношения применяется равным образом и к полякам вне Польши: они не могут превышать десяти процентов всего числа студентов университета. Правительству так понравилась эта система процентного отношения, что оно решило воспользоваться ею также для уменьшения числа евреев среди адвокатов. И заметьте, что эта тенденция, поддерживающая все дикие народные предрассудки против евреев, решительно противоречит симпатиям наших лучших ученых к евреям, занимающимся свободными профессиями, и весьма часто и желаниям торгового класса древней столицы, просившего правительство не изгонять евреев ввиду значительных услуг, которые они оказывали их промыслу в качестве второстепенных агентов.
Терпимость, проявляемая по отношению к евреям в весьма ограниченных размерах, распространяется на все религии, не заключающие в себе ничего противного общественной нравственности. Последнее ограничение имеет в виду секты, подобные уродующим себя скопцам, или такие необычайные и наделавшие недавно так много шуму секты, члены которых, ожидая близкого конца мира, погребли себя живыми. Вполне понятно, что нельзя признавать право на существование за вероучениями подобных фанатиков, но вместе с тем следует бояться, как бы под предлогом охранения народной нравственности правительство не стало преследовать передовые протестантские секты вроде штундистов. Когда я пишу эту главу, предо мной лежит последний номер русской газеты, в котором напечатано следующее сообщение: «Один из судебных департаментов сената — нашего кассационного суда — должен был высказаться в мае месяце относительно применения недавнего циркуляра Комитета министров. В силу этого циркуляра предоставленное всем раскольникам право иметь помещения для отправления их культа не должно быть признаваемо за штундистами. Сенат полагает, что прежде чем применить это общее правило, суды должны осведомиться, действительно ли преследуемые лица виновны в непризнавании таинства, гражданских властей, обязательности военной службы и присяги и придерживаются ли они взглядов, противных православной церкви и политическому строю России.
Трудно сказать, что поражает вас более в этом решении: то ли что неверие в святые таинства смешано в одну кучу с отказом от военной службы, или то, что сенат не желает допустить a priori, что достаточно прослыть штундистом, чтоб стать парией в отношении свободы отправления религиозного культа. Что касается автора, то большее значение он придает последнему факту и видит в нем подтверждение высказанных выше опасений. Правители России желают считать безнравственным все то, что угрожает существующему порядку вещей, и поэтому отказ убивать в сражении или принести присягу является в их глазах чем-то тождественным отрицанию Евангелия.
Терпеть какую-нибудь религию — не значит допустить ее свободную пропаганду, и в этом отношении русский закон чрезвычайно исключителен. Одно лишь православное духовенство имеет право путем проповедей обращать иноверцев в свою религию. Выход из православия не считается прямым преступлением, но влечет дурные последствия для заинтересованного лица в отношении его гражданского и общественного положения. Русское уголовное положение гласит, что если кто-либо замечен в отступлении от православия, он должен быть отправлен к духовенству, которое советует ему возвратиться в прежнюю веру. До тех же пор он не пользуется своими сословными правами, и принимаются соответствующие меры, чтобы помешать ему влиять на своих детей и склонить их к выходу из православия. Злая участь ожидает тех, кто совратил его с доброго пути: они могут подвергнуться ссылке в Сибирь и даже осуждению в каторжные работы в том случае, если убедили кого-нибудь оставить христианство (статьи 184 и 187 Устава о наказаниях). Недавнее применение этих правил к случаю с графом Львом Толстым объясняет, почему духовенство сочло необходимым обратиться к нему с предостережением и почему в своем ответе он так настаивал на том обстоятельстве, что он никому не пытался внушить свои религиозные убеждения. Во Франции чрезвычайно удивлялись снисходительности правительства по отношению к нему. Однако кроме громкого имени, защищающего его от всяких административных преследований, его безнаказанность объясняется и самим вышеуказанным законом. Наказание угрожает совратителям, но не совращенным.
Та же привилегия, которая предоставлена православию в деле религиозной пропаганды, проявляется также и в правилах, в силу которых дети, родившиеся от смешанного брака, в котором один из супругов был православным, обязательно становятся православными. Исключение делается в пользу одних только лютеран и то лишь в пределах одной Финляндии.
Из сказанного видно, что Россия не имеет ни habeas corpus в англо-американском смысле, ни свободы собраний и права коллективных петиций; последнее, впрочем, предоставлено в виде исключения дворянским собраниям, которые могут представлять императору письменные ходатайства, если только в них нет ничего противного законам империи. Недавние события ясно показали, что мужчины и женщины лучшего круга не защищены в России от самых грубых полицейских и казацких нападений, если желают выразить свои симпатии преследуемым студентам — даже самым мирным и спокойным образом. Отсутствие в России права петиций также очевидно для всякого, кто прочитал приписываемую профессору Милюкову скромную петицию к царю и узнал, что за этот поступок профессор был заключен в тюрьму. И если к отсутствию личной свободы прибавить невыносимое положение печати, обычай вскрывать частную корреспонденцию и контролировать выбор книг и журналов, которые вы желаете прочесть, и, наконец, препятствия, поставленные пропаганде религиозных взглядов, вполне естественной со стороны искренно убежденного человека, то станет ясно, что самодержавная бюрократия лишила народ не только его политических прав, но даже и той свободы, которая дана была англичанам еще Великой Хартией вольностей и которою американцы пользовались за много лет до образования их великой федерации. А, по мнению автора, о правительстве следует судить не только по материальному благосостоянию управляемого им народа, но и по его моральному состоянию. Кто прочитал мое сочинение об экономическом строе России, мог видеть, что положение большинства крестьян и рабочих далеко не удовлетворительно, что землевладельческое дворянство наполовину разорено и что единственным благоденствующим классом является небольшое число фабрикантов и крупных купцов, обогащаемых высокими поощрительными пошлинами. И, с другой стороны, нельзя ожидать, чтобы те, у кого хватило терпения прочитать настоящие главы, были сильно поражены широким участием народа в управлении государственными делами и неограниченным пользованием правами человека со стороны русских подданных. Мы живем, очевидно, в такой период, который Шекспир определил словами: «Время свихнулось». И мы нисколько не будем удивлены, если через несколько лет многие из указанных в этих главах законов и учреждений прекратят свое существование и Россия вернется к политике разумных и целостных реформ, с таки